Золотые законы и нравственные правила. С комментариями и иллюстрациями - Пифагор
Заметим, что представление о музыке сфер требует признания шарообразности земли: именно Пифагор заставил всех согласиться, что планеты движутся по строгим орбитам, и что Земля – шар, благодаря чему пифагорейская наука и вычислила окружность этого шара, по высоте солнца в один день в разных городах. Пифагорейцы давали античной культуре то географическое воображение, которого ей могло не хватать из-за расселения по отдельным полисам. Тем самым они внесли немалый вклад в то, что греки, а за ними римляне выиграли в конкуренции с персами и финикийцами: Александр Македонский сжег Персеполь, а римляне до основания разрушили Карфаген.
Вычисления орбит заставили Пифагора (или его учеников) открыть, что и Вечерняя звезда и Утренняя звезда – это одна планета Венера, просто на разных участках орбиты. Тем самым астрономия получила огромный толчок в развитии: это уже было не корпоративное искусство мореходов, которые смотрят на неподвижные созвездия, и не жреческая наука халдеев, которые могут по разным приметам неба предсказывать урожай или неурожай, но общее искусство всех людей, которые могут представить мир как единое гармоничное целое. Соединение астрономии и климатологии в борьбе за урожай выразилось и в тех новых названиях для созвездий, которые придумали пифагорейцы: например, обе Медведицы они назвали Руками Реи – матери Деметры, то есть первоначальной богини плодородия.
Также пифагорейцы первыми заявили, что воздух вокруг земли испорчен, в отличие от воздуха вокруг небесных тел: кроме указания на малярию Кротона, здесь были первые мысли о различии земной и космической экологии, что было неочевидно для Фалеса и других древнейших философов. По сути, греки благодаря пифагорейцам получили ключи к глобальному миру, который не поделен между ремеслами и династиями, но подчиняется единым законам справедливости и честной гармонии. В таком мире можно было действовать разумно, настаивая на гармоничном решении как на справедливом, не сводя справедливость к удовлетворению чьей-то мести или частного притязания.
Пифагор был и практиком музыкальной гармонии: если верить Порфирию, он каждое занятие начинал с восходом солнца и сначала играл на лире и пел стихи, чтобы настроить себя на работу, а слушателей – на восприятие сложного учения. Окончательный вид учение о гармониях приняло через тысячелетие после Пифагора, в труде Боэция «Наставление в музыке»: именно из этого труда и из разрозненных упоминаний у Цицерона и других античных авторов Пифагора знало Средневековье, и только публикация латинского перевода «Метафизики» Аристотеля в XIII веке Вильгельмом из Мёрбеке заставила увидеть в Пифагоре не только учителя музыкальной гармонии и геометра, но и теоретика чисел и общемировых закономерностей, выражаемых числом. Этот новый образ пифагорейства, конечно, отчасти определил изысканную конструкцию и космологические идеи «Божественной комедии» Данте Алигьери.
В схеме Боэция существуют три уровня музыкального искусства. Самый высокий уровень – это «мировая музыка», та самая гармония сфер, благодаря которой и меняются времена года, и сохраняется умеренный климат, не становится слишком жарко или холодно, все процессы в природе идут благополучно. Вообще, Пифагору приписывались и первые открытия в метеорологии и климатологии – например, деление мира на пять климатических поясов, так что единство традиции мы видим и здесь. Климатологический код Пифагор использовал и при рассуждении о человеческих возрастах, и о человеческих страстях, поясняя, как правильно встречать весну жизни, борясь со зноем похоти, так что он, можно сказать, первый поэт-символист Запада и одновременно создатель первого развернутого учения о темпераментах. Средний уровень – «человеческая музыка», то, что мы бы назвали здоровьем и благополучием каждого человека: правильная ритмичная работа всех органов тела, правильное движение мысли и чувства, то есть отлаживание человека как музыкального инструмента и одновременно как главного предмета воздействия музыки. Эта музыка отражает мировую, тогда как музыка низшего уровня – «инструментальная музыка» – только отражает человеческую. В инструментальную музыку включался и человеческий голос: кто здоров, разумен, не сбивается с жизненного ритма, тот хорошо поет. Эта схема в целом продержалась все Средние века, и хотя эпоха Возрождения разнообразила музыкальные лады и фигуры, исходя из магического действия музыки, общее представление о связи разных гармоний продержалось скрыто до эпохи романтизма, когда музыка стала повествовательно-изобразительной: если фуга или симфония изображает ручей на солнце, то его трудно связать с космическими потоками или обменом веществ в организме.
Наконец, в области этики Пифагор изобрел учение о дружбе, которое потом развили и довели до совершенства Платон и Аристотель. Мы считаем дружбу чем-то естественным, но на самом деле она была изобретена древнегреческими аристократами как особое состояние духа, отличающееся и от боевого товарищества, и от делового сотрудничества, и от взаимной поддержки родственников. Пифагор, конечно, основывал понятие дружбы на математике, на понятии равенства, на том, что друзья равны и готовы делиться друг с другом всем – демократические ценности и аристократическая щедрость сошлись воедино в этом математическом созерцании. Окончательную форму учению о дружбе придал Аристотель, исходивший из того, что друг – это «второе я». Аристотель рассуждал так: совершенному человеку, который достиг независимости и благополучия, хочется бессмертия. Но кто может его обессмертить, спасти? Друг, который спасет на поле боя, навестит во время болезни, продлит годы, а после физической смерти будет о нем помнить, прославлять, воздвигнет надгробие, сохранит изречения, напишет поэму – и тем самым создаст духовное бессмертие другу. Поэтому друзья и должны быть готовы пожертвовать жизнью ради другого, и этим дружба отличается от простого товарищества или приятельства, которое дает радость, но не дает бессмертия. Так Пифагор, проповедовавший аскетическое очищение, учил и настоящему бессмертию, не ограниченному переселением душ.
Чтение Пифагора
И в Средние века, и в эпоху Возрождения Пифагор признавался одним из древних мудрецов и одним из создателей современной (в тогдашнем понимании) науки. Только если в Средние века это была прежде всего музыкальная теория, геометрия и астрономия, то в эпоху Возрождения к этому прибавилась так называемая «натуральная магия» – иначе говоря, знание о скрытых свойствах вещей. Эту магию деятели Возрождения, такие как Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, не считали противоречащей ни практическому знанию, раз она позволяет мыслить более масштабно, чем это делают практики-ремесленники, ни христианскому учению: ведь Пифагор жил до Христа, а значит, он закладывал основы того понимания мира и человека, которое в христианстве не опровергается, а доводится до совершенства. В это «древнейшее богословие» могли включать также каббалу – еврейское учение о соответствии чисел, букв и общих принципов строения мироздания: хотя каббала появилась уже в римское время, когда евреи познакомились с тем, как греки и римляне используют буквы для счета и для условных арифметических и геометрических обозначений в инженерных расчетах, в XV и XVI веке думали, что она существовала чуть ли не со времен Моисея, и скорее греки научились у евреев и египтян разной мудрости. Культ Египта, сложившийся в римское время, сыграл шутку с тогдашними почитателями древних учений.
Европейских эзотериков в наследии Пифагора привлекли две черты: 1) символизация чисел, которую легко можно было совместить с каббалой, магическими квадратами, гаданием по картам и вообще любыми тайными занятиями, где есть буквы и числа как ключи к тайному устройству мироздания; 2) умение создавать тайные общества, связанные собственными ценностями. Пифагор, писал гуманист Иоганн Рейхлин, чтил четверку как образец совершенной симметрии, но и в Библии имя Бога состоит из четырех букв, а значит, Пифагор ни в чем не противоречит Библии – напротив, показывает, что от Бога происходит любая гармония и закономерность. Так можно было протянуть от Пифагора линии и к истинам христианства, с которыми гуманисты не вступали в спор, и к зарождавшейся тогда науке нового типа, исследующей законы природы, не зависящие от способа их описания или мудрости учителя в этой науке.
