Дмитрий Морозов - Дваждырожденные
Мадри, соблюдая древний обычай кшатриев, легкой, танцующей походкой всходит на костер рядом с супругом. На живой женщине вспыхивает одежда, и она делает движение, словно хочет соскочить с костра, что-то кричит, но черный дым закрывает ее лицо, а ноги подкашиваются.
Прекрасное тело опадает в огонь, в который жрецы все подбрасывают благовонные травы и сандал, чтобы заглушить запах горящего мяса и волос.
А в толпе уже передают слова Вьясы: «Счастливые времена прошли, наступили времена суровые. Земля утратила свою молодость. Наступит время страшное, полное всяких обманов, разных пороков, исчезнут добрые дела и доброе поведение. Удалитесь в изгнание и предайтесь созерцанию, живите в лесу, чтобы не видеть гибели собственного рода».
— С тех пор все чаще стали являться знамения, предрекающие страшное: хвостатые звезды с пламенем и дымом низвергались с небес. Мир за пределами селения перестал быть безопасным.
Старейшина прекратил рассказ и внимательно посмотрел на меня, как бы раздумывая, продолжать ли…
Я сидел молча, полузакрыв глаза, попав под вкрадчивую власть мало понятных слов и событий. Мне казалось, что деяния и пророчества складываются в тайные знаки или священные заклинания, способные открыть мне запретную дверь в совершенно иной мир, существующий рядом с привычным, обыденным мирком деревни.
Я был потрясен картинами, встающими перед внутренним взором, словно открывая ветхую деревянную дверь в хижину соседа, я оказался на берегу великого океана.
Старик удовлетворенно улыбнулся и решил продолжать, но заговорил уже не распевно, повторяя заученные слова, а медленно рассуждая, пытаясь выразить свои собственные мысли языком древних мудрецов:
— Да, огромен и сложен мир за границами деревни. Даже великие войны — лишь песчинки под колесом кармы, хотя бродячие певцы-чараны воспевают и ныне живущих героев, как воплощения богов.
Кто их знает, может и правда в Юдхиштхире есть частица бога Дхармы, а в его сопернике Дурьодхане живет воплощение черной богини Кали. Не по нашему разумению эти тайны… И не по твоему, — добавил старик, сурово сводя седые брови, — думаешь я не могу распознать этот жаждущий блеск в твоих глазах? Хочешь устремиться к богатым городам и высоким тронам? Безумец! Ты обречен на гибель, если покинешь мир, которому принадлежишь в силу рождения. Твои ноги приучены ходить по земле, твои руки искусны в плетении циновок и рубке тростника, твои глаза видят тигра сквозь сплошную пелену листвы, а нос чувствует запах дождя за день до прихода тучи.
Значит, самими богами был указан тебе путь благополучия в этой жизни. Мальчик, рожденный в семье кшатрия, неокрепшей ручонкой уже хватается за рукоятку меча. Если он потом передумает и возьмется за плуг, то умрет с голоду и покроет свое имя позором среди родственников. И это справедливо. Если мы не будем соблюдать дхарму варн, что останется тогда от государства? Что станет с нами?
— Но если я чувствую, что рожден для другого?
— Наша жизнь во власти богов и кармы. Ты ведь не выбирал себе тело, не можешь выбрать и жизнь. Если вдруг сам захочешь руки на себя наложить или как-то по-иному сойти с отмеренного тебе пути, так тебя снова в новом рождении сюда вернут. Только еще не известно в какое тело — уж точно не лучшее, ведь карму-то ты себе отяготишь, пойдя против вселенских законов. Мы, вайшьи, кормим все варны, мы оплодотворяем землю и производим все, что едят, одевают, используют брахманы и кшатрии. Те, кто идет против закона, в последующей жизни воплощаются в низком обличье.
— А как это?
— В учении брахманов сказано, что муж после смерти либо сжигается, либо хоронится, либо разлагается. Перейдя после разложения в небытие, он оставляет тело и принимает бестелесную форму. И в соответствии со своими добрыми и дурными деяниями он входит в другую утробу. Смертный достигает высших миров подвижничеством, щедростью, спокойствием, смирением, скромностью, простотой и состраданием ко всем существам. Значит, для тебя, родившегося в варне вайшьев, не закрыт путь в иные варны!
— Но как же его найти?
— Трудись, не покладая рук, соблюдай дхарму, выполни долг перед предками, и в следующей жизни ты будешь вознагражден воплощением в ту форму, к которой стремится твоя душа сейчас.
— Я не хочу ждать столько времени. Неужели в старых песнях не сказано, как стать брахманом?
Старик опять закрыл глаза и несколько минут сидел молча, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Вспоминал ли он древние песни или давал понять, что разговор окончен, я не знал, но продолжал сидеть на согнутых коленях, почтительно храня молчание. Наконец он вновь открыл водянистые глаза — зрачки серого цвета, как обмелевший пруд. Седые густые брови нависали, словно осока, выгоревшая на солнце. Но глаза смотрели осмысленно, даже с издевкой.
— Вот что гласят песни: «Ученик, принявший обет, достигает цели, если он приступает к учебе, когда его позовут, если он не требует понуждения, а встает раньше и ложится позже учителя, если он ласков, обуздан и тверд, внимателен и способен. Стойкий в обетах аскет пьет одну только воду, обуздывает речь и мысль. Он воздерживается от еды, в течение шести месяцев стоит на одной ноге, питаясь только ветром. И по прошествии тридцати лет он отправляется на небо, покрытый славой своих подвигов».
Старик закончил распевную речь и посмотрел мне прямо в глаза. Увидев там откровенное недоумение, он улыбнулся:
— Вот так становятся риши. Не кажется ли тебе, что лучше свою жизнь потратить на возделывание рисовых полей и рубку сахарного тростника, как и надлежит тебе в силу твоего рождения, чем пытаться пересилить карму? Ради чего? Брахманы истощают себя аскетическими подвигами, кшатрии рано погибают в битвах, а мы, вайшьи, благоденствуем. Посмотри на своих друзей. Они радуются хорошему урожаю, отдыху после работы, чаше хмельного тодди на деревенском празднике, огненному танцу девушек. У тебя есть все, чтобы быть счастливым, а ты все ходишь вокруг вечных вопросов, как буйвол, запряженный в ярмо, вокруг столба на обмолоте зерна.
Старик, помнивший рассказы брахманов, нашел во мне благодарного слушателя. С той поры я часто заходил к нему в хижину, приносил связку бананов или кокосовый орех, смиренно садился на пол хижины и слушал новые истории о царях, воителях, о подвигах богов и великих риши. Мой отец надеялся, что эти беседы окажут на меня благое влияние. По мне — так оно и вышло.
Сердцем я уже принял зов большого мира. Недостаток знаний с лихвой перекрывался безграничными возможностями фантазии. Даже во сне видел я великанов в блистающих золотых доспехах, летающие по воздуху колесницы богов, бескрайние пустыни, среди которых сшибались в сабельной рубке бесчисленные армии.
Моя жажда странствий стала просто нестерпимой. Внешне это никак не проявлялось. Даже наоборот, опьяненный своими видениями, я, к радости моих родителей и многочисленных братьев, трудился, как вол. Но потом закончился сбор урожая. Начался десятидневный деревенский праздник с обильными жертвами глиняным богам, что смирно ждали своего часа в небольшом храме на центральной площади деревни. Пылал огонь в светильниках, шипело топленое масло, выливаясь из жертвенной чаши в желтое пламя. Из скорлупы кокосовых орехов мы пили тодди — крепкий напиток, приготовленный из забродившего сока пальмиры. Танцевали вокруг костров под громкий бой барабанов.
В один из этих праздничных дней в нашу деревню пришел странствующий отшельник — риши. Старейшины восприняли это как доброе предзнаменование, такие гости случались у нас не часто! Сначала риши вел долгую беседу со старейшинами деревни, расспрашивал о том, как доятся коровы, сколько рождается детей, много ли родных. Потом рассказывал о том, что делается в большом мире, лечил больных и наставлял молодые семьи. Мой отец принес ему большую глиняную миску, полную риса и соуса из перца и чеснока, и попросил его наставить на путь добродетели своего лишенного покоя сына.
И к удивлению всей общины, странствующий святой долго беседовал с моим отцом, а после пошел и отыскал меня на песчаном берегу реки. Мы сидели довольно долго в молчании, созерцая заходящее светило и слушая шуршание тростника.
Я украдкой разглядывал риши, про себя удивляясь, как такой старый человек может находить удовольствие в странствиях от деревни к деревне по горам, выжженным солнцем, среди пыли и духоты ради разговора с людьми, уступающими ему в мудрости. Вся одежда риши состояла из простой серой накидки и обернутой вокруг бедер шкуры антилопы. Свой деревянный посох и четки он положил рядом на песок и опершись спиной о корявый ствол пальмы, откровенно разглядывал меня. И в его черных, как угли, глазах была крепкая, незнакомая мне сила. Казалось, эти глаза прожигали мои мысли, проникая в душу.
