Элдерсон Дуг - Хранители откровений. Странствия во имя коренных американцев и Земли
После обеда мы отправились в лагерь в Рэттлснейк Спрингсе, где в 1838 году большая часть чероки — около 13 тысяч человек — была заточена в военный острог в ожидании депортации в Оклахому. Это место официально считается началом пути индейцев по Тропе Слез.
Для среднестатистического прохожего Рэттлснейк Спрингс — это заурядная молочная ферма, ведущая скромную жизнь среди холмов. Но от посторонних глаз здесь скрыты сотни безымянных могил. Многие умерли еще в узилище от болезней и голода. Об этом позорном эпизоде — равно как и о бойне в Вундед-Ни — не писали в школьных учебниках по истории.
Возможно, никакое другое племя не ассимилировалось в европейской культуре так, как это удалось индейцам чероки. Некоторые полукровки смогли так удачно вписаться в новое общество, что беспрепятственно получили право на строительство своих плантаций, на которых трудились чернокожие рабы. Многочисленный военный контингент помог Эндрю Джексону одолеть враждебные им племена во время гражданской войны индейцев крик в начале XIX века. В конечном итоге чероки испытали на себе ту же судьбу, потеряв в итоге большую часть своих земель. До сих пор остается загадкой, почему новым поселенцам не жилось спокойно с миролюбивыми и ко всему привычными индейцами чероки.
В этих местах были захоронены предки Орла-одиночки. Некоторые из его родственников управляли местным хозяйством.
— Когда я поднимаюсь на холм, — сказал он, — я снова оказываюсь среди своих людей. Вам покажется, что я буду говорить сам с собой в этом безлюдном месте, но это не так. Я-то знаю, что они слышат меня.
Мы с пониманием и уважением отнеслись к его желанию в одиночку прогуляться через пастбище на вершину холма. Это было одним из его мест поклонения.
На следующее утро несколько последних миль я прошел один. К концу подошел уже четвертый мой поход, и меня переполняло чувство завершенности, чувство выполненного долга. В воображении возникали образы людей и увиденных мест, и не было им числа. Я вспоминал о Проведении, о помощи Медвежьего Сердца, о Солнечных танцах, о рождении Шайен и многих других событиях своей жизни.
В Рэттлснейк Спрингс никто не ждал последнего аккорда моей пешей симфонии — ни фотографы, ни репортеры... Только Орел-одиночка стоял там, вытянув свою мускулистую руку.
— Я благодарю тебя за то, что ты прошел этот путь за мой народ, — сказал он.
Я испытал прилив светлой гордости за содеянное. Я закрыл глаза, и внутренний мрак озарился тысячей ярких улыбок.
Спустя несколько лет — тогда мне довелось сопровождать группу молодых еще людей в Северную Каролину — духовная значимость Тропы Слез была оценена по достоинству. Мы разбили лагерь на берегу реки Нантахала, где раньше располагалась деревушка чероки. Молодежь спала — или притворялась, что спит. Я курил трубку, как учил меня Медвежье Сердце, лежа на земле, и смотрел на луну, на ее братьев и сестер в небе, на целые народы звезд, ярко сияющих в темной глубине космоса. Они казались ярче обычного.
Для большинства индейцев с Юго-Востока Млечный Путь был священным потоком, по которому однажды на Землю спустились на каноэ Существа Света из Вышнего Мира. Эти существа дали людям много священных учений. Этой ночью легенда казалась мне более чем реальной.
Постепенно в небе возник полупрозрачный луч света, огибающий землю. Он растянулся на многие мили и, казалось, достиг Оклахомы. В этом голубоватом коридоре я различал фигуры людей. Они были похожи на индейцев древности. На них была пестрая одежда, вязаные пояса, а головы покрывали чалмы, украшенные рябиновыми ветвями. Все это дополнялось изящным и сложным бисерным плетением и орнаментами на рукавах и груди. Коренные люди Америки совершали паломничество по Тропе Слез, но шли они совсем не на запад — они шли на восток! Шли в обратном направлении.
Они покинули свои костры, чтобы прийти и помочь людям залечить былые раны и пробудить ото сна. Они возвращались домой.
Часть IV
Родина
Глава 17
Горы Иллинойса
— Безумие какое-то! — сказал я, проснувшись. Но образы сна все еще сидели в моей голове: во сне я путешествовал по Иллинойсу — месту, в котором я родился и вырос, и после этого не был почти тридцать пять лет. Иллинойс — красивый край. Лето здесь проявляется во всей красе, пробуждая все соки жизни. Странно, но во сне я видел горы — высокие горы там, где земля славилась своими прериями...
Сон еще долго держал меня. Он приснился мне в период важных перемен в жизни. Я был на грани потери работы. Финансирование журнала «Дикая жизнь Флориды», в котором я работал, было прекращено после пятидесяти шести лет публикаций. Сначала эти перемены, а теперь еще и горы в Иллинойсе!
Я раскрыл карту Иллинойса, и некоторые точки на ней сразу бросились мне в глаза, пробуждая весьма эмоциональные воспоминания. Одно место моей юности я хорошо помнил и сейчас — небольшой лоскут прерии, сохранившийся недалеко от моего дома в Арлингтоне, Чикаго. Мы называли небольшой луг, по пояс заросший травой и дикими цветами, просто — «поле». Поле это было открыто и мы нигде не видели знаков или ограждений, запрещающих заходить туда. И мы понятия не имели, кому оно принадлежит. Во многом это поле было нашим, принадлежало всем детям этих мест. Мы знали его лучше, чем кто-либо еще.
Там мы играли в прятки, гонялись за кроликами и жаворонками, собирали клубнику, а по вечерам, затаив дыхание, любовались светлячками — тем, что Эдвин Уэйл Тил назвал однажды «танцем крылатых фонариков». Это поле было местом свершения чудес, местом утешения, здесь детская душа, переполненная необузданной жизненной силой, обретала полную свободу.
Однажды поле горело. Говорили, что виной тому были дети, игравшие со спичками. К моменту, когда прибыли пожарные, поле выгорело почти полностью. Глядя на гигантское черное пятно, мы не были уверены, что наш рай не будет потерян. Но на следующий год поле зацвело опять, причем сильнее обычного. Тогда я впервые узнал огонь с другой, созидательной стороны.
Мы построили крепость в старом толстокожем дубе, возвышавшемся посреди нашей прерии. Многие забирались под крону и могли наблюдать границы своего укромного мира. Мальчишки и девочки раскачивались вместе с ветвями на ветру и чувствовали, как под корой дерева текут соки жизни, и могли наблюдать, как пульс его замедлялся по осени и учащался весной. Мы видели, как дерево кровоточит, когда в его живую плоть вбивали гвозди. Мы много думали о том, как построить крепость и обойтись при этом без гвоздей, экспериментировали с веревками, но случай все изменил. Один мальчишка свалился с дерева и разбил себе голову. Тогда взрослые организовали нечто вроде экологического суда Линча и срубили старый дуб, оставив на земле голый безжизненный ствол.
Этот дуб десятилетиями возвышался над прерией, пережил тьму пожаров и ураганов, но оказался бессильным перед бензопилой. Мы долго оплакивали эту утрату.
С годами поле становилось все меньше — с востока его подпирали новостройки. Другие поля в этих местах полностью исчезли. Вскоре лишь крохотная часть бесхозной земли отделяла наш город от остальных.
В 1968 году, когда мне было одиннадцать, отец получил работу во Флориде. Уезжая, я попрощался с останками поля. Оно успело стать моим близким другом, ежедневным спутником — и вот настало время потерять его.
Со временем мы привыкли к новому месту, и нас почти не тянуло назад на малую родину. Мои бабушка и дедушка, жившие в Иллинойсе, отошли в мир иной. Другие родственники тоже перебрались во Флориду. Постепенно я утратил отношения с друзьями детства. Наши связи были разорваны, по крайней мере, я так думал. И вот теперь, спустя много лет, мне приснился этот сон — горы в Иллинойсе. Пришло время возвращаться.
В 2003 году я отправился в «Страну прерий» вместе со своей дочерью — ей было уже семнадцать лет — и ее подругой Тори. На переднее сиденье моего седана мы сложили вещи, а дети заняли задние места. Я чувствовал себя шофером по найму.
Девочки большую часть пути читали, спали и играли в карты. Мы перевалили через хребет Аппалачских гор в районе Теннеси, пытаясь обогнать Билла — так был назван надвигающийся тропический шторм. Билл оказался весьма противным парнем. Скрыться от проливных дождей нам удалось только в Иллинойсе. Дожди никогда особо не жаловали кукурузные поля Иллинойса. Небо было затянуто кучевыми облаками. Никаких гор я здесь так и не увидел. Было видно, что некоторые поля все-таки были побалованы дождями несколько дней назад. Кукурузные початки выглядели сочно, но оставались все еще зелеными. Периметр полей казался несколько неухоженным, его покрывала трава и дикие цветы. И память говорила мне, что мы попали в то самое яркое иллинойское лето...
Я свернул на 50-е шоссе и надеялся добраться до Паны — родного города своего отца — до того, как начнет темнеть. Пана — небольшой городок на задворках Иллинойса. Там мой дед работал врачом, занимал должность мэра, а в детстве играл полузащитником в местной футбольной команде. Когда мы жили в Арлингтоне, то каждое лето ездили в Пану. Я знал здесь каждый закоулок.
