Владислав Карнацевич - 100 знаменитых харьковчан
Все это происходило в 1967 году. Эфросу позволили взять с собой десять актеров. Сын Анатолия Васильевича вспоминает, что это был чуть ли не единственный раз, когда к ним на квартиру пришло много людей. Эфрос отобрал десятку любимцев, среди которых были и всем известные сегодня Ширвиндт, Збруев, Дуров. Лев Дуров вообще вскоре стал ведущим актером нового театра, многие его лучшие роли были сыграны в спектаклях по постановкам Эфроса, а самого Анатолия Васильевича Дуров считает Пушкиным в драматическом искусстве.
Театр на Малой Бронной теперь уже навсегда связан с именем Эфроса. Так же, как Таганка — с Любимовым, а Ленком — с Захаровым. Здесь Анатолий Васильевич реализовал множество своих идей, создал классику советского театрального искусства. Правда, и здесь не обошлось без проблем с цензурой. Так, один из первых же спектаклей — «Три сестры» — был снят «за искажение классики». С этой традиционной формулировкой Эфрос сталкивался еще не раз. Причем поразительно было то, что режиссер не был самым остросоциальным художником. Он не стремился обязательно модернизировать классические пьесы, не занимался публицистикой со сцены. Просто он работал так, как считал нужным, и не отличался идеологической подкованностью, а это-то и не приветствовали контролирующие органы. После «Трех сестер» был запрещен другой спектакль на Малой Бронной — «Обольститель Колобашкин» по пьесе Радзинского.
В творческой манере Эфроса условность внешних решений, развитое игровое начало, поэтическая легкость ритмов и мизансцен соединялись с глубокой психологической разработкой ролей. (Лев Дуров называет психологический разбор коронным приемом Эфроса.) Восторженно были приняты публикой спектакли «Ромео и Джульетта», «Отелло» Шекспира, «Дон Жуан» Мольера, «Месяц в деревне» Тургенева, «Женитьба» Гоголя… Ставил он и современные пьесы: «Счастливые дни несчастливого человека» Арбузова, «Человек со стороны» Дворецкого, «Эшелон» Рощина… В 1976 году Эфрос получил звание заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Над своими спектаклями Эфрос работал много и кропотливо. Так, «Ромео и Джульетта» готовился пять лет [102]. Репетиция была наиболее приятным времяпрепровождением для режиссера. Дома его видели редко. Против всех жизненных коллизий он находил одно лекарство — работа. На репетициях Эфрос вел себя не как деспот. Актриса Ольга Михайловна Яковлева вспоминала, что, если тот же Любимов мог раздавить актера, превратить его в своего раба, то Эфрос был не таков: «Когда пришел Анатолий Васильевич и заговорил своим языком, странно шмыгая носом, причесываясь двумя пальцами, то театр стал очень ясным и очень веселым занятием». К сожалению, очень многие люди принимали его интеллигентность за аморфность (чему способствовала и не слишком активная гражданская позиция). Часто он мог спокойно, не прерывая, слушать собеседника часами. «Моя система отношений, — говорил режиссер, — не на кнуте, а на человеческом контакте. Самое плохое, когда начинают гулять нервы. Надо всеми силами создавать покой». Вот только переубедить его все равно было тяжело. Критику спектаклей Эфрос переносил довольно плохо. И не только критику, а и неверную интерпретацию своих постановок. Он зачастую вообще предпочитал не спрашивать у знакомых, понравился ли тот или иной его спектакль.
Судя по всему, с актерами Анатолий Васильевич не был на короткой, дружеской ноге. Дома у него, как уже говорилось, его коллеги бывали редко. Не создал Эфрос и какой-либо своей школы.
Жена Анатолия Васильевича — театральный критик Наталья Антоновна Крымова первой узнавала от мужа все его замыслы. Проблемы Эфрос также нес домой. По нему всегда можно было определить его нынешнее настроение. Со своей стороны, и режиссер вникал в проблемы своей жены, которая вела на телевидении свою театральную программу.
Эфрос работал не только в своем театре на Малой Бронной. Он ставил спектакли и в театре им. Моссовета, и во МХАТе, и за границей. Приглашал его к себе и Юрий Петрович Любимов. Тогда они были в дружеских отношениях, и Эфрос ставил в театре на Таганке «Вишневый сад» с Высоцким в роли Лопахина. Любимов и Эфрос были людьми с совершенно разным подходом к театру, разными этическими и эстетическими установками. Поэтому спектакль был принят актерами на Таганке недоброжелательно. Более того, сам Любимов в ярости написал бумагу в Министерство культуры, в которой называл «Вишневый сад» Эфроса «искажением классики». Отношения между двумя корифеями советского театра безнадежно испортились.
Не все было радужно и на Малой Бронной. В конце семидесятых Анатолий Васильевич стал испытывать сильное давление со стороны актеров театра, в том числе и тех, которых сам «вывел в люди». Не сработался он с Далем, ушел из театра Любшин, произошел конфликт с Леонидом Броневым. Режиссер, в частности, был недоволен киношными занятиями последнего. (Как-то Анатолий Васильевич сказал Тарковскому по поводу актеров-киноактеров: «Не могу я работать с теми, кто душой не вкладывается в работу. Мне нужны люди, которые соучаствуют в творческом процессе…») Вообще, отношение Эфроса к кино и телевидению было непростым, хотя он и сам немного работал в этой сфере — снял телефильмы «Борис Годунов», «Всего несколько слов в честь господина де Мольера», «Страницы журнала Печорина», художественный фильм «В четверг и больше никогда». Но одного из своих любимых артистов Льва Дурова он спрашивал: «Левка, зачем тебе все это дерьмо?». На что Дуров немедленно ответил: «В метро босиком не пускают».
Все чаще у практически лишенного дипломатической гибкости Эфроса происходили конфликты на почве распределения ролей. Казалось бы, это удел всех театральных режиссеров, однако для Анатолия Васильевича проблема приобретала особую остроту. Дело все в том же «неумении быть тираном». Так, например, к Товстоногову актеры подходить со своими претензиями просто боялись.
Многие женщины обвиняли Анатолия Васильевича в том, что он делает спектакли под стареющую актрису. (Под ней подразумевалась Ольга Михайловна Яковлева, к таланту которой Эфрос действительно был неравнодушен.) Наконец, были испорчены отношения и со Львом Дуровым. Тот в определенный момент решил сам заняться режиссурой и добился назначения себя на эту должность. Эфрос был очень недоволен: «Я понимаю, зачем в Вахтанговском театре ставит спектакли Михаил Ульянов — его не устраивает режиссура главного, а зачем Левочке это надо? Его что — не устраивает моя режиссура?» [103].
В 1983 году произошел вообще довольно серьезный разрыв. Эфрос, как уже говорилось, был не главным режиссером, а очередным. Главным же работал Дунаев, который, правда, по свидетельствам актеров, понимал свое место в жизни и разницу между собой и своим «очередным». Но однажды они объединили свои усилия и подали жалобу в Московское управление культуры на директора — Когана, обвиняя его в том, что он мешает им работать. Когана уже собирались снять, но он предложил представителям управления самим прийти в театр и спросить у актеров. На заседании, устроенном в августе 1983 года, была выплеснута значительная часть желчи, накопившейся у капризных и интригующих сотрудников театра на Малой Бронной. Там было озвучено то, что до тех пор втихаря обсуждалось в коридорах: «В театре есть главный режиссер, а есть талантливый. Что их может объединять? Почему они выступают вместе?». Эфроса ругали поменьше, чем Дунаева, но даром для его отношений с актерами это заседание не прошло. Припомнили ему и то, что он не задействует в своих спектаклях всех (или хотя бы большинство актеров труппы). Вмешалась партийная организация театра, с которой у режиссера сложились натянутые отношения. Заведующий художественно-постановочной части театра прославлял Когана, говорил о том, как директор твердо вел себя за границей. Когда же Анатолий Васильевич попытался сказать, что это отношения к делу не имеет, то был грубо оборван: «Вы не коммунист! Вам этого не понять!».
Вскоре Эфрос понял, что работать в этой атмосфере больше не может. Нашлась и новая работа. В страну не вернулся, был лишен гражданства и облит грязью в прессе и официальных постановлениях Юрий Петрович Любимов, и власти предложили должность главного режиссера более лояльному Эфросу. Приход в театр на Таганке в 1984 году стал трагической, последней страницей биографии Анатолия Васильевича. В театре его приняли не очень доброжелательно, а некоторые — просто в штыки. Уже на первом же собрании Вениамин Смехов заявил: «Есть Моцарт, а есть Сальери. Есть Пушкин, а есть Дантес. Есть Христос, а есть — Иуда», и выразительно посмотрел на Эфроса.
«Иногда мне кажется, что искусством нужно заниматься, только шутя», — писал Эфрос в своей последней книге «Продолжение театрального рассказа», а шутя работать на Таганке не получалось. Актеры стремились продолжать бороться (или, по выражению Дмитрия Крымова, «хотя бы маячить») на баррикадах. Эфрос этого не хотел понять и принять. Для него нормальная работа была единственным выходом из любой ситуации. Эфрос пытался сохранить стиль «бригады артельщиков», как он называл артистов Таганки. Здесь Анатолий Васильевич поставил еще несколько хороших спектаклей: «На дне», «Мизантроп», «Прекрасное воскресение для пикника».
