Джон Уайт - Что такое просветление

Начиная с 1400 г. н.э., и особенно после Фрэнсиса Бэкона, а затем Ньютона и Декарта, западная цивилизация, которую лично я предпочитаю характеризовать просто как евроамериканскую культуру, стала основываться на вере в то, что познание реальности и приближение к ней возможно только на основе эмпирических и количественных (а затем и статистических) методов науки. В течение пяти предыдущих столетий религиозное отношение к реальности, основанное на авторитете и власти католической церкви, практически полностью доминировало и определяло коллективный менталитет Европы. Это отношение было инспирировано и динамизировано тем, что я бы назвал, в объективном смысле, мифом Христа. Ему придали определенную форму с помощью набора базовых символов и более или менее догматических предпосылок. Большинство европейцев (будь то священники, монахи или миряне) были ментально и эмоционально обусловлены этими догмами, а церковь и ее инквизиция наблюдали за тем, чтобы они и оставались таковыми. Однако именно после этого "первого периода европейская культура достигла своего полного развития благодаря процессу взаимодействия и взаимообмена с культурой арабского мира, в частности, с суфиями (в течение XII и XIII веков, когда участники крестовых походов возвращались в Европу); появились мистики, которые смогли использовать мифы и догмы официального христианства как базис для развития (нередко после долгих лет интенсивных и упорных поисков и практики того, что обычно называют "мистическим опытом" или "мистическими переживаниями"). Эти часто временные, но в некоторых случаях повторяющиеся переживания интерпретировались самими мистиками как достижение "объединяющего состояния" сознания. Достижение этих состояний, как полагали, требовало более или менее полного отвлечения сознания от биологических стремлений и личных привязанностей и практики тотального отождествления с высшим символом религии мистика – Христом (в некоторых случаях с Матерью Христа) либо духовного погружения в неописуемую запредельную и неизменную "Реальность", включающую в себя все религиозные символы и божественные персоналии.
Мистический путь и мистический опыт описаны достаточно подробно – конечно, в той мере, в какой это возможно. Эти описания часто используют чисто негативные понятия, чтобы передать ту высшую запредельность, которая достигается в переживании, – превосхождение "имени и формы" (если пользоваться терминологией древней Индии). Однако обычно не объясняется и даже не упоминается то обстоятельство, что мистики ("мистики" в строгом и точном значении этого слова) всех стран всегда исходили в своих стремлениях как из принципов своей религии, так и из фундаментальных оснований своей культуры и поддерживали их. Св. Тереза Авильская не была бы возможна без существования самой католической церкви и культурного контекста средневековой Испании, так же как и Рамакришна был бы невозможен без его ранней погруженности в конкретные доктрины индуизма, который он впитал с юности. Тем не менее апологеты мистического пути правы, утверждая, что, вопреки различиям в культурном и религиозном контексте, сами переживания мистиков в кульминационные моменты экстатического состояния сознания удивительно сходны. Они, однако, могут быть, в сущности, сходны лишь поверхностно, в той мере, в какой слова и интеллектуальные понятия могут передать переживание. Таким образом, это подобие может характеризовать скорее природу человеческого ума как интерпретатора того, что лежит за его пределами, чем природу самого переживания. Более того, известные нам и дошедшие до нас описания касаются мистических переживаний, которые люди имели в относительно недавние времена – в основном за последние три тысячелетия и, во всяком случае, не ранее 3102 г. до н.э., когда, как традиционно считается, началась Кали Юга и воплотился Шри Кришна. Что значат эти пять тысяч лет по сравнению с десятками тысяч, на протяжении которых на Земле жили миллионы людей, об опыте которых нам не известно ничего?!
Даже если принять, что "конец" мистического пути не зависит от культуры, религии (и вообще от всей системы коллективных и личностных обусловленностей), с которых мистик начинает свой путь, этот конец не смог бы быть достигнут без этого первоначального фона, без предусловий, символов, без психологической (и, более того, психической) поддержки религии и культуры. И в том случае, когда институт церкви, конкретные интересы официальной религии и культуры, как это часто бывает, делают мистический путь трудным, это происходит потому, что он, как кажется, бросает вызов строгим догматам и даже политическим структурам общества. Мистики нуждаются в психической поддержке религии и культуры, даже если эта поддержка затем используется для разрушения рамок официальных культуры и религии, для провозглашения той реальности, которая находится за пределами всех социокультурных и религиозных символов и форм.
Великие европейские католические мистики молились в более или менее традиционной манере и неявно верили в безусловную ценность, власть и эффективность христианских мифов, церкви, в их сакраментальность. Это справедливо для всех мистиков, у которых были экстатические переживания "единства" и/или тождества с божественным на их пути, начавшемся на уровне их родовой и вполне традиционной религии. Поэтому великие мистики, являющиеся "цветами" религии и культуры, существенно отличаются от "листьев", представленных их более ординарными собратьями по вероисповеданию. Но эти "листья" (или ветви) должны развиться прежде, чем появятся "цветы" – мистики; без них мистики не могли бы возникнуть.
Иной тип необычных человеческих существ, играющих важную роль в эволюции человеческих сообществ, их религии и культуры, –это "личности-семена", уже упоминавшиеся выше. Я теперь снова обращаюсь к ним, но прежде должен рассмотреть что же происходило в евроамериканской культуре после того, как она стала освобождаться от доминирующего воздействия институционализированного христианства.
Само христианство было расколото на различные конфликтующие идеологии, а христианский мир испытывал все большее влияние эмпиризма ввиду воздействия на него научной методологии, которая объявила человеческие ощущения и интерпретации рационального интеллекта (использующего специфический, но, несомненно, единственно возможный тип логики) единственными реальными средствами приобретения знания. Этот тип знания имел специальный, действительно революционный характер: он должен был быть получен и сформулирован таким образом, чтобы он стал доступен любому человеку, вне зависимости от его целей и установок познания. Ни один из предшествующих типов знания не имел такой особенности; никогда прежде знание не рассматривалось в отрыве от степени понимания познающего субъекта, его уровня эволюции и способности конструктивно это знание использовать.
В течение XVII и XVIII веков великие европейские умы были озабочены развитием инструментария научного метода. Европейский эмпирический поход принял также и социально-политическую форму, которая, по крайней мере в принципе, вместо старых социокультурных категорий создала новую концепцию социального атома – гражданина общества, теоретически основанного на равенстве индивидуальных прав. Это социально-политическая философия неизбежно предполагает как возможность относительно бесконтрольного накопления, так и возможность отдельного существования, движущей силой которого являются амбиции и жадность (что мягко называют обычно "мотивом выгоды"). В течение XIX столетия евроамериканская культура развивала все более материалистическое и редукционистское мировоззрение, националистическую отделенность, эмоциональный романтический индивидуализм и обусловила борьбу за власть между нациями и классами в сочетании с борьбой за жизнь, которую Дарвин считал самым важным фактором, управляющим биосферой.

Как только началось двадцатое столетие, основная область развития массового сознания, которое состоит из псевдоиндивидуальных и все более диссоциированных человеческих реакций, оказалась в области психологии. Но под психологией я отнюдь не имею в виду только лишь психологию персональности, типа психологии Фрейда, Юнга или Маслоу, имеющую дело с затруднениями людей, подверженных все более возрастающей хаотизации и дезинтеграции социальных, этических, религиозных и культурных ценностей и форм. Я также имею в виду тип международной политической психологии, развившейся в этом столетии и сделавшей международную арену похожей на семейное противостояние воплотившей в себе мужское начало Америки и женственной России с другими нациями в качестве многочисленных родственников и новыми нациями третьего мира в качестве детей. Эта международная война нервов использует идеологический конфликт – индивидуалистический капитализм против коллективистского социализма-коммунизма – как ширму, скрывающую сущностную борьбу за власть между противоположными, но сходными эмоционально-ментальными структурами социальных отношений, возникших в результате технологической революции. Технология, в свою очередь, – это результат эмпирического и количественного подхода современного научного ума, когда он фокусируется либо на чисто материалистических ценностях (комфорт, прогресс, удовлетворение жажды власти), либо на почти исключительно персональных заботах (например, Движение за осуществление возможностей человека – Human Potential Movement , – чьи корни можно найти в учениях Новой Мысли – New Thought teaching – в эпоху между двумя мировыми войнами).
Современная психология после Фрейда – это результат приложения эмпирического научного подхода к частным проблемам личности, рассматриваемой как совершенно отделенная от других психическая целостность. Эти индивидуализируемые психические атомы возникают из недифференциируемой родовой и коллективной массы человеческого рода и различных культур; и основные психологические проблемы нашего столетия связаны с характером отношений между этим индивидом и коллективными факторами. Эти отношения стали настоящей "холодной войной". "Мирный договор", предложенный Юнгом, имел в виду поиск индивидуального поля сознания (постижение "Себя"), поглощающего и освещающего глубины коллективной психики (человеческая природа и великие архетипы потенциально универсальной, всеобщей культуры).
Хотя Юнг и Маслоу, как кажется, открыли поле сознания запредельным ценностям и переживаниям, хотя трансперсональная психология и пытается иметь дело с самими пределами человеческого сознания, учитывая случайные и субъективные формы, возникающие в потоке света, наполняющего объем сознания тогда, когда окна личности открыты, Юнг и Маслоу наставляли учеников и практикующих в области трансперсональной психологии: "Что бы вы ни делали, не отказывайтесь от эмпирического подхода ".
По крайней мере в своих публичных лекциях и выступлениях Юнг никогда не отклонялся от своей веры в то, что, "ассимилировав" содержание коллективного бессознательного и глубинных значений величайших религиозных и культурных символов, здоровая личность должна быть одновременно и психологически укорененной, и социально-активной в своей культуре и в своей религии. Юнг, во-видимому, никогда не верил, по крайней мере не говорил, что радикальный разрыв с корнями не только родной культуры, но и уровнем, на котором любая культура функционирует , – это цель духовного развития. По-видимому, он отказывался принять возможность существования во всей земной сфере человечества существ, настолько же превышающих человеческий уровень – в эволюционном или в каком-либо ином смысле, –насколько, если можно сравнить, человеческий уровень превышает уровень растительный.
Тем не менее во все времена и во всех культурах и религиях хотя бы небольшое число индивидов (а в некоторых случаях и вся культура) верили в реальность существования подобных существ и в возможность человека достичь такого состояния бытия. На основе внутренних переживании – опыта, в каждом случае уникального, непроверяемого и не имеющего эмпирических обоснований, – эти индивиды переориентировали все свое существо с целью сделать реальные, радикально трансформирующие их шаги, которые могли бы актуализировать возможность сверхиндивидуального, безусловно сверхчеловеческого состояния бытия, то есть и сознания, и действия, и активности. Эти индивиды и есть подлинные оккультисты. Символически говоря, их цель лежит за пределами их культуры и ее цветов, в той эволюционной трансформации, которая может произойти только внутри мутирующего семени. Как "семя", эти личности становятся отдельными – в сознании и во внутреннем бытии – от растения (культуры), в которой они развились. И хотя они медленно созревали как семена внутри "плодов" культуры, они, как говорил Иисус, в мире, но не от мира, и это касается не только сознания, но и качества их действий, характера их мотивов и активности. Тем не менее то, что можно назвать "иным миром", не может рассматриваться как "Царствие Небесное", полностью оторванное от человеческого сознания и недоступное ему; он пронизывает "этот" мир и своей сущностью с ним связан. Эти два мира постоянно взаимодействуют и соотносятся друг с другом подобно тому, как воздух наполняет и пронизывает все, состоящее из земли и воды.