Феодор Студит - Преподобный Феодор Студит. Книга 3. Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова
Подлинно, какое может найтись слово у желающего противоречить такой силе истины? Ибо если Господь наш Иисус Христос несомненно явился в человеческом образе и в нашем виде, то справедливо Он пишется и изображается на иконе подобно нам, хотя по Божественному образу (ср. Евр. 1:3) Он остается неописуемым, потому что Он есть посредник между Богом и человеками (1 Тим. 2:5), сохраняющий неизменными свойства обоих естеств, из которых состоит. А если бы Он не был описуем, то перестал бы быть человеком и тем более – посредником, так как с уничтожением описуемости уничтожаются все однородные с нею свойства[480]. Ибо если Он неописуем, то и неосязаем, а если осязаем, то вместе и ощутим, чему противоречить было бы глупо, ибо это свойства тела, подлежащего осязанию и изображению. (191) И как Он будет неописуем, если может страдать? Если же Он описуем и может страдать, то, конечно, нужно и поклоняться Ему в том виде, в каком Он изображается, так как слава первообраза не разделяется в образе, по выражению Василия Великого, ибо «чествование образа переходит к первообразу»[481], то есть всякого – естественного ли или художественного. Так же точно надобно рассуждать и относительно изображения честного Креста: чрез поклонение этому изображению чествуется поклонением и Животворящее Древо; равно как и наоборот: вместе с уничтожением [первого] по необходимости уничтожается [и второе]. Разве исповедание этого изображения не есть исповедание Животворящего Креста? Равным образом и отвержение, в противоположном смысле. Подобное отношение надобно полагать и между иконою Христа и Самим Христом всякому здравомыслящему. Впрочем, теперь не время для догматического [Col. 1120] изложения, которое легко может убедить и весьма слабоумного признать свет истины.
Такова евангельская вера нас, грешных; таково апостольское исповедание нас, смиренных; таково преданное от отцов богопочтение нас, нижайших! Паче этого, если не только кто-нибудь из нынешних или древних, но если Петр и Павел, – говорим о невозможном как бы о возможном, – и даже если пришедший с самых небес [Ангел] станет учить и проповедовать (ср. Гал. 1:8), то мы не можем принять его в общение, как не согласующегося со здравым учением веры. Наконец, как бы ни было угодно вашей власти, наше смирение готово скорее страдать до смерти, нежели отречься от такого искреннего нашего исповедания.
72. К Иосифу, брату и архиепископу <1>[482]
(192) <NPB. 8 (1). p. 1> Я получил письмо от твоей святости. Узнав из него о твоей беседе с властителем[483] (τον κρατούντα) и в конце концов о твоем благословенном изгнании, восстенал я, смиренный (как же иначе?), однако прославил Бога, прославившего тебя этим[484]. И вот я радуюсь, возлюбленный брат, и сорадуюсь твоей удаче, горжусь твоим торжеством или, разумеется, изгнанием, как царствующие – своими венцами. Кто дал бы мне возможность видеть твое желанное лицо! Я жадно бы обнял тебя, который вот уже в третий раз подвергаешься изгнанию и заключению за правду Божию[485]. В самом деле, твоя добродетель терпела ущерб, пока ты жил в монастыре[486], и была как бы под спудом. Теперь она возносится на подсвечник и светит всей Церкви (ср. Мф. 5:15). Так желавшие скрыть твою добродетель содействовали ее торжеству. Прекрасно изгнание и других святейших епископов[487] и вполне заслуживает похвалы, но не может быть поставлено рядом с твоим. Почему? Потому что однократно и не развивается от силы в силу (Пс. 83:8) подобно твоему, троекратному и трехчастному. Поэтому хвально имя твое, славен подвиг твой, вечно веселие твое. Мы разлучены друг с другом и расселены, но милостив Бог соединить нас и поселить вместе навеки. Может быть, Ему благоугодно будет и здесь дать нам возможность опять лицезреть друг друга.
Мы отправили святых отцов и братий, в том числе и доброго Калогира, который почил на руках у тебя, который как бы по повелению Бога, а не тленного царя покинул Фессалонику и <p. 2> пришел в Саккудион[488]. Двоим мы предоставили беседу – не знаю, какую для людей, но для благочестивых – добрую, хотя я по грехам и лишен дарования. Ты же, блаженнейший, всегда преуспевай в добре, молясь непрестанно о моем спасении, так как и я поминаю тебя. Ведь что после Бога [мне важнее], как не твое отдохновение? Оторвали от ребра твоего брата (193) Афанасия[489] (умножение скорби, но и награды), почти так же и Нектария; но если против его воли, не так прискорбно, если же с его согласия, горе мне, несчастному; впрочем, время покажет, как он взят[490]. Ты остался почти одинок, лишь с добрым моим Анфом и Епифанием. Да дарует Господь им благодать служения твоему преподобию, и я очень их прошу и молю явиться спутниками тебе до смерти. Что сказать о прочем? Да призрит Бог на Свое достояние и водворит мир в Своей Церкви.
Приветствуют тебя раболепно братья, состоящие при мне.
73. К нему же <2>[491]
Вот уже второе письмо[492] посылаю тебе после отъезда твоей святости из Византия[493]. Я желал бы делать это ежедневно, если бы было возможно. Однако должно воздавать Богу [и за то], что Он, Благой, дал нам, возлюбленный, возможность посредством писем на таком большом расстоянии беседовать друг с другом в столь короткий срок.
Ведь теперь нам не приходится беспокоиться о [твоем] переезде через море, ибо мы уверены, что ты в безопасности с Богом достиг места, куда сослан за правду, ты, столп Православия и утверждение Церкви[494]. Каково это место, каков дом, в котором ты поселился, каковы его владельцы – всё это, очерченное в различных красках, представляется нашему умственному взору никак не подобающим [тебе]. Однако, каково бы всё это ни было, я уверен, что твое боголюбие, уже привычное, готово подвергнуться бедствиям в мученичестве за Христа.
О нас, грешных, нечего сообщить нового сверх того, что ты уже знаешь, исключая распространившийся слух, будто нам предстоит переселение в другое место[495]. Но куда <p. 3> бы нас ни забросили, [всюду], разумеется, Господня земля (Пс. 23:1). (194) Не переставай молиться о том, чтобы мы разумом, сердцем и душою обитали в добре; открыто признаем, что мы преданы тысячам греховных наклонностей. Что касается ереси[496], то она разрастается с каждым днем, по мере наших грехов, и как бы клокочет пламенем мучений и изгнаний, [встречая] сопротивление по милости Христовой от очень многих – прежде всего, игуменов, не говорю уже о простых монахах. И [в числе их] даже некогда гонитель Христов, теперь за Него страждущий, благоговейнейший игумен Иосиф[497]. Видишь, брат, Божие человеколюбие, как Он хочет спасти всех. Но, с другой стороны, взгляни на коварного врага; он увлек Нектария[498], бывшего некогда с нами, а теперь [приставшего] к нечестивым, который никогда не был верным, но очень часто предателем. И что тягостнее, он – один из берущих подписку в нечестии от настоятелей дальних областей. Так не удивляйся, человече Божий, и не очень огорчайся, хотя, конечно, печально, что из наших недр вышел беззаконник, но ведь и Иуда был из числа апостолов. Да обретут милость соумерщвляемые с тобою верные братья наши, которых я усиленно приветствую, особенно моего доброго Анфа, если он с тобою, и моего Афанасия – бессмертного по имени[499].
Мои братья с почтением целуют твои ноги.
74. К Евфимию, [епископу] Сардийскому <3>[500]
Ради Владыки всех твое преподобие удалено властью[501] от нас, грешных, но [удалено] не духом, объединяться в котором особенно богоугодно, тогда как многие, соединенные телесно, но не соединенные духовно, лишены действительной взаимной связи. Поэтому, если оы властитель[502] из упорства разослал нас на самые границы вселенной, он не разлучил бы нас, особенно если Бог благоизволил нам письмами видеться и беседовать друг с другом.
Единство духовное и телесное.
Это я хочу сказать во-первых. Затем – близость варварской страны к <p. 4> окраине, куда ты сослан, возбуждает опасение за твою безопасность. (195) Впрочем, всё, что касается тебя, в руке Господа, Который, сопутствуя тебе, да оградит тебя от всякого зла. Может быть, Бог, желая, чтобы Его избранники, подобно звездам, сверкая, прорезывали твердь веры, добродетельных, как ты, мужей разослал в разные стороны, так чтобы светило Православия обтекало не одно [лишь] место, а просвещало еще многих непосвященных. Итак, как светлая заря, распространи лучи своего блестящего учительства, устрой день спасения подвизающимся в ночи и укрепи страждущих от недостатка света. Будь соузником [апостола] Павла, а если так – то и сподвижником Афанасия, ведь с Запада[503] [пришла] ему великая слава.
Так мы из сильной любви к доброму отцу сыновне беседуем, стараясь воспламенить таящиеся в твоем боголюбии священные искры, дабы еще ярче засиял пламень твоего учительства, ибо, как ты знаешь, [теперь] трудная ночь и глубокая тьма, значительно пагубнее девятой египетской казни (Исх. 10:21–23), [тьма], которая приводит в столкновение и беспорядок и потемняет не только тела, но, что еще горестнее, души. Гремит властитель – угрозы, заключения, язвы, озлобления, испытания, следствия, наказания, ссылки, всякого рода устрашения и коварство. Но продолжает ли блистать, держится ли кто другой, кроме наших назореев[504] (ΝαζιραΓοι), этих нервов (τα νεΰρα) Церкви[505], отборных начатков (ακροίνια) преподобия, которых мир недостоин (ср. Евр. 11:38)? Вместе со многими сюда причисляется и благоговейнейший Керамейский игумен: ведь так следует называть того, который, потерпев поражение, снова вступил в битву[506]. И благословен Господь, имеющий много мучеников в это гонение во утверждение Своей непорочной веры.
