Луи Повель - Мсье Гурджиев
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Продолжение хроники Франсес Рудольф. Я заболеваю. Бесподобный доктор Фиш. Пытаюсь полюбить. Запуганная мышка под одеялом. Разрываюсь между «работой» и любовью. Нам, помогает щенок. Возвращение королевы. Покидаю маму. Ничтожество в юбке. «Хитрец» причиняет мне большое зло. Испытание. Я больше никого не люблю. Мисс Запинка задает трудные вопросы. Бедняга Повель. Грустное Рождество. Великий страх. Нас гипнотизируют.
В ИЮЛЕ у меня вдруг стала подниматься температура, появился озноб. И потом все лето бросало то в жар, то в холод, и все же я упорно занималась УРО один-два раза в день. В конце июня собрания прервались на лето, поэтому движениями я больше не занималась «работа» свелась к УРО. По мере того как росли мои успехи в деле самоощущения, здоровье все ухудшалось. Хотя я вовсе не связывала два этих факта, но отчего-то была уверена, что к врачу обращаться бессмысленно. Понимала, что медицина тут не поможет. И все же к концу сентября состояние настолько ухудшилось, что Пат заставила меня обратиться к врачу нашей группы.
Увы, мне не под силу описать этого бесподобного д-ра Фиша, весь облик которого в точности соответствовал его необычной лечебной методе. Я была удивлена, что он призвал одну из американок, X, чтобы та выстучала мне спину и выслушала сердце. Присутствовала также его рус-ская ассистентка. Все трое долго меня выслушивали, при том, что никаких болей в сердце у меня не было. Мои жа-лобы касались только жара и озноба. В конце концов, д-р Фиш заявил, что я переутомилась, посоветовал пару недель полежать и подробно объяснил, как следует лечиться. Лечение исключительно своеобразное, в духе д-ра Фиша: прикладывать грелку к печени, пить горячее молоко с медом, принимать множество болеутоляющих средств и несколько лекарств от сердца. При этом он не сообщил, что же со мной. Я должна была в течение двух недель слепо выполнять все предписания, а потом снова явиться на прием.
Покинув кабинет д-ра Фиша, я сомневалась, стоит ли следовать его указаниям, и, как мотылек, летящий на огонь, тут же бросилась к человеку, которым с каждым днем все больше увлекалась. Объяснение в любви произошло во время короткого свидания. На эту встречу я согласилась не раздумывая. Нет, я не была влюблена, но испытывала огромную потребность в любви. И надеялась добиться любви хитростью. Наконец нашелся человек, готовый кинуться на помощь. Свидание с М. продолжалось всего несколько минут, потом я схватила такси и поспешила к г-же Блан, чтобы успеть на собрание группы первое после ее возвращения из Швейцарии.
Взобравшись по бесконечной лестнице, запыхавшаяся, я ворвалась в квартиру г-жи Блан и в гостиной обнаружила Пат. «Г-жа Блан немного опаздывает», сообщила она. Пат сразу заметила, что я счастлива. Я ей тут же обо всем рассказала. Пат выслушала совершенно равнодушно, она успела уже понять, что любовь не для нас. «А что сказал доктор?» Я рассказала и об этом. «Тогда немедленно отправляйся в постель», приказала она. Я только улыбалась, не имея ни малейшего желания следовать ее совету. И недоумевала, где же все остальные. Через полчаса в комнату вошла изящная брюнетка, одетая в серое джерси, и заговорила с нами по-английски с французским акцентом:
Меня зовут мисс Суета. Г-жа Блан очень занята и попросила меня немножко поработать с вами и «Братом». Мы с Пат глядели на нее разинув рот. Мисс Суета наводила какой-то ужас. Мы, конечно, старались этого не показать, но каждая чувствовала, что другая напугана не меньше. «Пока я не слишком хорошо говорю по-английски, но обязательно научусь. На чужом языке «работать» невозможно». (Позже об этом позабыли, и нас преспокойно отправили во французскую группу.)
Она подражала г-же Блан каждым своим словом и движением. Та же замедленная речь, успокаивающий тон, те же фразы, выражения, так же наклонялась к собеседнику. Мне она показалась какой-то состарившейся девочкой, тщетно пытающейся походить на свой идеал. Жаль ее, конечно, но работать с подобной личностью увольте! Пока она рассуждала, я вспоминала свидание с М. И вдруг сообразила, что действительно переутомилась и нуждаюсь в отдыхе. Так и надо сделать на время прервать «работу» и пару месяцев поваляться в кровати. М. пришел бы меня навестить с букетом цветов. Хотя я пока и не была влюблена, но надеялась, что любовь спасет меня от магов, жаждущих заполучить мои шкуру и мясо, не понимая, что маги гораздо могущественнее всех моих жалких, хотя и упорных попыток полюбить. Девять месяцев длился мой самообман, а я так и не смогла поверить, что все напрасно, что все мои попытки полюбить обречены. Душа моя была не живее, чем камень. И внешне это было заметно. Люди, видевшие меня впервые, старались тайком шепнуть Пат, что я скоро умру.
Как-то раз, лежа в постели по предписанию д-ра Фиша, я почувствовала, что вряд ли смогу встать. Невероятные дозы болеутоляющих нагнали на меня жуткую тоску. А горячая грелка на печени вызвала слабость. После многочисленных сердечных инъекций и пилюль мое сердце, которое раньше никогда себя не проявляло, громко возопило о своем существовании. Оно принялось выплясывать какой-то безумный буги-вуги, бешено билось, подпрыгивало, потом вдруг куда-то исчезало, чтобы со временем снова за меня взяться, причем в самый неожиданный момент. «Что за чудо этот д-р Фиш, решила я, никогда не подозревала, что у меня больное сердце, а он угадал».
Я впала в нечто вроде летаргии и пролежала в постели семь-восемь месяцев, вставать для меня было серьезным испытанием. Так я и лежала в кровати, ощущая, как мной постепенно овладевает смерть, расползается по телу, начав с пальцев ног. Меня жутко пугало, что я потею от боле- утоляющих. Совсем не хотелось умереть неизвестно отчего, «не своей смертью». Пока я лечилась по методу д-ра Фиша, меня постоянно навещал М. Я почти не могла его выносить и не желала понимать, как ему это тяжко. Но робкая попытка ему посочувствовать спасла мне жизнь. Наконец я сообразила, что если прямо сейчас не поднимусь с постели, то слягу уже навсегда. И я встала. Случилось это в начале сентября. Каждую капельку мужества я использовала как таран, чтобы пробить брешь в стене самовспоминания и неидентификации, которые мешали мне полюбить. Сражаться за то, чтобы полюбить, надо же такое придумать. Ведь любить так же естественно, как дышать, питаться. Словами не описать, в каком ужасном положении я оказалась. Я попросила Пат передать мисс Суете, что не буду больше «работать». И не потому, что считаю, будто «работа» чуть не довела меня до смерти. А только потому, что все мои оставшиеся силы хочу обратить на борьбу за жизнь. Интуитивно я чувствовала, что без любви погибну. Все свои силы я положила на битву за нее. Увы, я потерпела поражение, дьявол прихлопнул меня своей лапищей. «Работа» оказалась сильнее.
Пат очень тонко меня подбивала продолжать «работать». Я мужественно держалась до середины января, пока не убедилась, что я всего лишь машина и на любовь неспособна. Где же теперь искать спасение, как не в «работе»?
Теперь группа состояла из троих: «Брата», Пат и меня. X и Y исчезли бесследно. Г-жа Блан еще осенью отправилась в Америку, но в феврале обещала вернуться. Тогда все мы, мол, опять будем заниматься с прежним наставником, которого мисс Суета «временно заменяла» (время, правда, затянулось). Мисс Суета была рада моему возвращению в группу, но старалась этого не показывать. Я же, как дурочка, разрывалась между «работой» и битвой за любовь. Несовместимость обоих занятий доводила меня чуть не до безумия, но выбор не давался. Помимо движений и упражнений, развивающих ощущения, «работа» с мисс Суетой состояла еще и из «маленьких» упражнений. Вот любимейшие: ни одну пищу не доедать до конца, употреблять в разговоре слова «Я», «мне», «мое» только сознательно, сознательно же подниматься по лестнице и т. д. Мы собирались у мисс Суеты, в небольшом гостиничном номере с видом на Сену. Вкалывала я здорово, но она была мной не слишком довольна. А ведь все время казалось, что я близка к успеху. Уверенность в неизбежности успеха и побуждала продолжать занятия. Я не могла повернуть вспять, все пути назад были отрезаны. Я обязана идти не сворачивая, даже если впереди безнадежный тупик.
Жизнь была утомительно занудной и тоскливой. Писать я не могла. Мисс Суета утверждала, что если за это не платят, то и писать не стоит. А кто мне заплатит за мои стихи? И я забросила поэзию. Последнее, что было мне дорого в жизни. «Работа» открыла мне глаза, как позорно быть орудием Творца. Можно быть либо Богом, либо ничем. Я же оставалась ничем… ничем… ничем…
Когда «профаны» расспрашивали меня про парижскую жизнь, мне нечего было им ответить. Объяснить, что жизнь в Париже для иностранца, американца в особенности, ужасно дорога, что мне приходилось браться за любую случайную работу, чтоб подзаработать несколько франков? Их бы это только насмешило. О «занятиях в группе» я и не заикалась. О «работе» полагалось молчать. Я не могла читать ведь все, кроме специальной литературы, в группе считалось полной чепухой. Равно как и писать за писанину не платят. И любить тоже машина любить неспособна. Чем же я занималась? Вроде бы ничем. А все-таки была совсем вымотана своей беспрестанной борьбой. Но с чем? Если бы сама понимала. Потому и молчала.
