Константин Серебров - Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)
– Ничего. Завтра я уже буду в Кишиневе.
– Я имею в виду, что у тебя отсутствует тонкое восприятие, – московский андеграунд оказался гораздо выше твоего понимания.
– Но они ничем не похожи на небожителей! – воскликнул я.
– Да на такого, какой ты есть, ни один небожитель даже плюнуть не захочет, – ответил Джи, а я подумал: “Если бы не моя мечта попасть на небеса, я бы не выдержал такого мнения о себе”.
Я провел ночь на Авиамоторной, а утром купил билет на самолет – и вот я здесь. Но я совершенно не могу понять, чему же именно я обучался в Москве и что это за люди – московские ученики Джи. Во всяком случае, после рассказа я чувствую в душе легкость и спокойствие.
С этими словами Гурий собрал свои вещи и поехал домой, а я долго обдумывал услышанное.
Чтобы взошли семена, посеянные в душе ученика, ему нужно умереть для своего прошлого. Он должен, таким образом, стереть следы кармы, которая препятствует его внутреннему росту. Ангел взывает к пробуждению сущности ученика. Прохождение стадии Нигрэдо означает спуск в низшие слои своей души и встречу с подсознательными течениями. Когда неофит готов, ему предлагается встретиться с подводными сущностями, которые появляются на поверхности только в исключительных случаях. Без руководства опытного алхимика неофит может поддаться их соблазнительному гипнозу, ибо подводные существа намного сильнее самого неофита и могут I легко покорить и поработить его, очаровав непревзойденной игрой воображения, черным юмором, сладкими грезами о несбыточной мечте вечного парадиза.
Глава 6. Три буддийских обезьяны
С тех пор прошло больше полугода. В течение этого времени я психологически готовился покинуть Кишинев и присоединиться к Джи. Лето подходило к концу, и я, соскучившись по новым приключениям, позвонил Джи в Москву.
– Ты еще жив, братушка? – спросил бодрым голосом он.
– Душа не находит покоя, – отвечал я.
– Бросай математику и осваивай ремесло лепщика, – предложил Джи.
– В каком смысле? – удивился я.
– В самом прямом.
– Неужели вы считаете, что я должен покинуть место заведующего лабораторией в университете и перейти в простые рабочие? – возмутился я.
– Тебе пора выходить в жизнь, а не наблюдать ее из окна. Пришло время освоить новое ремесло, научиться творить руками. Тогда ты сможешь обрести материальную независимость и следовать за мной.
– Я веду важный проект, меня никто не отпустит, до тех пор пока я его не закончу, – телефонная трубка слегка подрагивала в моей руке.
– А ты попробуй.
– Вы меня поражаете! Неужели вам не известны университетские правила? – запальчиво продолжал я.
– Ну и оставайся приклеенным к креслу начальника, – заявил Джи, – а Корабль Аргонавтов поплывет дальше в поисках Золотого Руна... – короткие гудки в трубке охладили мои эмоции.
“До чего же странный он человек”, – раздумывал я, нервно передвигаясь по квартире. Но, поскольку делом моей жизни становилось стремление к внутренней свободе, я решил подчиниться пожеланию Джи. Хотя я всегда чувствовал отвращение к ремеслу всякого рода, я решил попробовать. На следующий день я, с большим сомнением в удаче, положил на стол директора вычислительного центра заявление об уходе. Каково же было мое удивление, когда он подписал его с милейшей улыбкой, заявив при этом:
– Сейчас мы стремимся брать на работу исключительно молдаван – это новая национальная политика. Так что на ваше место уже есть человек.
От неожиданности я опешил и, собрав с рабочего стола все свои вещи, с болезненно сжавшимся сердцем отправился в город. Втайне я надеялся, что директор не отпустит меня, и тогда моя совесть перед Джи будет чиста, но вышло совсем наоборот.
Мне как математику было чуждо художественное ремесло, к тому же я никогда не пробовал лепить из глины. Эта идея казалась мне абсурдной. Но поскольку я совершенно неожиданно оказался не у дел, то решил последовать совету Джи и купил в киоске газету “Труд”. Прочитав заметку о нехватке специалистов на скульптурном комбинате, решил испытать свое счастье и отправился по указанному адресу.
Скульптурный комбинат располагался на большой территории, огороженной бетонной стеной с железными воротами, недалеко от центра города. Войдя на просторный двор, загроможденный гипсовыми изделиями, я с трудом отыскал лепную мастерскую. Это оказалось темное помещение, заставленное гипсовыми вазами и головами партийных деятелей. Привыкнув к темноте, я почувствовал на себе подозрительный взгляд. Меня в упор разглядывал полный мужчина лет сорока в грязной рабочей одежде. Физиономия его была заплывшей и неприветливой.
– Тебе чего? – грубо спросил он.
– Пришел по объявлению в газете, – робко ответил я.
– Без специального образования тебе нечего делать в моей мастерской, – сказал он и повернулся ко мне спиной.
Его агрессивная внешность говорила о полном пренебрежении к чистоте души. Он разговаривал со мной словно из преисподней.
Я разочарованно отправился в приемную директора, где увидел за небольшим столом миловидную девушку, одетую в светлое платье, облегавшее ее стройную фигуру с изящной грудью.
– Несмотря на объявление в газете о том, что требуется лепщик, я получил грубый отказ, – сокрушался я.
– А вы попробуйте устроиться в мастерскую через бюро по трудоустройству, – подсказала симпатичная секретарша. – В этом случае комбинат вынужден будет принять вас на работу.
Обретя некоторую надежду, я отправился на поиски этого заведения. Зайдя в неуютное помещение, состоящее из двух комнат, я заметил сидящую за полированным столом молодую брюнетку, которая каллиграфическим почерком выписывала направления на работу. Она была одета в голубую блузку с низким вырезом и короткую черную юбку. Строгие глаза равнодушно глядели на посетителей. Было видно, что ей надоело работать в таком заброшенном месте без всякой перспективы. Я подошел и с легкой улыбкой спросил, нужны ли специалисты по лепке на скульптурный комбинат. Девушка подняла на меня серые глубокие глаза и, раскрыв потрепанный журнал, ответила:
– Имеется одно место для хорошего специалиста.
– Мне это подходит, – произнес я уверенным голосом.
Решив, что я и есть нужный специалист, она, не посмотрев мои документы, выписала своим безупречным почерком направление на работу и, мило улыбнувшись, протянула мне его, слегка перегнувшись через стол. В этот момент вырез ее блузки опустился еще ниже, и я, почувствовав прилив вдохновения, медленно взял листок бумаги из ее прозрачных пальцев.
“С такой девушкой было бы приятно идти к Просветлению”, – промелькнуло у меня в голове.
Выйдя на улицу, залитую ослепительным солнцем, я улыбнулся, оттого что удалось обвести вокруг пальца ворчливого мастера.
На этот раз, вернувшись на комбинат, я направился прямо к директору. Посреди просторной комнаты стоял огромный стол из мореного дуба, а на нем – черный телефон и бронзовая пепельница с символическими изображениями трех буддийских обезьян – “ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу”. За столом важно восседал мужчина лет сорока пяти кавказской наружности. Его черные усы нависали над торчащей изо рта трубкой с головой Мефистофеля. Я протянул ему направление на работу. Он взял его и деловито посмотрел на меня:
– А что это вы, работая в университете заведующим лабораторией, решили перебраться в лепщики?
Вопрос был неожиданным, и я опешил: не мог же я сказать ему правду! Я решил ответить как наивный человек:
– Я с детства мечтал быть скульптором, но мои родители заставили меня стать математиком. Теперь я окончательно убедился, что математика – не мое призвание, – слушая свой голос как будто со стороны, я удивлялся, откуда у меня взялось столько наглости наговаривать на своих родителей, но прозвучало это весьма убедительно, – и собираюсь попробовать себя в качестве скульптора. Я чувствую, что это мое настоящее призвание.
Директор посмотрел на меня как на безумца, но, тем не менее, подвинул в мою сторону пожелтевшую пепельницу с тремя обезьянами:
– Не знаю, врешь ты мне или нет, но вот такая серебряная пепельница с тремя символическими обезьянами – “ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу” – стояла на столе у самого Геббельса. Если ты за несколько дней сделаешь сносную копию – я возьму тебя на работу.
Зазвонил телефон. Он повертел трех обезьян перед моим носом и жестом показал на дверь:
– А теперь уходи, не мешай.
Я ушел с чувством победителя, хотя и понимал, что втереть очки директору будет гораздо сложнее, чем молодой девушке. Проблема была в том, что я никогда еще в своей жизни не брал в руки глины для лепки.
