Дженни Мэнсон - Что это значит: быть собой?
Мой довольно пожилой отец – ему было почти шестьдесят, когда я родился – соединяет в себе мягкое сердце и большое человеколюбие с суровым нравом. Он взрывался безо всяких видимых причин, и я ужасно его боялся. И хотя я был всего лишь ребенком, я понимал, что его нельзя было назвать справедливым и благоразумным человеком. Большую часть детства я провел, свесившись через перила и слушая, как спорят родители. Я ждал подходящего момента, чтобы вмешаться. «Успокоятся они когда-нибудь или нет?» – спрашивал я себя. Они почти никогда не успокаивались. Не в состоянии больше терпеть все это, я сбегал вниз и просил мать не раздражать легко возбудимого отца. Такие ситуации происходили как минимум раз в день, и они оказали сильное воздействие на атмосферу моего детства.
Я считал, что в материальном плане моя жизнь легка. Несмотря на свой нрав, мой великодушный и любящий папа неизменно предлагал купить мне подарок в каждую свою поездку в город. С раннего детства я говорил ему «нет», отказываясь от подарков, потому что чувствовал, что «да» в долгосрочной перспективе не принесет мне ничего хорошего. Я понимал, что хочу более трудной жизни, что мне требуется больше нападок и толчков, которые я, возможно, получал бы, если бы имел братьев и сестер.
Мой отец – талантливый известный журналист – очень ревностно относился к тому, что я читаю. Я делал это с большим удовольствием, жадно поглощая все, что попадалось на глаза, начиная с «Великолепной пятерки»[1] и «Бино»[2] и заканчивая надписями на бутылках с шампунем. Однако чем больше я читал, тем настойчивее отец заставлял меня придерживаться определенных литературных направлений. Мое чтение перестало быть свободным, темп его замедлился, и в итоге я вовсе прекратил читать. Это стало причиной очень напряженных отношений между нами. К девяти годам я разработал план: когда мы с отцом оставались наедине, я начинал без остановки говорить с ним, заполняя эфир всем, что приходило на ум, в надежде, что он не сможет улучить момент и высказать мне претензию по поводу полного отсутствия чтения. Я терпеть не мог, когда отец выступал в качестве бомбы замедленного действия, поэтому, когда мы были с ним одни, я делал все, что мог, чтобы не дать проявиться его взрывному нраву.
В то утро я бесцельно лежал в кровати. Так же как и папа, я журналист и, как и он, в основном работаю дома. «Чем ты занимаешься? – сказал я себе строго. – Тебе тридцать три года, и ты думаешь, что это нормально – бездельничать во вторник утром? Как ты собираешься доказывать, что являешься тем уникальным человеком, которым ты себя воображаешь, способным создать работу, которой ты мог бы гордиться, если ты просто лежишь здесь и ничего не делаешь?» Я начал считать от десяти до нуля, сказав себе, что, когда счет дойдет до нуля, я встану. Но, дойдя до нуля, я начал новый отсчет, с двадцати…
В старших классах, несмотря на то что я был многообещающим игроком в регби, я впадал в оцепенение от игры. Перед матчами я часто притворялся больным, предпочитая оставаться дома с родителями. С помощью разума я убеждал себя в том, что болен, и в результате действительно начинал себя плохо чувствовать. Во время второго года обучения я пропустил первую игру сезона, а во второй игре сломал себе ногу. В подростковом возрасте я постоянно убеждал себя в том, что сам навлек на себя эти несчастья и «загубил» свой талант. Я был просто зациклен на боли от полученной травмы.
За два года до этого у моего отца случился сердечный приступ. Через год после несчастного случая со мной мама заболела раком. Оба выздоровели. Жаль, что мой отец не умер, хотя я с трудом допускал эту мысль.
В подростковом возрасте у меня редко были проблемы со сном, но время от времени это случалось. Я начинал считать овец, которые вели себя черт знает как и не желали мне подчиняться. Мое воображение, кажется, навсегда взяло надо мной верх. Меня пугала неспособность контролировать овец. Они поворачивались ко мне и превращались в жутких тварей, буйствовавших у меня в голове.
В тот день я гулял вдоль близлежащих домов и бесцеремонно заглядывал во все окна. Я смотрел на людей внутри, стараясь проникнуть за пределы видимости и представить себе, что означает для них быть собой. Меня привлекали неблагополучные места моего района, и я регулярно посещал их для своеобразного самоустрашения. «Стивен, – говорил я себе, – если ты не будешь двигаться вперед, если не станешь много работать – гораздо больше, чем сейчас, – то закончишь свою жизнь здесь. Или еще где похуже. Смотри. Раскрой глаза. Ты этого хочешь?» Я не могу избавиться от ощущения, что однажды окажусь никому не нужным, сломленным, нелюбимым и бездомным, прожигающим свою жизнь в какой-нибудь блошиной норе.
Я получил толчок к действию и вернулся домой, чтобы начать работу над этим эссе. Постоянно откладывая все на потом, сейчас я решил разобрать свою одежду. Какой позор: почти все, чем я владею – одежда, дом, машина – имеет прорехи. Я нахожусь в поиске точно так же, как и мой отец, когда он был в моем возрасте. Я рассматриваю привычки, которые делают нас похожими друг на друга. Я раздражителен, однако это проявляется очень редко, но когда такое случается, я способен рыдать. Меня удивляет, что я занимаюсь примерно тем же, чем он: он был литературным критиком, а я – журналист-обозреватель, автор очерков и эссе. Он мог бы стать журналистом, но у него была другая роль, сделавшая его известным среди коллег, – роль «коллекционера несправедливости». Он искал и неизбежно находил случаи неуважительного и оскорбительного отношения, необходимые ему для того, чтобы подлить масла в огонь и подтвердить представление о себе, как о жертве несправедливости. Мы оба – всего лишь наблюдатели. Я задумываюсь и отмечаю галочкой еще одно совпадение. Однажды он шутливо сказал мне: «Я не любитель командовать, я здесь для того, чтобы контролировать любителей командовать». Я подозреваю, что мы не такие уж разные. Но одно различие все-таки есть: не в пример своим родителям, я принял твердое решение не работать ниже своих возможностей. Мой отец грозился – и это осталось только словами – написать роман века, но страдал отсутствием вдохновения. Моя мать, еще более яркая личность, по ее собственному признанию была «напугана окружающим миром». Оба обещали много, но делали совсем мало, если учитывать их потенциальные возможности. Я не понимаю, откуда берется моя уверенность в себе, но время от времени ее едва можно сдержать, когда она прорывается на поверхность в виде непоколебимой самоуверенности и даже самонадеянности. Иногда мне приходится безжалостно воевать с собой, чтобы подавить и заглушить ее. И, несмотря на мое теперешнее жалкое состояние, я не слишком беспокоюсь, так как имею богатый запас внутренних ресурсов и множество идей, которые должны мне помочь.
1986 год. Мне тринадцать лет. Я чищу зубы и смотрю на пыльную полку, где родители держат свои зубные протезы. Если «Манчестер» выиграет борьбу за участие в олимпиаде в 1992 году, размышляю я, мне будет девятнадцать лет, когда она начнется. «Девятнадцать? О, боже, неужели мне когда-то будет девятнадцать? Я очень боюсь быть девятнадцатилетним. Я не хочу становиться взрослым – как я могу вырасти, если я не знаю, как это делается?»
Моим родителям нравится иметь в доме ребенка, и я не хочу ранить их чувства, поэтому я полусознательно замедляю свое взросление на период их старения. Связав себя по рукам и ногам, я оказываюсь участником акта эмоциональной задержки в развитии. Я отказываюсь признавать неправоту собственных действий, поскольку не имею представления о вреде, который тем самым себе причиняю.
В раннем подростковом возрасте я перенес свои спортивные наклонности на крикет. Почти каждый вечер я ходил на тренировки и прочитал об этой игре все, что только мог. Крикет стал моей жизнью. В ней не осталось места ни для чего другого, даже для мыслей. Когда я отправлялся спать, я думал только об ударах, которые я отбил, о мячах, которые я подал, о средних результатах и статистических данных: Лен Хаттон на стадионе «Овал» в 1938 году заработал триста шестьдесят четыре очка, Джим Лейкер на стадионе «Олд Траффард» в 1956 году установил рекорд 1990 очков. Ни о чем другом я практически не думал. Я скрывал свои настоящие эмоции глубоко внутри, но чувствовал, что потихоньку надвигается буря.
Несмотря на то, что мне безумно хотелось иметь волосы на ногах, как у некоторых других мальчиков, я был вполне доволен своей внешностью. Это продолжалось до тех пор, пока во время одного из обеденных перерывов я случайно не услышал разговор двух старших учеников о моей подруге:
«Сьюзен? Ну, ты знаешь Сьюзен – она встречается со Стивеном, с тем парнем, у которого большой нос».
С этого момента я постоянно смотрел на свой нос – на его отражение в окнах автомобилей, витринах магазинов, а дома – сразу в двух зеркалах. При этом я становился все более застенчивым и погруженным в себя.
