Маруся Светлова - Мысль творит реальность
И она затянула вдруг, тоненько, как девочка:
– Заповедный напев, заповедная даль… – И, чувствуя, что у нее получается, с каким-то внутренним волнением продолжила: – Свет хрустальной зари, свет над миром встающий…
И остановила свое пение, как будто услышать хотела – куда, в какую высоту или в какую гущу леса уходит ее пение.
И продолжила уже уверенней, как-то чисто и сильно:
– Мне понятна твоя вековая печаль —
Беловежская пуща… Беловежская пуща…
И остановилась. И повторила куда-то в небо – чисто и звонко, удивляясь своему голосу, его чистоте:
– Беловежская пуща… Беловежская пуща…
И хорошо ей стало. Хорошо, так хорошо, что захотелось руки раскинуть, открыться чему-то чистому и большому, чему-то такому, что в себе она почувствовала. Или в этом лесу…
И она руки распахнула – и свобода была такая в этом ее жесте, свобода, давно забытая, потому что вечно она бегала где-то с папкой или с сумкой, или с сумками, и всегда – в костюме и при параде. А тут – просто руки раскинула, и оказалось, это так здорово – дать свободу рукам. И она засмеялась даже.
И так и шла, раскинув руки, будто бы обнимая все вокруг, и голову запрокинула, и всю себя подставила солнечным лучам, которые сквозь кроны деревьев пробивались, и хорошо ей было.
Хорошо…
Хорошо…
И захотелось ей вдруг танцевать, и она повела сама себя в вальсе, дирижируя себе руками, и было такое удивительное чувство у нее внутри, когда плавно и торжественно поворачивала она свое тело, свободное и легкое, – что это танцует не она. Что-то в ней танцевало, и это что-то просто вырвалось наружу. И танец этот был красив.
И что-то разбудил он в ней, потому что проснулась в ней давно забытая девочка, озорная, легкая, и захотелось ей двигаться не так – и она начала просто запрокидывать руки и выбрасывать ноги, и танец этот был каким-то дурацким, смешным, озорным и свободным.
И такое удовольствие было в этой свободе вот так бездумно, безумно двигаться, просто быть собой, такой, какая есть, что она, как бы набирала обороты, и остановилась перед небольшой поляной, и просто танцевала.
И она танцевала, подпрыгивая, и делая какие-то непонятные ей па, поворачиваясь и семеня ногами, и делая какие-то живые движения бедрами, как будто все ее тело вдруг стало живым, живым, как этот лес, и дятел, который все стучал, и эта зеленая и яркая поляна.
И в какой-то момент своего танца она вдруг заметила, уловила движение в глубине леса. И не остановилась, только глаза скосила, и уже в повороте увидела – что-то маленькое, как комок, промчалось за деревьями.
И она, заинтригованная и взволнованная, все же не остановилась, почувствовав, что если остановится, то этот кто-то испугается и убежит. И она продолжала танцевать, но уже смотря туда, в лес.
И вдруг ясно увидела, ясно и неожиданно для себя, – белку, маленькую, совсем молоденькую белку.
И белка эта, перебегая от дерева к дереву, подкрадывалась, приближалась к ней. И подглядывала за ней.
Подглядывала, в этом не было сомнения.
И было это так поразительно, когда она поняла – она танцует в этом лесу, а за ней белка подглядывает. И, еще не зная, что ей делать со всем этим подглядыванием и белкой, она продолжала танцевать, так же выкидывая ноги и руки, но уже спокойнее, боясь вспугнуть свою неожиданную гостью, и все смотрела туда, за деревья – и белка все приближалась.
И каждый раз, выглядывая из-за дерева, как бы намечая себе очередной рывок к следующему дереву, белка с каким-то удивительно любопытным выражением «личика» смотрела на нее, танцующую. Как бы говоря:
– Ну, дела… Такого я еще не видела…
И перебегала ближе. И опять выглядывала. И смотрела на ее танец.
А она танцевала, и было что-то в ее танце действительно безумное. Это кому рассказать, подумала женщина, что она, доцент, мать, жена, руководитель кафедры, танцует в лесу для белки!..
И воспоминание это, о том, кто она есть, тут же испарилось, потому что не до таких глупостей ей сейчас было.
На нее смотрела, за ней следила живая, настоящая белка, и тут важно было не вспугнуть белку, подпустить ее поближе, потому что она никогда еще в жизни не видела так близко живых белок, да еще в живом лесу.
И белка подошла поближе.
Спряталась сначала за ближайшим деревом, всего-то в нескольких метрах от нее, танцующей уже спокойно, но все так же озорно – выкидывая ноги и раскидывая руки, подпрыгивая на месте.
И белка опять выглянула из-за дерева, и такое любопытство было написано на ее «личике», такое изумление, что она, забыв, наверное, обо всех правилах беличьей безопасности, вышла из-за дерева.
И подбежала поближе.
И еще ближе.
И села.
Просто уселась, перед ней, в метре от нее и стала наблюдать.
И она остановилась. Потому что происходило что-то уж совсем необычное – перед ней сидела и за ней наблюдала настоящая, живая белка.
Никогда в жизни на нее не смотрели белки. Она, бывало, сама смотрела в зоопарке на животных, разглядывая обезьян и слонов, тигров и попугаев.
А тут разглядывали ее. И она, пораженная этой сменой ролей, остановилась. Просто остановилась напротив белки и посмотрела на нее.
Посмотрела белке в глаза.
А белка посмотрела ей в глаза.
Вот так они и смотрели друг на друга, и непонятно было – кто кого рассматривает, кто тут хозяин, а кто гость, и мелькнуло в ней вдруг:
– Господи, мы все – одно… Мы думаем, это мы на них смотрим, за ними наблюдаем. А они за нами так же наблюдают, как мы за ними. И мы для них такие же чудные, как они для нас…
И опять подумала:
– Мы все – одно…
И растерялась даже, потому что просто не знала, что же теперь делать. И подумала: люди все ждут встречи с другой цивилизацией, с другим разумом, а он вон он, этот разум. Полный лес инакомыслящих, ДРУГИХ существ.
И было у нее ощущение, что сейчас она в этом контакте с иной цивилизацией и находится.
И она заволновалась вдруг, в одну секунду. Смотрела на белку и волновалась, потому что нужно же было что-то этой белке сказать, как-то ей объяснить, что мы все – одно…
Но – не успела она ничего белке объяснить. Потому что белка вдруг наклонила голову, как будто прислушалась в себе к чему-то, – и рванула мимо нее на зеленую, освещенную солнцем поляну, и таким быстрым был этот рывок, что даже сожаление она не успела почувствовать, что белка убежала.
Но белка не убежала.
Она остановилась в середине поляны, повернулась к ней, как бы удостоверившись, что она продолжает на нее смотреть.
И, удостоверившись в этом, сделала то, что было бы невозможно представить, что было непостижимо, но – было.
Было.
Белка начала танцевать.
Она сразу поняла, что белка танцует. Она делала это по-своему, по-беличьи. Но она действительно вела какой-то свой танец.
Она разбегалась в каких-то красивых и свободных шагах, и вдруг останавливалась, подпрыгивая в воздухе, меняя направление движения, и продолжала свои па, и так – много раз. Иногда она подпрыгивала на месте и – ложилась на траву, и терлась об нее, как делают это собаки, которые радуются жизни, радуются свободе, что их освободили от поводка.
Белка танцевала для нее.
Белка показывала ей, что она тоже так может.
Белка показывала ей то, что она силилась осмыслить своим умом: что мы все – одно.
И «личико» белки в этом танце было таким же озорным и довольным, как недавно – у нее самой, когда она так же самозабвенно и свободно танцевала.
И она, завороженная, с открытым ртом, который сам открылся у нее, когда она поняла, что теперь белка для нее танцует, теперь белка ей показ устраивает, так и осталась стоять.
И стояла, почти не дыша.
Потому что танец белки был красив.
И – свободен. И – самобытен.
И она опять подумала:
– Господи, мы все – одно… Мы – одинаковые…
И белка вдруг остановилась, как бы окончив свой концерт, посмотрела опять ей в глаза, как бы говоря:
– Видела?.. Здорово?.. Мне тоже нравится!.. – и спокойно, как-то неторопливо пробежалась к ближайшей сосне с густой кроной.
И с легкостью и грацией вбежала по стволу под крону. И выглянула оттуда, как бы говоря:
– Ну что, понравилось?.. Ну, пока…
И исчезла в кроне, как будто и не было ее.
А она так и стояла с открытым ртом.
Стояла, не в силах пошевелиться. Потому что что-то изменилось в ней и вокруг нее за время этого танца. Какое-то превращение произошло в ней, в ее сознании, в ее осознании того, кто она, и что она, и что ее окружает.
И, наконец, она пошевелилась. И перевела дух. И глубоко вдохнула, и выдохнула, как бы приходя в себя. И оглянулась вокруг, как бы впервые увидев этот лес и все, что ее окружает.
И увидела вдруг все вместе, и все – по-другому, как будто появилось в ней ясновидение.
Увидела весь этот лес со всеми его невидимыми обитателями: белками, сидящими в кронах деревьев, и жучками в коре деревьев, и дятлами, выстукивающими этих жучков, и червячками, ползущими по листьям, и кузнечиками, прячущимися в траве, и еще с сотнями маленьких и больших живых существ живой природы. И себя, стоящей в этом лесу, увидела она среди всего этого живого и зеленого мира.
