Владимир Леви - MEMENTO, книга перехода
ГЛАДИАТОР НЕПОБЕДИМЫЙ
Во имя богов, сильнейшие.
Слабые, трепещите.
Мир здесь обрел Укс, гладиатор великий.
Мал ростом, видом тщедушен,
но с бычьею шеей,
Марса избранником стал.
Молнией над ареной взлетая,
разил пятерых одновременно и более,
тысячу сто соперников Риму во славу поверг,
львов разрывал на куски нагими руками.
Сам же, себя не щадя,
совершенствовался неустанно,
мышцу и кость истязал, на дротиках спал.
Девственник был.
Венера возревновала, ночью сгубила его
зельем любовным.
Умер с подъятой стрелой и пеною на устах.
ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК, ПРИНЕСЕННЫЙ В ЖЕРТВУ
Говорю тебе, смертный:
не существует вины и виноватых нет.
Боги играют нами, как дети игрушками.
Вот и меня однажды Меркурий послал
Фортуне подарок отдать,
давно заготовленный.
На беду ждал возле жертвенника
посланец Беллоны,
Марса сестры коварной и кровожадной.
Обещала она ему
исцеление от смертельной болезни в награду
за жизнь первого встречного.
Обманула несчастного и меня погубила.
Совет мой тебе:
одному доверяя богу, проси о том же другого.
ПРОВИДЕЦ
Снов продавец
вольноотпущенник Павий
приветствует вас, живые.
Первый в Риме дурак,
ничего не знал,
не умел, не делал.
Вещие сны мои кормили меня.
Шли ко мне бедный патриций,
богатый плебей и раб,
вызывали сенаторы,
принимал император.
Я продавал свои сны
сперва за вино,
потом подороже,
стало хватать на хлеб.
В самом последнем увидел: конец.
Всем и всему конец.
Никто не купил.
Пришлось заснуть навсегда.
ПРОЗРЕВШИЙ
Кем бы ты ни был здесь,
там станешь иным.
Верящий в исчезновение
слепому подобен червю,
знающему лишь темноту.
Слеп был и я.
Исцелил меня мой Учитель,
и отворились глаза.
Я увидел обитель,
где собираются освобожденные,
плен земной претерпевшие,
и над страхом своим
стал смеяться.
Путник! Присядь, отдохни.
Если вздумаешь
могилу разрыть,
кучку костей откопаешь.
Это остатки цепей моих.
Я улетел туда,
где с тобою встречусь
IV. Сомнительная самоволка
О тех, кто, не достигнув естественной черты Перехода, расстается с земной жизнью досрочно. Не ведя речь о случаях криминально-сомнительных, постоянный вопрос: по своей воле? Действительно по своей, или по принимаемой за свою?
Солнце скрылось за тучей или туча закрыла солнце?
Жизнь как песочные часы
Прежде, чем говорить о самой горячей и сложной из подтем этой книги, а говорить будем много, долго и не раз, придется еще разок вспомнить, что такое жизнь.
Уточняем: не жизнь вообще, не жизнь рода, человечества, а жизнь каждого существа самого по себе, каждого из нас в отдельности.
Ну конечно, сразу и вспомнилось. Олеша: «Жизнь вредна, от нее умирают».
Жизнь каждого существа есть самоубийство путем жизни. Более или менее (относительно) медленное.
Заложенная в каждом рождающемся программа развития, заканчивающаяся самоликвидацией.
Сначала по восходящей – к расцвету, который продолжается некое время, потом увядание – по нисходящей, потом…
Потом финишная черта, за которой биомашинка тела, выработавшая за срок годности свой ресурс, останавливается и перестает быть собой, распадается, а жившая в теле душа – можно верить, можно не верить, но лучше верить – переходит в таинственное инобытие, в запределье, в вечность, откуда пришла.
Теперь внимание: время.
Валюта жизни. Единственная абсолютная здешняя ценность.
Время – его на жизнь тела, этой машинки с ее родовой программой, дается энное количество, достаточное, чтобы программу выполнить, быть может, даже перевыполнить – и самоликвидироваться. Время ограниченное. С изрядным вероятностным допуском, гибким, с люфтом «от – до», но ограниченное.
Ограниченное – но скупо достаточное, чтобы передать эстафету родовой жизни следующим поколениям. Щедро достаточное, чтобы изнутри живущего оно казалось безграничным – или ограниченным, но с вероятностью безграничности, достаточной, чтобы продолжать жить до упора, надеясь… Чтобы долго не замечалось, что его все меньше и меньше…
Песочные часы. Наблюдатель извне видит, с какой скоростью перетекает песок из верхней чаши через горлышко в нижнюю. Может легко высчитать, сколько времени остается до полного перетекания. А наблюдатель, сидящий внутри, в песке – который сам есть какая-то из песчинок – может только чувствовать некое движение, свое и вокруг.
Если наблюдатель не знает, что есть другая чаша этих часов, куда его и всех остальных тащит неодолимая сила гравитации, – то он не понимает, куда и почему проваливаются одна за другой соседние песчинки, куда и его что-то тянет, и момент перехода через горлышко в нижнюю чашу предвидеть не может. Долго кажется, что остается на месте или почти – только уже вблизи горлышка, в воронке вдруг начинает все быстрее, быстрее проваливаться куда-то вниз, вниз… И вот наблюдатель наш уже в другой чаше – и…
Не правда ли, жизнь чем-то напоминает песочные часы? Если на место гравитации подставить другую постоянную и неотвратимую силу – время, то аналогия вполне ясная. Но с существенной разницей: песчинки в песочных часах не имеют своей воли, нисколечко. А мы, песчинки в часах судьбы, располагаем изрядной долей действенного своеволия. Можем сами свое движение в другую чашу замедлять или ускорять.
Нет, время не лекарь,
не грозный наставник,
не дворник с метлой, не судья,
а ветер – а ветер, срывающий ставни
с окон бытия.
И снова, смеясь, посылает случайность
иачальник случайности – Бог –
и чудом выводит свою изначальность
на новый виток.
А ветер – а ветер спокоен, спокоен,
и вечность – пространство любви.
Твой дом, Человечек, построен – построен:
не бойся – живи.
Жестокая внезапность и милосердная постепенность
Самоубийство – это сознательное, намеренное и быстрое лишение себя жизни.
Морис ФарберКак верно заметил в своей превосходной книге «Писатель и самоубийство» Григорий Чхартишвили, тоже процитировавший Фарбера, главное в этом определении слово – быстрое.
Жизнь, мы сказали – это самоубийство путем жизни. Да – но не быстрое. Да – но – растянутое, насколько можно растянутое. Достаточно медленное, чтобы не замечаться, долго не замечаться. Ускоряемое разными способами – но и замедляемое, замедляемое как только можно. (У Высоцкого: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…»)
Жизнь, более или менее благополучная обычная жизнь, состоит в том, что все, в ней обретаемое, теряется. Все – вместе с самим теряющим. Все! – но не сразу. Милосердная Постепенность дарована живым существам, постепенность Перехода – обратной дороги туда, откуда мы все явились – туда, в изначальную бестелесность, в невидимость и неведомость.
Какое-то время мы при себе, при своем, при своих. И можем себя, свое и своих умножать и растить. За время, даруемое Милосердной Постепенностью – это стоит заглавных букв – мы не только теряем (иллюзии, надежды, близких, друзей, силы, здоровье, себя самих), но имеем возможность и обретать. И вблизи финишной ленточки – обретать не только греющие воспоминания. Обретать можно и новых друзей и близких, и новые силы и новое здоровье – если не телесное, то духовное – и новые кладези любви. Вместо иллюзий и несбыточных надежд обзавестись драгоценным опытом и пониманием жизни, которые можно дарить нуждающимся.
Что делает убийца? Отнимает у живущего Время Перехода – насильственно его сокращает до минимума, ускоряет, делает быстрым. С жестокой внезапностью отнимает Милосердную Постепенность. С этой точки зрения всякий отниматель нашего времени, хронофаг, может считаться в той или иной мере убийцей. Немилосердно отнимает у нас часть драгоценнейшей Постепенности.
А что делает самоубийца? То же самое: отнимает у живого существа Время Перехода. Отнимает Милосердную Постепенность, меняет на жестокую внезапность. От убийцы отличается только тем, что убиваемое существо – не кто-то другой, а он же, она же. С этой точки зрения всякий, тратящий жизнь впустую, убивающий время, может считаться в той или иной мере самоубийцей.
