Люк Рейнхард - Трансформация
День четвёртый: «Получение Этого», или наконец… ничто
– Я пришел, о Учитель, обрести Просветление! произнес Искатель.
– Приветик, приветик, – ответил Учитель.
Когда дзэнский монах Кулеки наконец «получил это», он сказал сам себе:
– Почти через сорок лет я, наконец, кажется, готов быть никем.
Какой долгий путь!
Сколько тревог!
Особенно учитывая, что я был там все это время.
* * *
– Интересные вещи в моем центре начались тогда, рассказывает Стюарт (пожилой мужчина, который сказал, что боится смерти), – когда я легкомысленно решил сделать своим «другом» одного из главных героев романа, над которым я работаю.
Мы на последнем дне тренинга. Морщинистое лицо Стюарта багрово, но выглядит он лучше, чем когда выступал в прошлый раз. Он одним из первых рассказывает о процессах минувшей ночи.
– Когда двери магического кабинета начали опускаться, первой появилась голова. Я с удивлением увидел, что это не голова моего героя, а моя собственная, только моложе, – решительно продолжает Стюарт, – волосы темнее, а кожа в прыщиках. Но появившееся затем тело не было моим. Это было большое, грузное, тяжелое тело, совершенно не похожее на мое, но похожее на тело другого героя моего романа, который я написал лет десять тому назад. Я начал лепить тело руками, и когда дошел до бедер, осознал, что тело было гигантским – бедра толщиной два фута. Но тело все росло и росло. Когда я закончил, человек был ростом около двадцати футов. Я нажал кнопку, чтобы одеть его, но на нем оказался черный фрак – совершенно не по сюжету. Это не лезло ни в какие ворота.
Подруга, которую я затем начал создавать, не удивляла меня, пока не оказалась одетой как официантка.
Оживив их обоих в моем центре, я спросил у женщины, почему она одета в униформу. Она сказала: «Ты что, забыл? Мы здесь для того, чтобы тебе служить». Только тогда я понял, что фрак гиганта – это униформа официанта. Мой герой снова начал расти и теперь был футов тридцать в высоту. «Ты понимаешь, что ты растешь?» спросил я его. Он сказал «да», а я спросил: «Зачем?» – «Я здесь для того, чтобы дать тебе силу», – ответил он, а женщина сказала, что даст мне женское коварство. Я должен сознаться, что был потрясен. Не каждый день получаешь такие дары! Но она начала уменьшаться! Раньше чем я успел заметить, она была уже меньше шести дюймов в высоту, и я взял ее в руку, чтобы спросить, что происходит. Женщина сказала, что так будет удобнее, затем прыгнула мне в рот, и я ее проглотил!..
Стюарт делает паузу, прочищает горло и радостно смотрит вокруг.
– Я знаю, что все это звучит абсурдно, – продолжает он, – но за всю свою жизнь я не помню случая, чтобы моя фантазия настолько вышла из-под контроля, как в прошлую ночь… Ни с алкоголем, ни с наркотиками, ни с дарами муз…
Ну, хорошо. Я повернулся к гиганту, который, кстати, все рос, и спросил его: «Можете ли вы помочь мне справиться со смертью?» И гигант ответил: «Ты справишься со смертью так же, как ты справился с нами…»
Я не понял, что он имел в виду, но раньше чем я успел задать ему еще один вопрос, Мишель начал возвращать нас из центров, и мой гигантский друг исчез, дематериализовался.
Стюарт снова делает паузу, и его серьезное морщинистое лицо расплывается в сияющей улыбке.
– Когда я вернулся домой и лег в постель, я попытался понять, что мой архитипический источник силы имел в виду, когда говорил, что я справлюсь со смертью так же, как я справляюсь с ними. Я не нашел смысла. Я заснул, кстати без выпивки, но смысла не нашел. Сегодня утром я разговаривал у входа в зал с молодым человеком по имени Фрэнк. Я поделился с ним, как делюсь сейчас с вами. Когда я дошел до того момента, что не нашел смысла, – смысл нашелся. Я «получил это», как сказал бы Мишель. Я понял, что справлюсь со своей смертью так же, как я справился со своим гигантом и своей коварной женщиной, – я создам свою смерть… Я создам свою смерть, как я создаю все… и она будет такой же загадочной, прекрасной и только моей, как и все остальное. И это будет хорошо…
– Ну, – начинает Эйлин (она шумно дышит и размашисто жестикулирует), – я бы никогда не полезла на клубнику. Я бы испугалась, что она может опрокинуться или что-нибудь еще, но когда ты сказал накинуть веревку и начать забираться, я невольно решила, что это все-таки фантазия, и если я хочу получить пользу, я должна выполнять инструкции. Это было так же безопасно, как и в других процессах, по крайней мере для меня. Я забралась на вершину, прорубила дыру и начала спускаться. И вот здесь мне стало действительно страшно. Я ясно помню, как там было…твердые, каменные семечки, как футбольные мячи, мягкая красноватая масса под ногами – я шла как будто по живой плоти. Я никогда не думала, что клубника может быть такой. Все было как на самом деле.
– …Когда я пришла в свой центр, – говорит Катерина, сосредоточенно нахмурившись, – и начала создавать своего друга, все начало происходить само собой, как и у Стюарта. Моим другом оказался мой брат. Мой брат погиб во Вьетнаме, и я очень расстроилась, когда он начал материализовываться. Я не хотела встречаться с ним, не хотела встречаться с мертвым. Я пыталась дематериализовать его и создать своего приятеля, но брат каждый раз возвращался. В конце концов я так огорчилась, что начала плакать и просто смотрела, как материализуется мой брат. Когда он появился, я стала обнимать его, плакать и говорить, что потеряла его, и мне так грустно, что я никогда больше его не увижу. Он обнял меня и сказал, что у него все хорошо, чтобы я больше не грустила о нем и жила своей жизнью. Я рассказала брату, как мне было плохо, и он сказал, что это нормально, а теперь я должна понять, что у него все в порядке, жить дальше и быть счастливой.
Потом мы попрощались. Мы попрощались тепло и подружески, и мне вдруг стало легче, все действительно было хорошо.
Когда мы получили сообщение о смерти брата, я была внутренне потрясена. Я была в шоке. Я не приняла этого. Эта смерть была слишком близка. Я не могла плакать. Я не хотела в это верить. Я пыталась поверить, что это не так, что он вернется с войны, хотя точно знала, что этого никогда не случится. Я чувствую громадное облегчение, в первый раз смерть брата реальна для меня, и это хорошо…
– То, что мне больше всего запомнилось, – говорит Энн, привлекательная седеющая женщина, – это неприятный удушающий внутриутробный эффект пребывания внутри любых предметов, особенно помидора и клубники. Я чувствовала себя в ловушке. Я думала, что мы никогда из них не выберемся. Я сделала несколько попыток выбраться из клубники раньше, чем ты сказал, и два раза вылезала подышать воздухом. У меня нет клаустрофобии.
Я езжу в метро, вхожу в темные комнаты, и у меня не бывает ни страхов, ни чего-либо другого, что бывает у людей, которые не любят такие места. Но я думала, ты никогда не извлечешь нас из этих объектов. Это был самый плохой процесс…
– Нет, Энн, не садись, – говорит Мишель, – возьми микрофон.
– Я только хотела рассказать о пребывании в этих объектах…
– Закрой глаза и войди в свое пространство.
– Но я… но я…
Энн выглядит встревоженной, но закрывает глаза и отдает микрофон Мишелю.
– Просто будь в своем пространстве, Энн, – говорит Мишель, – хорошо. Я хочу, чтобы ты вернулась в прошлое. Ты хочешь?
– Да…
– Вернись ко дню своего рождения. Бери, что придет…
Энн молчит.
– Что ты видишь? – спрашивает Мишель.
– Я не могу сказать, чтобы я снова стала ребенком.
Это было слишком давно…
– НЕТ, ТЫ ДУМАЕШЬ. НЕ ДУМАЙ. Я хочу, чтобы ТЫ вернулась к родам, ты в матке, там тепло и темно… бери, что придет.
Энн колеблется. Ее глаза закрыты, голова опущена.
– Хорошо, – начинает она, – металлические больничные койки, большие окна. Это старое здание. Моя мать молода…
– Нет, – прерывает Мишель, – ты снова думаешь или вспоминаешь. Просто смотри. Я хочу, чтобы ты вернулась ко времени перед родами.
– Темнота… ничего.
– Тесно… теплая тюрьма… мягкая, но давит, давит.
Энн долго стоит молча, опустив голову. Затем ее тело вздрагивает.
– Ох, – говорит она, – я хочу выйти!.. Мне нужен воздух… Я хочу дышать… Выпустите меня… Мне очень плохо. Я не могу выйти. Мне это не нравится…
Она открывает глаза и смотрит отсутствующим взглядом.
– Закрой глаза, Энн. Войди в свое пространство. Ты пытаешься выйти, ты толкаешься…
Мишель стоит рядом с Энн, держит микрофон и слушает. Ученики заинтересованно ждут. Энн долго молчит…
– Я толкаюсь… Это так трудно… Это длится вечность… Стена, выход закрыт… Я толкаюсь сильнее… Меня так сжимает!.. Это так медленно… Я двигаюсь… Отверстие приоткрывается, я дышу!.. Как замечательно… Какое облегчение! – она вздыхает и умолкает.
– Хорошо, Энн, когда будешь готова, выйди из своего пространства, воссоздай стулья, драпировку, людей и открой глаза.
– Подожди, – говорит она, открыв глаза, – я коечто вспомнила. Лет пятнадцать назад, когда я спросила свою мать, когда я родилась, она сказала, что минут в десять первого ночи. Она сказала, что держала ноги плотно перекрещенными весь предыдущий вечер, чтобы удержать меня. Я была в шоке. Она могла повредить меня!
