Владимир Файнберг - Скрижали
Они обнялись. Артур увидел совсем близко выцветшие голубые глаза Стаха. В них явно читалась надежда, мольба.
Замер за густыми зарослями звук мотора. Артур все сидел у стола, глядя на далёкие хребты. Они вздымались зубчатыми ярусами один над другим. За них заходило солнце. В озере тяжело плеснула рыба. По темнеющей поверхности воды расходились круги.
Он сидел в своей голубой курточке, купленной двенадцать лет назад в Барселоне, и думал о том, что в те годы, услышав такой всплеск, поддался бы призыву, кинулся бы добывать удочку, какую‑нибудь снасть. А сейчас такого желания ловить рыбу, состязаться с ней в хитрости он в себе не ощущал. Или почти не ощущал.
Артур был рад тому, что на время остался один. Только теперь он мог попытаться обдумать то сокровенное, в сущности страшное, непостижимое, что произошло сегодня на рассвете у пруда по ту сторону границы.
Исмаил давно убрал со стола и ушёл по своим егерским делам. Солнце уже зашло за горы.
«Что все это означает? — думал Артур, встав и расхаживая взад–вперёд по помосту. — Ее голос, её интонация. Ее словарь: «родненький мойІ. Но тогда что означала та бабочка? Тропическая. Бессловесная, билась в окно. Несомненно, настойчиво даёт понять, что жива. Нет смерти. Что оттуда я видим и, наверное, слышим со всеми своими мыслями. А я отсюда — не могу. Не могу видеть, знать, где ты сейчас, Анечка моя… Что же тогда лежит там, на Домодедовском кладбище? Ничто? Но тогда отчего, когда думаю о ней, — сразу её глаза — карие, её лицо — нежное, вся её физическая стать? Не умею, не знаю, как в отрыве от этого представить тебя, твою душу…»
По крутой заржавленной лесенке поднялся с помоста на берег, зашагал узкой тропинкой. И сразу с обеих сторон обступили высокие кусты, деревья, густо перевитые лианами. Здесь было темно. Заросли шевелились, потрескивали. В них шла какая‑то интенсивная жизнь. На повороте показалось: в упор смотрят два жёлтых, горящих глаза… Артур замер. Потом повернул обратно.
Над водой посверкивала первая звезда. Он поёжился от прохлады, пожалел, что не взял с собой свитера, и подумал о том, что беспокойством о своей сумке наверняка удивил Стаха, показался ему жлобом.
По берегу возвращался Исмаил с ружьём за спиной.
«Как странно, — думал Артур, глядя на него. — Из чего все складывается: эти ничтожные мысли о сумке и мысли о чуде, об Анне… Ничем не связанные».
Вдруг возникло подозрение, почти уверенность — связь есть, нет и не может быть ничего случайного. Стоит только подумать ещё немного… Но, как всегда бывает, жизнь ревниво перебивала такую возможность.
— Ай холодно! Иди в дом, чай пить будем, телевизор смотреть будем, свой Москва увидишь! — ещё издали кричал Исмаил. — Зачем гуляешь? Сейчас шакал придёт, ночью плохой зверь ходит.
Артур зашёл вслед за егерем в домик–сторожку. Исмаил поставил в угол ружье, повесил на гвоздь ватник, включил электричество и в одних носках прошёл по войлочной кошме к табуретке, на которой стоял маленький телевизор.
— Садись, садись. Тепло. Хорошо. Утром топил. Еще топить буду.
Артур опустился на кошму, положил под локоть длинную полосатую подушку.
Экран телевизора затеплился светом. Исмаил звякал ведром, наливал воду в чайник.
…Показывали заметённую снегами тундру, редкие поселочки, курящиеся дымками труб. Если верить диктору, комментирующему изображение, люди здесь ходили по «чёрному золоту» — по нефтяным месторождениям, открытым недавно учёными. Потом началась еженедельная передача — «Таисия Лисеева в прямом эфире». На этот раз напротив известной тележурналистки сидели в креслах два непримиримых врага. Лисеева представила их. Один — бывший коммунист, ныне председатель националистической русской партии, другой — тоже бывший член КПСС, демократ. Оба были тщательно, волосок к волоску, причёсаны, имели сытые, холёные лица, почти одинаково одеты — белая рубашка, галстук, чёрный костюм. Вот только выражение этих лиц было разное. Националист явно ожидал каверзных вопросов, широко улыбался в сторону камеры, всегда некстати. Демократ же изображал полнейшее добродушие, чувствовал, что Лисеева будет ему подыгрывать.
— Но скажите, ради Бога, поделитесь, — приставала к националисту тоже холёная толстая Лисеева, — какова ваша конкретная программа? Как‑то вы сказали на митинге, что всех демократов, евреев надо загнать в тридцатикилометровую чернобыльскую зону… Но это же неконструктивно! Грозите свергнуть правительство. А что вы можете предложить народу? Народ так страдает! — Она со вздохом закатила глазки, наглядно изображая для телеоператора, как именно страдает народ.
Исмаил принёс чай, пиалушки, тарелку с изюмом. Артур чувствовал, Исмаилу хочется поговорить, но, восточный человек, он не хотел мешать гостю и тоже посматривал на экран.
— Вырубай. Ну их! — сказал Артур.
Исмаил вскочил с кошмы и, выключая телевизор, подытожил суть всего этого пустозвонства:
— Рабочий лошадка всё равно, с какой стороны на неё садятся — справа или слева.
— Как ты живёшь? — спросил Артур. — Пять лет не виделись…
Исмаил жаловался на то, что люди презрели законы Аллаха и государства, что пограничников никто не хочет содержать, а банды шастают через границу туда–сюда. Рассказал, что недавно у него угнали корову. Убили. Вырезали часть мяса, остальное бросили в хауз–пруд, откуда берут воду… Детей опасно выпускать за пределы кишлака — их крадут, требуют выкуп.
Он тоже беспокоился за Стаха. Подошел к висящему на стене старинному телефону, крутил ручку. Но связи с городом не было.
Артур лёг в соседней комнатке на одеяло. Исмаил накрыл его солдатской шинелью, сбережённой со времён армейской службы.
…Ночью он проснулся от звука выстрела. Спросонья трудно было понять, насколько близко стреляют. Потом послышалась автоматная очередь.
Артур поднялся, прошёл в другую комнату. Исмаила не было на его лежанке, покрытой рваными шкурами. Ружья на месте тоже не было. Он оделся, вышел наружу.
В темноте стрекотали цикады. Издалека докатилось эхо ещё одного выстрела. Он постоял у двери. Потом решил пройти вперёд, надеясь встретить Исмаила. Но, сделав десяток–другой шагов, увидел: в свете звёзд по краю тропинки у кустов бегут низкие серые тени; Артур свистнул. Тени исчезли. И тотчас, казалось — совсем рядом, кто‑то завизжал, захохотал. Он свистнул ещё раз.
И наступила тишина. Артур стоял среди этой ночи, этой тревожной тишины. Молился.
— Господи, — шептали его губы, — дай мира этой земле, этим людям, дай им покоя. Прости им все их грехи, Господи, Боже мой, Иисус Христос! Дорогой, милый, бедный мой Бог, наказанный людьми, я люблю Тебя, знаю, что Ты есть, Ты — рядом. Ну пожалуйста, угаси это пламя, что бушует по всему югу и уже поднимается к северу. Господи, научи, что мне делать, как нести правду Твою людям? Почти две тысячи лет прошло после Твоего появления, а мы все убиваем друг друга под этими звездами… Господи, и ещё прошу, пожалей Россию! — Он молился и представлял себе тот бесконечный, покрытый снегами простор с дымящимися трубами посёлков, который видел вечером по телевизору. — Иисусе Христе, и у Тебя есть Мать, Пресвятая Богородица, не оставь российских старушек, женщин и детей…
Так он молился, стоя здесь среди чудовищно огромного мусульманского мира, раскинувшегося в одну сторону до Африки, в другую — до Индии, до Цейлона… Пользуясь тем, что его сейчас никто не видит, кроме, может быть, ночных зверей, вытянул из‑за расстёгнутой на груди рубашки цепочку, поцеловал кипарисовый крестик.
Странное чувство испытывал Артур, идя назад на светящееся окошко домика. Вроде бы озяб, внутри же всё горело с головы до ног, словно кто‑то вошёл в него. Раскаленный.
Когда на рассвете Исмаил с другим егерем Юсуфом появились в доме, они увидели перекатывающегося на кошме Артура. Тот стонал.
Егеря испуганно склонились над ним.
— Спина болит. Позвоночник, — прохрипел Артур. — Ничего. Проходит…
Он знал, что предвещают эти боли, был рад им, хотя, когда они стихли, у него не осталось никаких сил. И он заснул.
ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»ВЫСКАЗЫВАНИЯ СТАРЦА СИЛУАНА
(Конспект)
Во всём Священном Писании скрыта определённая последовательная цель, но к этой цели святые пророки, апостолы и другие учителя Церкви вели окружавших их людей, приспособляясь к их уровню и пониманию.
* * * * *
Потерявший благодать не воспринимает как должно красоты мира и ничему не удивляется. Хотя по сущности своей человек остаётся тварью, но по благодати становится богом, т. е. получает образ божественного бытия.
* * * * *
Искать Бога может только тот, кто Его познал и затем потерял. Сам Бог ищет человека прежде, чем человек взыщет Его.
* * * * *
Ум, погружаясь в сердце, отходит от образов мира, и душа видит себя совершенно особым образом. В этом созерцании («стянутом» и безвидном) открываются пределы, между которыми движется бытие всего тварного духовного мира, и душа в Боге видит весь мир, молясь за него и сознавая своё единство с ним.
