Сьюзан Грубар - Иуда: предатель или жертва?
93
Поскольку эта сцена появляется после того, как Иисус объяснил Своим ученикам, что они должны вкусить Плоти и выпить Крови Его, Пейджелс и Кинг усматривают в ней возможную параллель с Евангелием от Иуды, автор которого солидарен с Иисусом у Иоанна во мнении о том, что дух, а не плоть, дает жизнь (Pagels and King, 52—53). Исходя из этого своего допущения, они интерпретируют Евангелие от Иуды, как обличение тех «людей, которые подобно Двенадцати практикуют обряды евхаристии и жертвоприношения и вдохновляют прочих следовать их примеру» в мученичестве, лишь приумножающем страдания (65).
94
Майлс излагает это так: «Выбор, перед которым Рим поставил [вождей], был классическим для угнетателя: либо вы поддерживаете порядок, либо мы его обеспечиваем силой. Оправдывая свой сговор, Каиафа приводит классический довод коллаборациониста: людей погибнет меньше, если убивать будем мы» (Miles 193).
95
Сандерс считает, что в действительности «Иисус был опасен, поскольку мог спровоцировать мятеж, который римские войска подавили бы ценой бесчисленных жизней», и поэтому он находит изображение Иоанном Каиафы «полностью соответствующим» (Sanders, 272) историческому контексту. То есть Каиафа «бездействовал не из-за теологических разногласий, а из-за своей принципиальной политической и моральной ответственности: чтобы сохранить мир и предотвратить мятежи и кровопролитие» (273). В книге «От Иисуса к Христу» Фридриксен показывает, что сценарий Иоанна «предлагает более достоверное «нападение» Иисуса, так и более прямую связь между Его нападением и Его казнью» (Fredriksen, 109).
96
Гартнер указывает, что только в этих двух местах в Новом Завете употребляется выражение «человек греха» или «сын погибели» (26).
97
Шеффер объясняет «сильную антииудейскую предубежденность» Иоанна «борьбой между уже утвердившимися и только еще формировавшимися иудейскими и христианскими общинами, борьбой, которую обе стороны вели грубо и бесцеремонно» (Schäfer, 128).
98
Штайнер указывает на несоответствие со строкой 6:70, где Иуда называется «диаволом», и считает, что оно «изобличает внутреннее противоречие, неразрешенный страх перед тем, что некоторые комментаторы имели честность называть «сатанинским причастием» или « сатанинским знаком» (Steiner, 416). Стэнтон указывает на «разрывы в повествовании», которые привели к появлению теорий о том, что Иоанн использовал при написании своего Евангелия несколько разных источников» (Stanton, 104—105), а также на «неловкие переходы», которые могут являться результатом «более поздних вставок в Евангелие» (106).
99
Переписка по E-mail (июнь, 2006). 144
100
Важность этого персонажа в Евангелии от Иоанна (14:22) обсуждается в Главе 5.
101
В 1946 г. Халас уверял, что «Матфей и Иоанн были очевидцами событий, случившихся на Тайной Вечере. Марк почерпнул информацию от Св. Петра, который не мог не присутствовать при утверждении Евхаристии. Лука не был апостолом, но общался с Павлом, который лично Христа не знал (Гал. 1:23). И Марк, и Лука, скорее всего, опирались в своих сочинениях на традицию и сведения, собранные ими в результате подробных расспросов свидетелей» (127-128). Сегодня ученые сходятся во мнении, что авторы Евангелий не были свидетелями описываемых ими событий.
102
Кейн пытается дать «полное представление об общей картине и деталях евангельских свидетельств о Христе» с учетом роли Иуды, но при этом он не ограничивается фактами, предоставляемыми Новым Заветом. В частности, он прибегает к теологическому домыслу о «сошествии умершего Христа», несущего «надежду Иуде, как и всему еврейскому народу» (Сапе, 185).
103
По мнению Рутера, «современные историки обычно объясняют это особенностями миссионерства среди язычников. Поскольку христиане теперь проповедовали язычникам, они хотели предупредить любую враждебность со стороны языческих вождей» (Ruether, 88).
104
«По мере того, как мы последовательно переходим от версии Марка к свидетельствам Матфея, Луки, и, наконец, Иоанна, — поясняют Борг и Кроссан, — изначальный акцент на влияние иудейской толпы, в сравнении с авторитетом иудейского священства, заметно ослабляется» (Boig and Crossan, 90).
105
Об отношении Павла к Иуде см.: Barth (501—503) и комментарии Кейна к Барту (Сапе, 65—66).
106
В книге «Иисус в свете христианско-иудейского диалога» Павликовский доказывает, что споры и разногласия были не только между этими группами, но и внутри каждой из них (Pawlikowski, Christ in the Light of the Christian-Jewish Dialogue, 76-107). Павликовский подчеркивает тесные связи Иисуса с фарисейским движением. О книге Павликовского «Синай и Голгофа» (Pawlikowski: Sinai and Calvary) см. также Главы 7, 8.
107
Браун считает, что «ни в одном из Евангелий не содержится конкретного описания того, как Иуда получает хлеб (Тело) или вино (Кровь)» (Brown, 1398); однако сцены в Синоптических Евангелиях позволяют предположить, что на Тайной Вечере присутствовали все двенадцать апостолов. Когда именно Иуда покинул трапезу — этот вопрос занимал умы теологов во все века.
108
См.: Barasch (160-161).
109
Дербс и Сандона (Derbes and Sandona) также опираются на книгу Бараша.
110
Пьеса Джефферса обсуждается в Главе 5.
111
То, что в эпоху до Нового времени (а так условно я вынуждена называть огромный временной интервал) пришлась не только «юность», но и «зрелость» Иуды, и подчас и «юный Иуда», и «Иуда зрелый» сосуществовали в те времена, читателю станет ясно из следующей главы. Иными словами, объединяя античность и Средневековье термином «эпоха до Нового времени», я отнюдь не хочу умалить значение каждого из этих периодов в истории и культуре, представив их, как просто предшествовавшие Новому времени. При том что большинство историков отмечают нагнетание антисемитских настроений в двенадцатом веке и часто оперируют такими терминами, как «Раннее Средневековье», «Высокое Средневековье» и «Позднее Средневековье», датируя обычно его окончание 1520 г., не пропадавший интерес к образу Иуды и потребность охватить в своем повествовании так много столетий его эволюционного пути, побудили меня отступить от традиционной периодизации.
112
Едва ли стоит оговаривать, что эта строка — которую мы находим в поэме Роберта Браунинга («Роланд до Черного замка дошел», строка 84 — в пер. В. Давиденковой) — была написана гораздо позднее обсуждаемого в этой главе периода.
113
Снятие вины с Бога путем переложения ее на Иуду мы наблюдаем даже в блестящих трудах современных ученых-библеистов. А вот Борг и Кроссан свой отрицательный ответ на вопрос «Была ли смерть Иисуса волей Божьей?» обосновывают тем, что «Иуда, возможно, не предавал Иисуса». (Borg andCrossan, 161).
114
Кейн цитирует выдвинутое Фомой Аквинским в его «The Summa Theologica» («Сумма теологии») схожее предположение о том, что Бог предал Христа смерти из любви, тогда как Иуда предал Его смерти из алчности: «Из любви предал Христа Отец, а Христос Сам Себя предал смерти; и по причине этой Обоих Их восхваляем. Иуда же предал Его на смерть из корыстолюбия, иудеи — из зависти, а Пилат — из-за страха, который испытывал он пред цезарем; вот почему имена их обесславлены» (Cane, 123). Кейн также указывает на то, что ранние теологи в большинстве своем придерживались той точки зрения, что Иуда не принимал участия Евхаристическом таинстве или омовении ног на Тайной Вечере (см. его Гл. 3). Вопрос: «Участвовал ли Иуда Искариот в обряде Евхаристии вместе с другими апостолами?», поднимаете 1946 г. и Галас, подмечая: «Современные теологи и исследователи Писания высказываются за отсутствие Иуды» (Halas, 104).
115
См.: Forsyth and Egan (142).
116
Сложная тема христианских ересей не освещается в этой книге; однако интересующиеся ей читатели могут почерпнуть сведения в книгах Уэйкфилда и Эванса, а также Ламберта.
117
У Иринея, Отца Церкви конца II в., находим еще одну цитату из Папия, в которой тот рассказывает историю об изобилии, обещанном Иисусом на Земле: «А предатель Иуда… не верил, но спросил: “Разве может Учитель произвести такое изобилие?” Тогда ответил Учитель: “Те, кому жить во времена оные, увидят”» (цитируется в книге Эрмана «Утерянное Евангелие от Иуды»; см.: Ehrman, The Lost Gospel of Judas Iscariot, 45). Хотя я лично сомневаюсь, что фрагментарные тексты Папия и прочих древних сочинителей об Иуде могли оказать непосредственное воздействие на художников Средневековья и Ренессанса, но апелляция к ним современных им авторов помогает объяснить стереотипность многих изображений Иуды, созданных в эти периоды.
