Владислав Артемов - Остроумие мира
– Он уволен, – доложил Большаков, что-то почуяв в голосе Сталина.
Как-то умели они уловить нюансы, эти старые чиновники!..
Вернулся из Кремля и немедленно задним числом оформил приказ об увольнении заместителя.
В Кремле большой концерт, посвященный очередной годовщине Октябрьской революции, приглашено большое количество артистов и гостей, среди которых председатель Госкино Большаков и заведующий Отделом пропаганды киноискусства Хапун. После двухчасового концерта, прошедшего на большом подъеме, часть выступающих разъехалась, а часть приглашена в банкетный зал. И вот за полночь, когда все уже изрядно выпили и закусили, зазвучала музыка сводного оркестра, и в центре зала начались танцы. По краям у стен располагались столики с легкой закуской и выпивкой. Грянул вальс, кавалеры расхватали дам, пары закружились посередине зала. А у столика мирно расположились Большаков и Хапун, попивая винцо, закусывая и о чем-то своем беседуя. Оба довольно толстые и малоподвижные, причем Хапун, кроме того что толст, так еще и очень маленького роста, похожий на бочонок с пивом. И вот, заговорившись и мало обращая внимания на окружающее, они и не заметили, как за спиной у них появился прогуливающийся по залу Сталин. А Сталин вдруг потрепал по плечу Большакова и мягко спросил:
– А вы, товарищи, почему не танцуете?
Большаков опешил от неожиданности, а затем, мало что соображая, подхватил Хапуна, который тоже изрядно растерялся, и оба они под удивленными взглядами присутствующих, закружились в вальсе.
Однажды в конце сороковых годов в числе других артистов и деятелей культуры на грандиозный юбилейный концерт в Кремле приглашены были Штраух и Геловани. Артисты эти постоянно играли и снимались в роли пролетарских вождей, Штраух – знаменитый исполнитель роли Ленина, Геловани всегда играл Сталина. Случилось так, что артисты решили для храбрости предварительно выпить, а потому поневоле немного отстали от основной группы приглашенных и приехали в отдельном автомобиле позже других. Надо отметить, что артисты заранее загримировались под своих героев, поскольку они должны были выступать на сцене одни из первых. У въезда в кремлевские ворота их автомашину остановил часовой.
– Я Сталин! – высунувшись в окошко, сказал Геловани. – Пропустить автомобиль! Часовой вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь:
– Так точно!
И тут он едва не выронил винтовку, когда в другое окошко высунулся подвыпивший Штраух и громко представился:
– А я – Ленин!
Однажды Поскребышев доложил Сталину:
– Тут бумага от артиста товарища Геловани, который готовится сыграть роль Сталина в кинокартине. Он просит, чтобы ему разрешили пожить на правительственной даче у озера Рица для того, чтобы полнее вжиться в образ вождя.
Сталин подумал и сказал:
– Артист прав. Конечно, ему нужно вжиться в образ как можно полнее. Я согласен. Отправьте его на три месяца в командировку в Туруханский край.
Народная артистка СССР Варвара Массалитинова еще в молодые годы завела себе домработницу. Звали ее Настя, и со временем, пожив много лет с артисткой, Настя эта состарилась, стала ворчливой, сварливой, огрызалась на каждое замечание, словом, распустилась. И выгнать ее Массалитинова не могла, слишком привязалась сердцем к старой домработнице. И когда та особенно начинала наглеть и своевольничать, народная артистка брала телефон, набирала номер и начинала разговаривать «со Сталиным»:
– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!.. Да, да… Опять она. Совсем распустилась, товарищ Сталин. Ты ей слово, она десять в ответ… Да нет, не думаю… Зачем же в органы? Нет, не нужно… Я думаю, сама исправится, возьмется наконец за ум…
Бедная старуха, которая слушала эту импровизацию, принимала все за чистую монету. Массалитинова прощалась со Сталиным и клала трубку. На некоторое время послушание старухи было обеспечено. Но постепенно все возвращалось на круги своя, и номер приходилось набирать снова и снова беседовать «со Сталиным» о вредной зарвавшейся старухе.
Т. Жерико. Портрет сумасшедшей старухи
Сталин разрешил Д. Д. Шостаковичу поехать в Америку, чтобы не думали, что композитора у нас зажимают. В самолете во время долгого перелета через океан Шостаковичу стало худо, он с трудом, покачиваясь, вышел в аэропорту из самолета, причем на трапе его поддерживал под локоть приехавший вместе с ним кинорежиссер. В вечерних газетах появились снимки, на которых Шостакович спускался по трапу, а подписи были, примерно следующего содержания: «В Америку прилетел композитор Шостакович в сопровождении неизвестного». Кинорежиссер, увидев эти подписи, попросил Шостаковича, чтобы тот как-то разъяснил журналистам, что он вовсе не сопровождает композитора, что он не из органов, а такой же член делегации. И вот во время пресс-конференции Шостакович сказал:
– А теперь выступит и ответит на вопросы мой друг кинорежиссер…
Под фотографиями, которые появились в газетах после пресс-конференции было написано: «Неизвестный выдает себя за кинорежиссера».
После Тегеранской конференции 1943 года, на которой Рузвельт и Черчилль испытали сильное давление Сталина по вопросу открытия второго фронта и по другим союзническим соглашениям, стали рассказывать следующее.
Утром Черчилль перед очередным заседанием говорит:
– Мне сегодня приснилось, что я стал властелином мира!
– А мне приснилось, – сказал Рузвельт, – что я стал властелином Вселенной! А вам что снилось, маршал Сталин?
– А мне приснилось, – неторопливо ответил Сталин, – что я не утвердил ни вас, господин Черчилль, ни вас, господин Рузвельт.
В Кремле шел банкет по поводу Первомая. Была приглашена писательская элита. Один из маститых подошел к Кагановичу, поздравил его и от избытка чувств поцеловал. Затем подошел к Микояну и Жданову и расцеловался с ними. Наконец он подошел к Сталину и потянулся поцеловать. Сталин отстранил его:
– Нельзя же в один вечер перецеловать все Политбюро. Оставьте кого-нибудь для следующего раза.
Академик Александр Александрович Богомолец занимался вопросами геронтологии. Он утверждал, что человек может жить и должен жить до 150 лет. Сталин очень внимательно следил за его работой, и ученому не отказывали ни в каких средствах. В 1929 году он стал академиком АН УССР, в 1932-м – АН СССР, в 1941-м – лауреатом Сталинской премии, в 1944-м – академиком Академии медицинских наук и Героем Социалистического Труда.
Когда в 1946 году академик умер шестидесяти пяти лет от роду, Сталин сказал:
– Вот жулик. Всех обманул.
В тридцатых годах Сталин и другие члены Политбюро посетили театр и посмотрели спектакль «Хлеб» Владимира Киршона. Автор ждал, что его пригласят в правительственную ложу, однако этого не произошло. На следующий день Сталин был у Горького, где оказался и Киршон. Он подошел и при всех спросил Сталина:
– Как вам понравился спектакль «Хлеб»?
– Не помню, – сказал Сталин, – такого спектакля.
– Как?
– Да вот так. «Разбойников» Шиллера смотрел в тринадцать лет и помню, а пьесу «Хлеб» смотрел вчера, и ничего не помню.
Как-то известный конферансье (известный, кроме всего прочего, еще и своей нетрадиционной сексуальной ориентацией) представлял публике артиста Владимира Хенкина.
– Выступает известный артист Владимир Хренкин!.. Простите, не Хренкин, а Херкин.
Хенкин выходит на сцену и обращается к залу:
– Уважаемые друзья, моя настоящая фамилия Хенкин. Конфедераст ошибся.
На одной из последних встреч с советской творческой интеллигенцией, которая состоялась на правительственной даче Хрущева, собрал он исключительно кинематографистов. Когда подошло время обеда и все расселись за длинным столом, начались обильные возлияния, тосты сменялись тостами, наконец поднялся Хрущев и стал говорить. Он уже изрядно хлебнул, а потому говорил горячо, на ходу импровизируя, перескакивая с темы на тему. Почему-то вспомнился ему фильм Хуциева «Застава Ильича», в частности сцены, где убитый на войне отец приходит к сыну, и оказывается, что отец по возрасту моложе сына. И ничего ему посоветовать в сложной ситуации не может…
– Не понял я этот фильм, – кричал Хрущев, все больше свирепея. – Мне сын объяснил, я все равно не понял! Дурацкий фильм! Зачем вы сняли такой фильм? Я вас спрашиваю!.. Да, вас, товарищ Хуциев!
Самое забавное, что он все это время тыкал пальцем в сидящего режиссера Данелию, принимая его за Хуциева. Данелия ерзал на стуле, горбился, отворачивался, но почему-то стеснялся сказать, что он вовсе не Хуциев и что Хрущев ошибается, указывая пальцем на него.
Друг Данелии И. Таланкин, который сидел рядом, с огромным трудом сдерживался, чтобы не засмеяться, и все время выкрикивал:
