Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 2
Став медтехником, Лева, где бы он ни был, всегда носил с собою перевязочный материал. Вскоре на производстве произошел несчастный случай: один из заключенных камнем перебил себе палец. Первый раз в своей жизни Лева оказал медицинскую помощь пострадавшему. Память об этой своей первой перевязке Лева сохранил навсегда. Он чувствовал, сознавал, что оказывает помощь человеку, и старался перевязывать нежно, осторожно и в то же время, соблюдая правила десмургии — учения о наложении хирургических повязок. Впоследствии Лева делал бесчисленное количество перевязок, но такого чувства морального удовлетворения, как от первой, он, кажется, больше уже не испытывал.
На канале все время велись взрывные работы: компрессорами бурились шпуры, в них закладывали аммонал, и гранит взрывался. Бригады работающих на это время отводились в сторону, в укрытие. Но случилось так, что вылетавший от взрыва камень пробил палатку, в которой трудились женщины, и ударил одну из них по голове. Она потеряла сознание. Лева, по делам механизации находившийся как раз в этом месте, бросился в палатку, сделал самодельные носилки и организовал доставку пострадавшей в лазарет. Эта маленькая помощь доставила ему большую радость. Потом он стал аккуратно ходить в лазарет, помогал делать перевязки, в то же время оставаясь на работе на электростанции.
Но если Леве такое совмещение двух видов деятельности было по душе, то санчасть эта совершенно не устраивало. Им нужно было, чтобы юноша круглосуточно, день и ночь, был в лазарете. Без ведома Левы санчасть подала наряд для перевода заключенного Смирнского на работу в лазарет. И хотя наряд этот оформили, Лева по-прежнему оставался на прежней работе, так как руководство электростанции не отпускало его. Кончилось тем, что за ним в контору пришли надзиратели и забрали в лазарет под предлогом, что, не желая работать, он не выполняет распоряжений лагерного начальства.
Медработников разместили на втором этаже здания лазарета — фактически на чердаке. Там было устроено общежитие. В одной комнате жили врачи, в другой — фельдшер-венеролог, опытный старый работник. К нему и поместили Леву — на уплотнение.
В лазарете как раз не хватало фельдшера, который обслуживал бы рожистых больных, и эту работу поручили Леве. Для юноши это явилось своего рода испытанием. Палата, где держали в изоляции больных с рожистым воспалением, была всегда жарко натоплена и пропитана запахом ихтиола: больных лечили ихтиоловыми повязками. Этот неприятный запах очень не нравился Леве. Больные с рожей лица ходили, как будто в масках. Но что же делать? Нужно было смириться и ради блага людей идти на все. Юноша-медтехник старательно выполнял все процедуры, которые назначал врач-терапевт, ведущий эту палату.
Лева не унывал и про себя напевал гимн, который был так созвучен его тогдашнему настроению.
За людей, за людей
Помоги мне, о Боже, все отдать.
Чтоб смелей и скорей
Мог я гибнущих братьев спасать.
Единственное, о чем он сожалел, заключалось в том, что твердо тот гимн он не помнил,
С Левой в лазарете особенно подружился молодой фельдшер-украинец Кашенко. Одаренный работник, он был правой рукой хирурга Троицкого, участвовал в перевязках и сложных операциях, проявляя колоссальную выдержку и находчивость.
В те годы работы была такая прорва, что фельдшеры и санитары прямо валились с ног от усталости и постоянного переутомления. Дежурили и днем, и ночью. Тяжелобольных было много. Случилось так: умрет человек, его вынесут, а на это место, не разбирая, что здесь только что находился труп, ложился и засыпал крепким сном дежуривший лекпом, потому что у него уже не оставалось сил стоять на ногах.
Голод давал себя чувствовать по-прежнему. Многие из персонала лазарета питались за счет больных, недодавая им полагающегося количества супа и каши. Однако Леве так поступать не позволяла совесть. К предназначавшейся больным еде он прикасался лишь в тех редких случаях, когда «сестра-хозяйка» лазарета — стройный мужчина Пинт — угощал врачей и Леву пищей, оставшейся от больных, которые уже не могли есть, объясняя это тем, что иначе ее придется выбросить. Но работать в рожистой палате Леве пришлось недолго. Тот заключенный, которого прислали на электростанцию вместо Левы, так запутал все дела, что бывший Левин начальник через сектор управления механизации лагеря выхлопотал наряд, возвращающий заключенного Смирнского назад на электростанцию. И опять за Левой пришли надзиратели. Только теперь они забирали его с медицинской службы, чтобы водворить в прежний барак и на прежнее место работы. Лева этому отчасти даже обрадовался: ведь он мог снова, зарабатывая свой хлеб насущный в отделе механизации, одновременно безвозмездно трудиться в лазарете, обслуживая больных.
Однако Лева не проработал на электростанции и нескольких недель, как санчасть, испытывавшая большую нужду в медработниках, начала хлопотать через высшую инстанцию о его возвращении в лазарет. И тогда начальник Сосновецкого лагеря подписал приказ — вернуть Леву назад, на медработу. Когда это предписание поступило в сектор механизации, там решили любыми путями выхлопотать разрешение на то, чтобы Лева остался у них.
— Ну, скажи, скажи, — спрашивал, размахивая руками, Леренс, — неужели ты не хочешь у нас работать? Разве тебе здесь плохо? Что это ты связался с медициной?
— Я хочу работать и там, и там, — отвечал Лева.
— Но ты же видишь, что это невозможно. Прохорский уже подписал приказ о твоем переводе в лазарет. Что же делать? Что же теперь делать?
В их разговор включился начальник электростанции:
— Я знаю, что делать. Пойду, куда следует, и доложу, что Смирнский — баптист и из Христовых побуждений проник в лазарет. Его мигом оттуда уберут, и он останется у нас.
Лева понимал, что действительно после такого доклада ему в медсанчасти не работать, и он стал упрашивать начальника электростанции отказаться от своей затеи, так как из-за нее могут произойти всякие тяжелые последствия, и Леве не придется работать ни там, ни тут. Поразмыслив, начальник согласился с доводами юноши и обещал не докладывать о его христолюбивых устремлениях.
— Вот что мы сделаем, — сказал Леренс. — Сейчас к нам должен прийти главный инженер секции механизации канала Никольский. Он постоянно бывает в управлении и хорошо знает все начальство лагеря. Попросим его, чтобы он позвонил Прохорскому и попросил его оставить Смирнского у нас.
Когда пришел инженер Никольский — высокий худощавый старик, лицо которого все время подергивалось от нервного тика (он тяжело пережил следствие и осуждение его в лагерь), ему доложили дело Левы, сказав, что Лева действительно нужен отделу механизации, и попросили позвонить прямо Прохорскому. Никольский попросил телефонистку соединить его с кабинетом начальника лагеря.
— У нас такое дело, гражданин начальник, — начал он телефонный разговор. — Есть тут у нас опытный работник по линии механизации — Смирнский. И вот по вашему распоряжению его забирают на работу в лазарет. Прошу отменить распоряжение, так как он нужен здесь.
Но Прохорский не счел необходимым удовлетворить просьбу своего подчиненного, и находящиеся в комнате услышали растерянный ответ главного инженера:
— Так, значит, никак нельзя?
Он повесил трубку и с любопытством посмотрел на Леву. — Прохорский говорит, что отменить приказ не может, потому что вы медтехник и должны работать по специальности. Я вот до старости дожил, а не слыхал, что есть такая специальность — мед-техник. Знаю, есть зубные техники. Они зубы делают. А медтехники — они что, кишки что ли делают?
Лева объяснил, что медтехником в лагере называют фельдшера, в обязанности которого входит ухаживать за больными, выполнять распоряжения врачей.
Итак, борьба за Леву закончилась. Его снова водворили в лазарет. «Да будет воля Твоя, Господи! Это, конечно, мое призвание, и я все силы целиком должен посвятить именно ему…»
Глава 15. Первое мая
Наступила весна. Работы на канале шли успешно, заключенные прилагали все силы, чтобы только заработать большую горбушку, получить зачет рабочих дней и поскорее вернуться домой. Большинство строителей были крестьяне, они привыкли трудиться. Одних из них окрестили на следствии подкулачниками, другие действительно были кулаками. Так или иначе, все это были люди, крепко заинтересованные в труде и его результатах.
Совсем иную картину представлял из себя преступный мир. Он, как правило, мало интересовался трудом. В то время как крестьяне не нуждались в уговариваниях и понуканиях, с преступным миром начальство особенно носилось, создавая им все условия, вплоть до того, что разрешало жить со своими воровскими подругами, организовывать свои трудовые коллективы, — и вообще всячески их поощряло. Несмотря на все усилия заинтересовать уголовников, большого толка в работе от них не чувствовалось.
