Константин Серебров - Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)
Все же я преодолел первое препятствие. Я решил обратиться за помощью к Гурию, который, как я знал, в детстве учился в художественной школе.
Он открыл мне лишь после долгих пронзительных звонков. Увидев его недовольное лицо, разбросанную по полу в беспорядке одежду и старый рюкзак, я спросил:
– Куда это ты опять собрался, братец?
– Вчера позвонил Джи и неожиданно сообщил: “Приглашаю тебя в обучающую поездку по Белоруссии и Прибалтике. Жду в Гомеле через два дня. Найдешь меня по афишам: «Выступает джазовый ансамбль «Кадарсис». Если твой самолет будет лететь через Киев, то зайди в Музей западноевропейского искусства и помедитируй на гобелены в одном из залов. Тебе нетрудно будет их найти: на них изображены похождения Дон-Кихота и Санчо Пансы”. – А у меня на физфаке пересдача экзаменов, – сокрушенно добавил Гурий. – Мне не терпится поскорее покинуть надоевший Кишинев. Как ты думаешь, зачем Джи советовал мне обязательно посмотреть на Санчо Пансу и Дон-Кихота?
– Это символический роман, в котором описано путешествие Гроссмейстера рыцарского Ордена со своим оруженосцем и учеником, – ответил я. – Они никем не поняты и всеми осмеиваемы. Если настроишься на вибрацию романа, то глубже почувствуешь свою роль.
– В моем вчерашнем сне, – сообщил встревоженно Гурий, – нам была поручена важная миссия, которую мы должны выполнить в течение своей жизни. Мы преодолели массу трудностей, и нам все-таки удалось ее выполнить, но за это нас обоих распяли на Андреевских крестах.
– Не расстраивайся, братушка, это должно случиться лишь через много лет, – ответил я. – А вот сейчас ты лучше помоги мне вылепить трех обезьян Геббельса для устройства в лепную мастерскую, по заданию Джи.
– У меня нет времени, – отрезал он.
Я повернулся и собрался было уйти, как вдруг услышал его голос:
– Ну ладно, не переживай, самолет вылетает только завтра утром, у нас есть в запасе целая ночь.
– Я не помню, как выглядят эти обезьяны, – заметил я.
– Тебе не дали их копии? – удивился Гурий.
– Я ведь назвался специалистом по лепке, а лепить-то, должно быть, умеешь ты.
– Да я учился рисовать, а не лепить! – возмутился он.
– Ты бы поостыл. Я вообще ничего не могу, и то решился на эту авантюру, – заметил я. – Не забывай, что нам надо достичь Просветления еще в этой жизни, и ради этого можно вылепить и тысячу обезьян.
– Тогда поехали в город искать обезьяну, – успокоился Гурий.
Когда мы безрезультатно объехали десяток магазинов, Гурий возмутился:
– Не могу понять, почему нигде не продаются книжки с картинками обезьян...
– Даже игрушечные обезьяны исчезли с полок, – добавил я.
– Не расстраивайся, – вспомнил он, – у моей матери есть “Энциклопедия животных” Брема – там-то уж точно найдется изображение приличной обезьяны.
Дома Гурий аккуратно вырезал страницу с изображением обезьяны и около двенадцати ночи, закатав рукава, принялся лепить обезьянку – ту, что с закрытыми глазами, – а я напряженно пытался запомнить его движения.
Рано утром Гурий вылетел рейсом в Гомель через Киев, в надежде на этот раз столкнуться с ускользающей тенью своего “Я”.
Вернувшись домой, я, чтобы настроиться на Путь, открыл записи бесед с Джи и прочел:
“Сейчас мы входим в эпоху Параклета – эпоху Святого Духа. Наша Школа является первым островком нового влияния.
Эпоха третьей космической ипостаси будет эпохой, которая гармонически сочетает в себе оба тока, Герметический и Христианский, и их последовательное чередование во времени. Импульс космического огня проявлен в двуедином токе и называется Герметическо-Христианским.
Все те ситуации, которые происходят в пространстве Школы, создают благоприятные условия для внутреннего роста учеников. Русская пословица гласит: “Богу молись, а к берегу гребись”. Таким образом, мы подступили к теме внутреннего круга человечества, к теме Эзотерического Христианства и его Школы.
Основная линия Эзо-Христианства – это правильное сочетание в своей работе двух импульсов – Гермеса и Христа, что дает реальную возможность человеческой монаде достичь максимальной самостоятельности. Именно поэтому так драгоценен и труден для вас процесс саморазвития, который протекает по законам Гермеса Трисмегиста, но в то же время вам обеспечивается помощь свыше. Если с вами не произойдет выпадения из Школы, то есть откладывания на завтра тех проблем и задач, которые надо решить именно сегодня, – ибо завтра вас ожидает еще более важный бой, – то вы будете продвигаться скоростным способом, скоростными методами, разработанными в Герметических Школах.
Правда, в этом случае все темные силы будут мешать вам, пытаясь превратить в статуи, ввергнуть в инферну, деморализовать, лишить боевого духа, включить сигнал бесконечного сомненья и подозрительности относительно Школы и правильности обучающего процесса”.
Укрепив свое стремление к Просветлению, я принялся лепить пепельницу. На третий день я, с тремя глиняными обезьянами, появился в прокуренном кабинете директора. Он быстро оглядел мою работу и сказал:
– Ну что ж, обезьяны похожи на обезьян. Так какой ты хочешь разряд? Третий или четвертый?
– Четвертый, – выпалил я, хотя не представлял, во что это мне выльется.
– Ну, хорошо, – с серьезным видом сказал он. – Вот тут у нас заказ на двенадцать гипсовых ваз в греческом стиле. У тебя есть месяц, чтобы их сделать. Каждая ваза высотой в полтора метра. Я думаю, ты справишься.
Меня перекосило от его задания, но на лице я изобразил счастливую улыбку. Я с победоносной физиономией прошагал мимо лепной мастерской и, засунув обезьян под мышку, горделиво направился домой – о завтрашних неприятностях с вазами не хотелось думать. Вдруг меня окликнул приятный женский голос – я обернулся и увидел Светлану, первую университетскую красавицу: ее белокурые локоны волной падали на плечи, светлое шелковое платье облегало стройную фигуру. Я всегда издали любовался ее красотой, но подходить не решался.
– Никогда не думала, что ты так хорошо умеешь лепить, – с веселым удивлением сказала она.
– Решил стать скульптором, – заявил я и галантно взял ее под руку.
“Если на Пути к Просветлению мной интересуются такие очаровательные девушки, то я иду верным путем”, – промелькнуло в голове. Пройдя в молчании несколько минут, я решился спросить:
– Не интересует ли тебя жизнь после смерти?
– Я уверена, что смерть ставит точку на нашем существовании, и поэтому надо брать от жизни все что можно.
– Твой ум пребывает в заблуждении, – заметил осторожно я.
– Разве ты – судья последней инстанции? – ответила она недовольно.
– Почти что, – отпарировал я и в этот момент заметил, что ее стройные ноги притягивают взгляды прохожих.
– Я не люблю навязчивых молодых людей, – сказала она, с раздражением и, оттолкнув мою руку, пошла в противоположную сторону.
“С такой строптивой красавицей сложно добраться до Абсолюта”, – размышлял я, оставшись на тротуаре с тремя обезьянами под мышкой.
На следующий день я сразу же отправился в лепную мастерскую, намереваясь выведать у рабочих, как лепятся вазы.
Мастер лепной мастерской – тот самый угрюмый толстяк – очень удивился моему появлению и заявил:
– Такие работники, как ты, мне здесь не нужны, а со своими вазами можешь убираться к чертовой матери!
Вихрь его темных мыслей рассеял мое приподнятое настроение.
“Как жаль, что темные личности тоже встречаются на Пути к Просветлению!” – думал я.
Я зашел в кабинет к директору и пожаловался:
– Мастер ослушался вашего приказа и выгнал меня вон.
– А ну-ка позови его сюда, – рассвирепел директор, и его правое веко дернулось.
Победоносно зайдя в мастерскую, я заявил презрительно смотрящему на меня начальнику:
– Вас вызывает к себе директор комбината.
– Ну, ты у меня еще попляшешь, – с ненавистью сквозь зубы процедил он, вернувшись от директора красным как рак.
Не зная, как приступить к лепке ваз, я ходил по мастерской, осторожно наблюдая, как мастер ваял амфору, до тех пор, пока его сальная рожа не расплылась в ухмылке.
– Так ты, как я вижу, ничего не умеешь делать? – заявил он мне, дыша перегаром в лицо. – Какой разряд дал тебе директор?
– Четвертый.
У мастера глаза вылезли на лоб.
– Да знаешь ли ты, щенок, что у меня самого только пятый, и я двадцать лет уже тут работаю, а ты пришел с четвертым! Ты что, родственник директора? – злобно оскалился он.
Я попятился к дверям, чтобы не отвечать на его идиотские вопросы, и, оказавшись во дворе, стал лихорадочно обдумывать свое незавидное положение.
