Татьяна Муравьёва - 100 Великих мифов и легенд
Поднялся Илья Муромец на гору, натянул тугой лук, пустил стрелу в ту сторону, где стояли шатры русских богатырей.
Увидели богатыри стрелу и говорят: «Прилетела стрела от Ильи Муромца, верно, мало ему в поле можется».
Оседлали они добрых коней, поехали на помощь Илье.
Скачут русские богатыри, Илья Муромец спустился с горы, поскакал им навстречу.
Налетели на татарскую силу русские богатыри — двенадцать, Илья Муромец тринадцатый. Стали татар бить-топтать. Где проедут — улица, где повернутся — переулочек. Бились они целый день до вечера, бились темную ночь до белого света, побили татар чуть не до единого.
Бежал Калин-царь из русской земли, дал верную клятву никогда на возвращаться на Русь: «Аи не дай Бог больше бывать под Киевом, Ни мне-то бывать, ни детям моим, Ни детям моим, ни внучатам, Ни внучатам моим, ни правнукам».
V. Илья Муромец и Идолище поганое
Эта былина известна в двух вариантах. В одном — действие происходит в Киеве, и Илья Муромец избавляет от Идолища князя Владимира, в другом — действие переносится в Царьград (Константинополь) — столицу Византии, и Илья спасает византийского царя Константина, который в былине назван князем. О том, какой из вариантов является изначальным, мнения исследователей расходятся.
Русь и Византия на протяжении своих многовековых отношений бывали и врагами, и союзниками. По мнению некоторых исследователей, в 1091 году русские войска помогали византийцам в борьбе с печенегами. Возможно, именно этот факт нашел отражение в былине.
Имя Идолище, предположительно, представляет собой искаженное Итларище. Итларь — знатный половчанин, упоминаемый в летописи.
Не случайно имя «царьградского князя» — Константин Боголюбович. Вероятно, в этом образе отразилась память о святом Константине, римском императоре, жившем в III–IV веках, поддерживавшем христианскую церковь и основавшем Константинополь, а также о Константине Мономахе, византийском императоре, при котором в первой половине XI века Византия подвергалась нападению турок.
Ехал Илья Муромец путем-дорогою, повстречал калику перехожую — могучего мужичища Иванища. Идет Иванище, клюкой подпирается, а клюка-то у него в девяносто пудов.
Поздоровался Илья с Иванищем и спрашивает: «Издалека ли бредешь, калика перехожая?» Отвечает богатырю Иванище: «Аи же ты, славный Илья Муромец! Побывал я в святом городе Иерусалиме, поклонился там Гробу Господню, искупался в Иордан-реке, под кипарисовым деревом обсушился. А когда возвращался я обратно, то проходил мимо славного Царыграда. В Царьграде нынче не по-прежнему. Засело там Идолище поганое, со грозой, со страхом со великим, со своею ратью несметною. У того Идолища ножищи — как лыжищи, ручищи — как граблищи, голова — как пивной котел, глазищи — как чашищи, а нос на роже — в локоть длиной. Померкло над Царырадом солнце красное, потускнели звезды поднебесные. Захватили поганые царьградского князя Константина Боголюбовича, сковали крепкими железами его резвые ноги, связали шелковыми опутьями его белые руки. Поставили поганые своих коней в Божьих церквах, порубили топорами святые образа да в черную грязь их потоптали».
Рассердился тут Илья Муромец, разгорелось сердце богатырское. Говорит он калике Иванищу: «Экой ты дурак, Иванище! Силы-то у тебя — с два меня, а смелости да ухватки — половинки нет. Почему не прогнал ты Идолище поганое, не освободил славный Царырад, не вызволил князя Константина Боголюбовича?» Решил Илья сам идти на Идолище. Сошел он с богатырского коня, сказал калике Иванищу: «Оставляю я здесь моего Бурушку. Стереги его, пока я не вернусь. Хочешь, езди на нем, хочешь, в поводу води. Да давай с тобой одёжей поменяемся. Ты возьми мое платье богатырское, а мне дай свое, калицкое».
Облекся Илья в платье калицкое, обул лапти лыковые, взял клюку в девяносто пудов и пошел в Царырад.
Идет Илья на клюку опирается, а железная клюка под ним изгибается — знать, не по богатырю она скована.
Вот пришел Илья Муромец в славный Царырад, подошел к Идолищу под окошко, стал просить, как калики просят: «Вы подайте мне, калике перехожей, милостыньку!» От зычного голоса богатырского зашатались терема высокие, потрескались окошки хрустальные, а Идолище поганое удивилося.
Приказало оно привести калику пред свои очи, стало его допрашивать, доведывать: «Ты откуда, калика перехожая?» Отвечает Илья: «Был я в славном городе Киеве, у богатыря у Ильи Муромца».
Спрашивает тогда Идолище: «А каков тот Илья Муромец?» Отвечает Илья Идолищу: «Ростом он не больше меня да и обликом схож. Мы с ним в один день родилися, в одной школе грамоте училися».
Снова спрашивает Идолище: «А помногу ль богатырь хлеба ест, помногу ль пьет пива пьяного?» Отвечает Илья Идолищу: «Хлеба он ест по три калачика, а пива пьет на три медных пятака».
Рассмехнулось Идолище поганое: «Так чего ж у вас на Руси этим Ильей хвастают? Кабы был он сейчас здесь, посадил бы я его на одну ладонь, другою бы прихлопнул — только бы мокро между ладонями и осталось. Я-то ведь ростом в две сажени да в сажень шириной, по семи ведер пива пью, по семи пудов хлеба кушаю, быка съедаю за раз сторублевого».
Говорит тут Илья Муромец: «Была у моего батюшки корова едучая. Тоже много ела- пила, так брюхо у ней и треснуло. Как бы и с тобой такого не случилося».
Идолищу эти речи не полюбилися, пришлись они поганому не в удовольствие.
Схватило оно булатный нож, метнуло в Илью со всею силушкой. Илья в сторону наклонился, от ножа шапкой отмахнулся. Пролетел булатный нож мимо, ударился в дубовую дверь, вышиб ее вместе с ободвериной. Улетела дубовая дверь в сени, двенадцать поганых насмерть убила, того больше покалечила.
А Илья в ту пору схватил свою клюку в девяносто пудов — да стукнул Идолище по темени. Тут поганому и конец пришел.
Взял Илья Идолище за ноги, стал Идолищем помахивать, поганых им охаживать да приговаривать: «Нынче мне оружие по плечу пришлось».
За три часа перебил Илья всю силу несметную, не оставил ни одного поганого.
Освободил Илья князя царьградского, Константина Боголюбовича, расковал его резвые ноги, развязал белые руки.
Сказал князь Константин Боголюбович Илье Муромцу: «Ты, Илья, нынче всех нас повыручил, избавил от напрасной смерти. Оставайся в Царыраде на жительство, я пожалую тебя воеводою».
Отвечает ему Илья Муромец: «Благодарствуй, князь Константин Боголюбович! Служил я тебе три часа — выслужил честь воеводскую. А князю Владимиру служил тридцать лет — не выслужил и слова приветливого. Но не прогневайся, князь, не останусь я в Царыраде на жительство».
Тогда насыпал князь Константин Боголюбович чашу красного золота, другую — светлого серебра, третью — скатного жемчуга.
Пересыпал Илья злато-серебро и скатный жемчуг себе в суму и сказал: «Это ведь мое, зарабочее».
Поблагодарил он Константина Боголюбовича и отправился в обратный путь.
Вот подошел Илья к месту, где оставил Бурушку. Водит Иванище богатырского коня в поводу, сесть на него не решается.
Поменялись они снова одёжею, надел Илья платье богатырское, обул сапожки сафьяновые, распростился с Иванищем, сел на своего коня и поехал в стольный Киев-град.
А калика пошел, куда ему надобно.
80. ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ
Добрыня Никитич — средний из трех богатырей, основных героев русского героического эпоса.
Его срединное положение обусловлено не только возрастом, но и тем, что в его образе нет крайностей, в нем гармонично сочетаются различные качества: храбрость воина — и мудрость дипломата, светские манеры («вежество») — и образованность. В тех былинах, где Добрыня не является главным героем, он обычно выступает в качестве мудрого помощника, примирителя ссорящихся.
Историческим прототипом Добрыни Никитича часто называют воеводу Добрыню, дядю князя Владимира Святого со стороны матери, видного военного и государственного деятеля. Летопись говорит о нем: «…де Добрыня храбр и наряден муж». Однако историческому Добрыне была свойственна и жестокость, также отмеченная в летописях. В частности, о его участии в установлении христианства в Новгороде в 990 году там говорится, что он крестил новгородцев «огнем». Поэтому многие исследователи не признают исторического Добрыню прототипом былинного богатыря.
Скорее всего, Добрыня Никитич — образ собирательный. Его имя образовано от слова «добро», означающего в древнерусском языке всю совокупность положительных качеств. Один из исследователей былин, В.И. Калугин, пишет: «Русский народный эпос немыслим без героя с таким именем».
I. Добрыня и Змей
Былина «Добрыня и Змей» — центральная и самая древняя в цикле былин о Добрыне. Змееборчество — один из наиболее распространенных сюжетов в фольклоре народов всего мира. Змей — традиционное воплощение зла, и победа героя над змеем знаменует торжество положительного начала во вселенском масштабе.
