Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука
Но она исчезает, как только внимание пробуждается и переключается на новый объект. С такой нагрузки начинается серия упражнений, в которых сосредоточение объединено с созерцательным размышлением. Занятия проходят в медитативном зале, где должно быть прохладно, тихо и не слишком светло, упражняющиеся пребывают в совершенном покое. Периодически устраивают перерывы, когда можно побродить по саду, будучи при этом, тем не менее, погруженным в проблему.
Коан
Предметом медитативного осознавания является так называемый коан. Он требует высочайшего напряжения и не допускает никакой мечтательности.
Приведем для примера несколько коанов: Если твой дух не пребывает в двойственности добра и зла, тогда что твой изначальный лик, появившийся прежде, чем ты был рожден? Если вы встретите на улице человека, который постиг Истину, то не сможете пройти мимо, ни разговаривая, ни молча. Тогда скажите: как вы хотите с ним встретиться?
Священник Сюсан показал собранию палку (называемую сиппэй, мастера древних времен носили его как посох, а потом как знак своего достоинства) и сказал: Если вы назовете это палкой, то это будет возмутительно. Если вы не назовете это палкой, это будет неправильно. Теперь скажите: как это назвать?
Хакуин (величайший японский мастер дзэн, к которому в большой степени восходит методика медитации с помощью коанов) имел обыкновение поднимать руку, чтобы заставить учеников послушать ее звук:Всем известно, что такое хлопок двумя ладонями. А как звучит хлопок одной ладони?
На примере этого последнего коана попытаюсь (не знаю, насколько хорошо у меня получится) наглядно показать, какими путями идет медитирующий и от чего это зависит.
В течение многих часов, дней и недель ученик, медитируя, размышляет над своим заданием. В глубочайшей сосредоточенности он обдумывает проблему, рассматривая ее со всех сторон. Ему становится понятно: так как звук может быть вызван только двумя приближающимися друг к другу ладонями, то звук одной руки при всем желании не может услышать никто. Но таким простым решение быть не может. Не следует ли высказаться более осторожно: воспринимаемый человеческим ухом звук одна рука не производит? Но и с этим далеко не уйдешь. Дело наверняка не в звуке и не в его восприятии. Скорее всего, это дополнительные детали, призванные усложнить задачу. Наверняка вопрос заключается в разнице между одной рукой и двумя. Может быть, речь идет о фундаментальных различиях между беспредметным «одно» и двойственностью противоположностей? То есть одна рука как символ принципа — этот ответ кажется правильным, потому что подобное различие в буддизме играет решающую роль. Похоже, что подобный ответ затрагивает основы основ.
Итак, ученик идет к наставнику. Он ведь имеет право один раз в день задавать ему вопросы. Он восторженно и гордо выдает свое решение. Мастер выслушивает, качает головой и, ничего не объясняя, отсылает смущенного ученика в медитативный зал. Не исключено, что он вообще не разрешит сказать ни слова и отошлет пришедшего, едва тот откроет дверь. Ученик, предоставленный самому себе, снова начинает концентрироваться. Он ведь хочет отличиться, хочет обратить на себя внимание наставника. Медитируя, он изо всех сил стремится найти правильный ответ. Но как он ни старается, никаких других решений у него нет. Так почему же мастер его отослал? Может быть, он просто неудачно, непонятно выразился? Он оттачивает формулировку. И снова идет к мастеру. Тот снова его отсылает, на этот раз с явным неудовольствием. Но ученик опять не узнал, что он сделал неправильно. И впадает в состояние сомнения: если он так далек от решения, то сможет ли когда-нибудь достичь цели? Потом он берет себя в руки. Ведь речь идет обо всем — о всей жизни! И он «набрасывается на проблему теперь уже не с помощью рассудительного разума, а объединенными силами тела, души и духа, со страстной энергией, так что вопрос больше уже его не отпускает. И мучает его даже во время отдыха, еды и ежедневной физической работы. Преследует его во сне. Теперь уже ученику не надо заставлять себя думать о нем. Даже если бы он хотел отвлечься, он все равно не может. И все напрасно. У него ничего не получается. Он начинает сомневаться в своих способностях, переживает и не знает, что делать. От полного отчаяния его спасает только рекомендация наставника добиваться такого высокого уровня сосредоточения, чтобы стать неподвластным настроениям. Он должен терпеливо и доверчиво ждать, пока то, что нельзя заставить, созреет и само дастся в руки.
Теперь он настроен по-другому. Ему не нужно обдумывать проблему и расчленять ее на составляющие: этим он уже занимался предостаточно. Он больше не прикидывает разные варианты, не рассуждает об одной ладони и о двух ладонях, о принципах и тому подобном, даже уже о самом решении он не думает. Не пытается до него добраться, но все-таки пребывает в чрезвычайном духовном напряжении и настроен на правильный ответ. Он жаждет его, как умирающий от жажды — глотка живительной влаги. Но ведет себя как человек, который хочет вспомнить о чем-то забытом. Он как будто ищет утраченное и всеми силами стремится найти то, от чего зависит его жизнь.
При подобном духовном настрое решение может прийти внезапно, неожиданно. Или так: один оклик, сильный шум, в трудных случаях болезненное прикосновение (прежде этого не боялись) заставляет напряжение прорваться. Как волнителен этот момент! Начинается дрожь, выступает пот. Это момент счастья: ученик неожиданно понимает то, чего он так долго искал. Раньше все было запутано, а теперь он сквозь деревья видит лес. Как будто с глаз спала пелена. У него такое чувство, что он спасен. Это и мимолетно, и долговременно. И все равно пока еще он не может в это поверить.
Сатори
В таком настроении он идет к мастеру. Теперь уже не гордый и восторженный, а смущенный и неуверенный. Он молчит, потому что не может высказать то, что ему самому предельно ясно. Или же бормочет что-то бессвязное и неразборчивое, боясь предложить свое решение.
Мастер видит его насквозь. Возможно, он заметил, едва ученик открыл дверь, что сейчас имело место настоящее событие, появился настоящий опыт: сатори, просветление*. Он успокаивает и укрепляет своего ученика.
* Здесь и далее просветление (сатори) не является синонимом пробуждения, состояния Будды, но понимается как прозрение (яп. сатори — понимать, осознавать, постигать).
Что же случилось? Ведь ученик не нашел нового толкования, у него не появилось новой мысли. Произошло гораздо большее: ученик зашел дальше, отныне он видит решение, как будто у него появился новый, духовный глаз. Теперь он видит не новые вещи, а те же самые, но по-другому. Его видение стало другим — вероятно, он преобразился.
Прямого пути от обычных зрения и восприятия к этому новому, обусловленному сатори видению нет. Происходит скачок в иное измерение. Поэтому новое зрение несравнимо ни с чем, описать его невозможно.
Но нельзя ли охарактеризовать его хотя бы опосредованно? Иначе останется вакуум, и все последующее, тесно с ним связанное, станет еще более непонятным. Потому что в этой фундаментальной интуиции, в этом осознании с первого взгляда кроются истоки последующих, более высоких ступеней дзэн. Об этом состоянии следует рассказать для тех, кто сам не идет по такому пути и не имеет другой возможности с ним познакомиться (пусть даже в весьма приблизительном и неполном виде) кроме как через слушание и говорение. Хотя «палец, указывающий на луну, это не сама луна», как совершенно справедливо утверждают мастера дзэн.
Д. Т. Судзуки
живо почувствовал эту потребность: «просветляющее видение истинной природы всех вещей», «сатори — это вид внутреннего восприятия, не восприятие особого предмета, а, скажем, способность ощущать истинную действительность», «восприятие высшего порядка» — все это, хотя и справедливо, но столь же загадочно, как и само сатори, и есть опасность, что эти определения приведут в действие фантазию и собственный опыт читателя и он создаст себе картину, которая в любом случае окажется искаженной. Поэтому я попробую объяснить по-другому.
Особенно показательным для этого нового видения мне представляется то, что для него все вещи важны в одинаковой степени — и самые незаметные (по обычным человеческим меркам), и самые значительные, — как будто в них проявилась взаимосвязь, которая никогда не попадает в поле зрения обыкновенного глаза. Она проходит не горизонтально, от одной вещи к другой, то есть внутри мира вещей, а вертикально: через каждую отдельную вещь и до тех последних глубин, где она берет свое начало. То есть вещи рассматриваются от начала, от бытия и одновремен» но происходит понимание того, что в них проявляется. В этом смысле все они одного ранга, все владеют «дворянской грамотой», подтверждающей их происхождение. То есть они не вещь в себе. Они указывают на то, что выше их, на основу своего бытия, но делают это так, что эту основу нельзя увидеть иначе чем сквозь ту сущность, которую она обосновывает.
