Чогьям Ринпоче - Истинное восприятие. Путь дхармического искусства
Нам действительно не хочется иметь дело с ярким светом, с очень точным, острым, пронзительным, интенсивным великолепием. Никому не хочется с этим работать; вместо этого возникает нерешительность. Люди часто прибегают к преданности как способу укрыться в кустах: «Если я буду доверять и поклоняться тому, что я испытал, то может быть, блистающее сияние меня не тронет, а примет?» Ещё одна возможность – умно всё объяснить: «Коль скоро моё философское воззрение довольно дружелюбного свойства, то, может быть, я спасусь и буду принят в моём видении острого пронзительного переживания». Можно с уверенностью сказать, что всё это – попытки как-то прикрыться, защититься, потому что мы боимся ярких, точных, пронзительных реалий жизни. Если только у нас получится, мы бы хотели не иметь с этим ничего общего.
Иногда ты смущён от того, что оказался в самом центре происходящего. Ты чувствуешь, что надо как-то попытаться с этим справиться или, по крайней мере, произнести пустые слова: «Это невероятное переживание, такое пронзительное, такое мощное! Ладно, я это сделаю!» Или же устраиваем показуху: «Вот он я, стою обнажённый! Я сейчас спрыгну со скалы! Муки или наслаждение – плевать, я пошёл!» Но когда мы действительно оказываемся в такой ситуации, мы ничего не можем сделать. Драматичны мы или утон-чённы – всё это лишь притворство и пустая болтовня. Все мы без исключения трусы. Мы знаем о последствиях, но прыгать не готовы. Пронзительные переживания в нашей жизни крайне мощные, нерушимые, истинные. Этот касается не только зрительного восприятия, но и эмоциональных переживаний: зрительное восприятие и эмоциональное переживание всегда идут рука об руку.
Зрительное восприятие – это первые врата, или вход, через который мы взаимодействуем со своими эмоциями. А когда объект наших эмоций буквально невидим, когда он не находится перед нашими глазами, мы психологически имитируем зрительное восприятие и начинаем чувствовать эмоции. Например, когда мы кого-то очень сильно любим, до боли, у нас часто возникают зрительные образы этого человека. Это ведёт к воображаемым разговорам. Он обращается к тебе, ты обращаешься к нему. У тебя возникает ощущение физического контакта – например, совместный ужин в ресторане или поездка за город. Все эти восприятия связаны со зрительным восприятием.
Зрительное восприятие идёт впереди всех других чувственных восприятий. Второй уровень – слуховое переживание.
Мы невероятно плодотворны и обладаем необъятным потенциалом, но в то же время не хотим по-настоящему посвятить себя чему-либо. Мы предпочитаем прилечь, уютно устроиться в своём неврозе и всё отдыхать и отдыхать, как вросший ноготь. Иногда нам становится скучно, и тогда мы пытаемся развлечься. Но в этом мы такие вежливые и по-детски невинные – идём в кино, едим в хорошем ресторане, пропускаем стаканчик-другой с друзьями или отправляемся в путешествие в Азию или Европу, если финансы позволяют. Мы занимаемся всякой мелочью, но это всё ненастоящее. То, чем мы занимаемся, – не совсем то, чем мы должны были бы заниматься. Ты можешь считать себя грубым и прямым человеком, но всё равно ты слишком вежливый. Можешь изрыгать свой невроз направо и налево – вопить и кричать на людей, драться, убивать, заниматься любовью, – но всё равно ты никуда не сдвинулся. Мы все ужасные трусы. Это так постыдно, что мы не можем об этом говорить, даже думать об этом не можем. Зачем все эти маленькие тайны, мелкие игры, в которые мы играем? Похоже, нам они нравятся. Проходит один день, ему на смену приходит следующий, и всё продолжает течь, как и прежде. Но мы, в сущности, настолько боимся надвигающегося на нас великолепия и острого переживания собственной жизни, что неспособны даже сфокусировать глаза.
Мы напуганы и на самом деле не хотим иметь никакого отношения ни к чему. Мы чувствуем себя немного неловко. Иногда мы справляемся со своей неловкостью очень профессионально, как в разговоре с инспектором, остановившим нас на трассе. А иногда справляемся с нею, ведя себя, как при разговоре с детьми. Но эти мелкие тактики не работают. Эти имитации профессиональной тактики не срабатывают. В этот момент мы ничего не видим, ничего не слышим и не говорим. Мы слепые, глухие и немые. Это основной процесс, через который мы проходим, и с этим надо что-то делать. Очень важно что-то сделать, потому что мы пока ещё не полностью парализованы. Ещё есть много энергии. Мы можем по-настоящему повернуться лицом к реальности – такой, какая она есть. Я в этом проблем не вижу.
Проблема сводится к тому, что на самом деле мы совершенно не хотим пережить реальность в полном смысле. Вместо этого мы всегда стремимся к её подмене. Например, если вдруг наш ребёнок не желает соответствовать нашим ожиданиями, мы говорим: «Однажды это дитя образумится и вернётся к нам». Если нас бросил любимый, мы говорим: «Рано или поздно он вернётся ко мне и поймёт мои настоящие чувства». Даже если потерялось домашнее животное, собака или кот, мы надеемся, что оно вернётся и узнает нас. Все эти мелкие жесты довольно жалки и бессмысленны. Если, впервые приняв ЛСД или другой наркотик, мы получаем ужасный трип, нам хочется, чтобы во второй раз было лучше, поэтому мы принимаем его снова. «В мой пятый трип я был на грани какого-то откровения. Наверное, надо попробовать шестой». Этот подход всё время сам себя продлевает, но рыба никогда не попадает в сеть. И в мире искусства мы тоже можем придерживаться того же поверхностного подхода, где всё очень интересно, очень красиво, а затем всему приходит конец. Воспоминания о том, через что ты прошёл, уже не приходят даже во снах. Всё забыто, утерянный горизонт.
Отдавать
Агрессия действует как большой покров, не дающий нам видеть точность работы абсолютной символичности, равно как и относительной символичности. И единственное возможное решение, согласно традиционному подходу, – это сдаться.
Подход к символичности, опирающийся на наше желание постоянно узнавать всё больше и больше, довольно спорный, потому что в этом кроется много агрессии. Не в смысле гнева или взрыва злости, но агрессии как фундаментального препятствия. Все те коллекции, которые ты уже собрал и которые продолжаешь собирать, – вещь довольно сомнительная. Когда ты злишься по-настоящему, твои глаза наливаются кровью и ты неспособен ясно видеть; ты начинаешь запинаться и не можешь ясно говорить. Ты становишься злобным овощем. Такая агрессия – величайшее препятствие для восприятия вообще и восприятия символичности в частности. Если ты действительно видишь город Боулдер, если ты действительно видишь горы Боулдера и небо Боулдера, тогда агрессии нет. Но что-то я сомневаюсь, что вы действительно их видели. Это замечание не для того, чтобы вас унизить или обесценить ваше уважаемое бытие. Это напоминание. Может, вы ещё не собрали воедино всё необходимое для того, чтобы пережить то, что надо. Это весьма вероятно, так как агрессия – очень мощный фактор. Когда вы проецируете её на объект, вам хочется его схватить, как паук хватает муху, и выпить его кровь. Вы можете почувствовать себя посвежевшими, но это большая проблема. Определение дхармического искусства, равно как и иконографии, – это личное переживание неагрессивности.
Агрессия – это больше чем просто выйти из себя и избить своего супруга, ребёнка или разругаться с соседями. Всё это лишь побочные продукты агрессии. Настоящая агрессия происходит в нашем уме, в наших сердцах. От неё у нас закипает кровь. Она может сделать нас настолько тупыми и оскорблёнными, что мы просто ослепнем. В этот момент, как ни странно, ты достигаешь чего-то вроде псевдоопыта отсутствия эго. Ты совершенно сливаешься с агрессией. Когда ты по-настоящему выходишь из себя, тебя не существует; существует лишь твоя агрессия.
Ты теряешь точку отсчёта и систему координат. И этого ты боишься больше всего. Ты неистовствуешь, перед глазами багровая пелена, сердце выпрыгивает из груди, и ты начинаешь слышать в ушах этот высокий звук. А в итоге ты всего лишь крохотная блоха красного цвета, блоха, которая и хотела бы прыгнуть, да не может, злобная, кровожадная блоха. Тебе может казаться, что ты большой, но ты просто блоха.
Агрессия порождает множество препятствий для переживания символичности. Когда мы говорим об агрессии, люди начинают злиться. Они ничего не хотят об этом слышать; не хотят иметь с этим ничего общего. «Скажи нам что-то спокойное, хорошее. Ты ведь вроде как должен успокоить мой ум». Боюсь, правда в том, что так ничего не сработает. Нам надо исследовать то, что у нас есть, и то, как глухота и слепота возникают в результате нашей личной агрессии. Агрессия придаёт большую интенсивность нашему желанию что-то узнать. Нам хочется владеть истиной, разжевать, проглотить её, съесть. Это большая проблема. Мы требуем истины так, как требовали бы кусок шоколада. Но мы всё ещё сильно злимся, и нам всегда мало. Поэтому мы ищем ещё один кусок шоколада. И мы это делаем снова и снова, никогда не осознавая, сколько мысленного хаоса мы на себя наваливаем. Это делает нас глухими, немыми и слепыми. Наше восприятие символичности совершенно заблокировано. Это ужасное, крайне пугающее пространство.
