Владимир Леви - MEMENTO, книга перехода
планета самоубийц
Пока отсыпается наше вездесущее око, замечу: нет ни одного народа без самоубийц, как нет народа без дураков и гениев, без мерзавцев и праведников, без сумасбродов и здравомыслящих, без извергов и святых. Но частота самоубийств у разных народов разная, и разная в разное время. Ментальное, социальное, культурно-религиозное оформление влечения к смерти столь же разнообразно, сколь свадебные обряды.
Историогеография самоубийств подобна климату и погоде: непредсказуемо-переменчива, но имеет и тенденции относительно постоянные, предсказуемые. Как борются на земле непрестанно тепло и холод, влажность и сухость, то разделяясь полярно, то гибко смешиваясь и подвижно взаимодействуя, так и в отношении к самоубийству не прекращается борьба за и против, с причудливыми взаимопереходами и смешениями того и другого. На одном крыле бытийного парламента – партия жизни во что бы то ни стало, в пределе – жизни насильственной, наказания жизнью; на другом крыле – партия свободы смерти, в крайнем выражении – предпочтения смерти: оппозиционное меньшинство, иногда берущее верх. Колеблющиеся центристы оказываются то с большинством, то с меньшинством.
Как всякий полигенный (обусловленный не одним, а несколькими или многими генами – ВЛ) признак, суицидабельность распределяется между племенами и особями неравномерно: от минимальной, практически не имеющей шансов реализоваться, до ярко выраженной. Врожденную суицидабельность можно сравнить с растворенным в воде веществом, невидимым, но способным выпасть в осадок, а суицидогенные воздействия – с осадкообразующим реагентом. Чем насыщеннее раствор, тем больше может выпасть осадка. Чем больше попадет в раствор реагента, тем тоже больше осадка – с пределом, дозволяемым концентрацией. А иногда осадок выпадает и без реагента: срабатывают чисто внутренние процессы.
У высокочувствительных одаренных детей повышенная суицидабельность может проявиться очень рано, по самому пустяковому поводу или без: уже лет с четырех-пяти ребенок вдруг начинает сомневаться, а правильно ли делает, что живет, а не лучше ли было бы не рождаться, а может, стоит побыстрей умереть.
Такие настроения обычно быстро проходят и забываются, но служат знаком, что кризисы серьезных масшатабов угрожают нагрянуть в какой-то из суицидально-критических возрастов. Таковых (не резко друг от друга отделенных, цифры приблизительны) пять: подростковый (12–15), молодой (16–29), средний (от 35), ранне-пожилой (от 50), поздне-пожилой и старческий (за 60–70).
Да, практически суицидально-критична целая жизнь, по временам больше или меньше. Сама жизнь суицидогенным воздействием и оказывается, особенно если длится достаточно долго, даже без особо гнетущих внешних давлений. Не у всех, но у довольно многих стариков, у одних раньше, у других позже, у одних быстро, у других медленно, воля к жизни начинает слабеть, таять и уступать позиции нарастающей воле к смерти. В этом есть глубинное природное милосердие. Ветхому легче и достойнее уходить по собственному желанию, отпустив жизнь с миром, а не цепляясь в отчаянной судороге за то, что уже не удержать.
С точки зрения родовой выживаемости в добровольном уходе немощных старцев была грубая целесообразность в суровых первоприродных условиях, когда каждая кроха пищи и тепла была драгоценна, и каждый лишний рот создавал риск для остальных. Обычай самоубийства стариков бытовал у вестготов – они прыгали в пропасть со «скалы предков». У эскимосов просто уходили замерзать в тундру. Деревенские японцы относили своих бабушек и дедушек по их собственному настоянию умирать в горы, в места, особо для этого отведенные. А древнегреческие старцы прощались весело: созывали родных и друзей, закатывали праздник с вином, музыкой и плясками, а в конце пира, упившись в меру возможностей, надевали венок и выпивали последнюю чашу – с цикутой.
Жизнь в целом никогда не принимает смерти всерьез. Перед лицом смерти она смеется, пляшет и играет, она строит, собирает и любит. Только когда смерть предъявляет нам себя как особое событие, отдельное ото всего, мы теряемся перед ее бездной.
Рабиндранат ТагорВсе четыре стороны тьмы
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей
на Страшный господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет –
что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу
у края земли встает?
Хроновизор оживился. Заглянул, а в нем сон девятилетнего российского мальчика Дани, сражается там с драконом из компигры. Сам же мальчик совсем не из этой игры – во сне он натуральный, взрослый, могучий, отважный мужчина… Тс-с, что-то чуется… Пропсихируем… Так и есть: это Кхокх, мой инкарнат из раннего палеолита…
Пусть еще повоюет Даня, а мы припомним пунктирно, куда шли потоки суицидогенетики, кому из существ, называющих себя людьми, сколько от этого наследия перепало.
Из афро-пангейского родника волны двуногих двигались на все четыре стороны света. Сперва в основном на север и на восток. Масса моих суицидабельных потомков ушла от своей первородины назапамятно далеко, и если посмотришь на сегодняшнюю суицидальную карту мира, заметишь сразу: чем севернее, тем самоубийства чаще, чем южнее – тем реже, зато больше убийств.
Но это в грубо-крупном масштабе; приблизься, вглядись детальней – увидишь нюансы, перепады и пестроту. В Африке и в странах жесткого ислама общий уровень самоубийств меньше, но чаще, чем в других странах, кончают с собой женщины (в Афганистане более 90 процентов самоубийств совершаются женщинами). В отдельных местах Юга суицид концентрируется не слабей, чем на Севере, – например, в островной жаркой Шри-Ланке, соперничающей с Россией за мировой рекорд по подростковым самоубийствам, или в не менее жаркой южноамериканской Гайане. На то есть местные причины от того самого. В Шри Ланке это затяжной безысходный конфликт между сингалами и тамилами, создавший висячую атмосферу напряженной безнадеги. Про Гайану расскажу дальше.
По долготам картина еще пестрее. Врожденная суцидабельность проявляет себя и на Западе, и на Востоке, у одних народов больше, у других меньше, и это влияет на их судьбу. Обратным порядком: история народа, его верования, традиции и законы, его отношение к самому себе, его положение здесь и сейчас, во всех составляющих – все влияет на то, в какой мере и каких формах проявляется суицидабельность.
На момент этого отчета из первых по уровню самоубийств десяти стран мира две верхние строчки занимают на Востоке Корея, на Западе Литва. Далее сверху вниз: на Востоке Казахстан – на Западе Белоруссия. Сразу за ними на Востоке Япония, а далеко на Юго-Западе, в Южной Америке Гайана. Следующие: на Востоке Китай, на Западе Украина. Затем: на Западе Венгрия – на Юго-Востоке Шри Ланка. Сразу за первой десяткой – широко раскинувшаяся от Запада к Востоку Россия, уровень самоубийств в которой подвержен большим колебаниям и достигает в отдельные годы мест в верхней тройке.
Особняком стоят близко соприкасающиеся друг с другом крайний российский Северо-Восток (Чукотка) и крайний Северо-Запад мира: Гренландия (датское подданство), северные территории Канады (Нунавут, Юкон) и принадлежащая Соединенным Штатам Аляска. Эти огромные редконаселенные пространства северного полушария долгие годы держат абсолютное мировое первенство по частоте самоубийств, особенно Гренландия, где каждый год из каждых ста тысяч жителей около ста кончает с собой. Суициды совершают, как правило, коренные жители этих мест. Почему – рассказ дальше.
Как видишь, количественно примерно равные пиковые суицидальные зоны есть и на Западе, и на Востоке. И там, и там врожденная суицидабельность дает регулярные печальные урожаи; но способы сбора этих урожаев – социально-психологические движители и ограничители самоубийств, их культуральные аранжировки – существенно различаются.
В западноевропейских странах и в России самоубийство давно числится в моральных сорняках, подлежащих выпалыванию. А на Востоке – деяние обжитое и окультуренное. Смерти на Востоке боятся так же естественно, как и на Западе, но не так от нее шарахаются, не так ужасаются, не так вытесняют из сознания. Попробовал бы житель Парижа или Санкт-Петербурга подарить своему папе, дедушке или другу красивый гроб – его бы, говоря мягко, не поняли. А в Шанхае такой подарок будет принят с искренней благодарностью: дорогая нужная вещь, и уж непременно будет использована по назначению.
