Василий Ленский - Запад глазами монастырей
— ещё цветы, но уже мёртвые.
— Значит, есть искусство мыслить?
— Для этого я тебе и говорю об этом.
— И это Вы считали с себя?!
— Безусловно. У себя я наблюдал за двумя процессами, пока мы с тобой беседовали. Один был процессом формирования. Так появлялась мысль. Другой процесс был снятием этой формы, иначе новая мысль не появится. Тогда я попробовал запомнить кусок содержания беседы. И тут же мысль стала «твёрдой».
— Что такое «твёрдой»?
— Это значит, что предыдущая мысль и конструкция закрепились. Вот почему мыслящие люди со временем становятся упрямыми. Они начинают создавать оправдывающие упрямства высказывания: «сила воли», «неприспособленчество», «сила духа». Во всём этом есть только отрицание.
— Разве нет в этом утверждения?
— Вот именно, окостенение. Итак, искусство мыслить находится в потоке неведомого. Это молодой процесс. Знания останавливают процесс творчества мысли. Так из творческого течения мысли и запоминания происходит формирование.
Впереди мысли лежит бесформенность. Позади неё остаётся след смерти. Так форма накапливается. Это и есть старение.
— Что снимает форму?
— Подумай сам.
— В организме расширение сосудов снимает форму. Но сужение сосудов снимает форму во внешнем теле. При сужении сосудов организм переходит в функции Ян. При расширении сосудов — в функции Инь.
— Это так, но не точно. Что означает твоя плохая практика. Ты говоришь умом, то есть по имеющимся знаниям. Поэтому ты не точен.
— Иначе я не могу. Не хватает практики. Я догадался, что Вы не помните, а считываете с себя.
— Это точно. Но у тебя есть наблюдения. Однажды они помогли тебе.
— Хорошо, я продолжу. Вот человек спит. Следовательно, внешний мир умер. Вот человек проснулся и полностью раскрылся. Следовательно, должен умереть внутренний мир.
— Круто, но правильно. Поэтому при полном раскрытии человека нельзя поразить саблей, копьём или обжечь огнём. Такая практика есть.
— Потому что внутренний мир умер?
— Умершее не существует. Нет теперь внутреннего мира, точно так же нет внешнего мира, как когда человек спит.
— Нет и сознания, Когда человек спит.
— Это у тебя и у людей Запада нет, потому что вы не практикуете второй Космос.
— Внутренний?
— Для сознания нет внутреннего и внешнего — есть восприятие.
— Следовательно, в запасе у сознания ещё целый мир?!
— Это так. Хорошо, что догадался. На первом этапе жизни развиваются органы восприятия. Зрение, слух, обоняние, вкус, осязание и тело проходят формирование. Они создают форму человека внешнего вида. Затем форму создаёт ум. Он собирает ушедшие события и из них строит предполагаемый мир. Так сознание получает ещё один шанс на недействительном. Именно ум предполагает новые миры. Он предполагает внутренний мир человека. На базе ума начинают развиваться анатомия и физиология. Никто из людей не воспринимает внутренние органы. Они знают о внутренних органах умом.
— Человек видит внутренние органы в анатомии.
— Глупый ты, монах. Видеть и воспринимать ровно так же, как видеть пишу и её есть. Ты согласишься с тем, что достаточно видеть пищу — и ты уже сыт?
— Нет.
— С этим не соглашается и сознание. Если ум предположил новый мир, то его нужно воспринимать. Так начинается открытие нового мира, но уже не предполагаемого через ум, а через непосредственное восприятие. Это рождает второе действительное сознание и второе тело.
— Значит, ум имеет положительную роль?
— Только в этом смысле. Умом открывается новый мир. В начале он не действительный. Это создаёт помеху действительному миру. Это угнетает органы восприятия и старит человека. Но у человека есть шанс. Вот почему для меня нет отрицательного. Поэтому и к уму я отношусь с почтением. Но одних ум старит и калечит, а других может возродить.
— Это для меня очень интересно. Древние утверждали, что все страдания идут от ума.
— Это так на первом этапе жизни. Это верно для смертных.
— Как же совершить перерождение от старящего мира ума.
— Сначала вспомни об искусствах.
— Я помню наш разговор о слухе.
— Ты ощутил разницу между слушанием и изменением звуков, согласно качества сознания.
— Такое нельзя не оценить. Слушающий музыку рискует.
— Это верно. Теперь есть основания говорить об искусстве созидания нового тела. Западные люди создали танец и физическую культуру. Сначала это было натурально.
— Как это?
— Вошедший в эмоцию человек совершал телодвижения. Эти движения не были произвольными. Они стояли на том базисе, на котором прошел сигнал эмоции. Люди утверждают это состояние разнообразием движений.
— Получается, что танец описывал телом возможные вариации единства психики и тела.
— Это так.
— Когда же танец перестал быть созидательным?
— Внешнему наблюдателю нравились эти качества. В танце он находил свои бывшие состояния. Так в танце появилась ценность. Затем из него сделали товар. После этого пошли мучительные танцоры. Они из кожи лезут и по сей день, пытаясь изобразить эмоциональное состояние. Но произошла подмена причины и следствия. Причиной танца было качество. Зритель оказался в той же ловушке. Он поверил в то, что танец это ценность. Красота восприятия и физиологическая практика стали опошляться товаром. То же самое произошло и с физической культурой тела. Её сделали тоже товаром. Так началась деградация людей Запада.
— Получается, что люди Запада жили когда-то в гармонии.
— Да. Так шло до того времени, пока качества сознания людей Запада не сменились. Красоту умертвили, сделав её товаром. Физическую культуру умертвили, приспособив её практику для стремления к победам. Вскоре и красота тела слилась с товаром и стремлениям к превосходству. Но любая победа преследует собой отрицание. Чувствуешь разницу.
— Как такого пустяка не понять. Я же не дикарь Запада. Пока я танцую в естестве эмоций и гармонии духа, то тело идет путём созидания.
— Да. Так оно избегает старения.
— Когда тело «тренируется» к танцу, то оно старится. Старятся физиология, эмоции и дух.
— Но неужели они не замечают старения от такой практики?
— Замечают. Факт не скроешь.
— И что же? Продолжают танцевать и упражнять «культуру» тела?
— Они на этом позоре пытаются найти себе заслуги?
— Как это? Позор — он и есть позор!
— Они выставляют своё раннее старение так, что требуют от этого привилегий, сострадания и почестей.
— Шутите? Кто же будет почитать человека, подтвердившего свою никчёмность фактом преждевременного старения?!
— Ум.
— При чём здесь ум?
— Мир ума выбирает ценности. Он не пользуется эмоциями и качествами как инструментом. Это ему не дано. Зато он отмечает в памяти всё успешное и особенное. Соображаешь?
— Теперь я понял. Мир ума приносит в жертву конкретные судьбы и жизни, чтобы набрать ценности.
— Такое жертвоприношение является ритуальным для мира ума.
— Лучше бы сразу приносили этих людей на заклание. Ди кость — она и есть дикость.
— Э, монах, заблуждаешься. Подумай, когда приносили людей или животных в жертву?
— Для подъёма духа.
— Понял преимущество таких жертвоприношений?
— Они короче к эмоциям и психике, а, следовательно, и физиологичнее. Но разве они созидательные?
— Нет. Конечно. Подумай сам, почему.
— В них есть утверждение себя с отрицанием…
— Себя, но внешнего мира. Там уже была дикость двойственного разделения на «я» и «не-я». Такая магия привела к деградации людей и вымерла.
— Какой уровень берут жертвоприношения людей теперь на Западе?
— Более дикий.
— Почему?
— В жертву приносятся люди по обоснованиям ума. Обосновал — и можешь убивать. Обосновал — и громи целые народы. Появились обоснованные умом «правильные» и «неправильные» убийцы
— Убийца — это качественное состояние человека. Как он может быть правильным?
— По уму.
— А факт убийств?
— Я же сказал, что ум кровожаден и обязан приносить жертвы. Такими жертвоприношениями становятся служители и исполнители искусств. Затем жертвами становятся все, кто не вписывается в конструкции мира ума. Наконец, жертвами становятся все, кто живёт иначе, чем насильник построил как «цивилизованное», «справедливое», «демократичное».
— Получается, что эти дикари опираются на силу ума.
— Такая сила действительна только в мире, созданном умом. Она развеивается как мираж в ином мире. Например, можно ли тебя запугать?
— Нет.
— А купить?
— Нет.
— А прельстить наградами, почестями, богатством, властью?
— Нет.
— А похвалами, комплиментами, провозглашением тебя превосходящим над всеми?
