Дмитрий Щедровицкий - Беседы о Книге Иова. Почему страдает праведник?
Казалось бы, что плохого в таком воззрении? Разум действительно дан Богом человеку для изучения бытия, и прежде всего — для первоначальных познаний о Самом Боге. В Послании к Римлянам сказано, что тварный мир своим совершенством указывает людям на существование Бога, и они не могут сказать, будто никогда о Нем не слышали, не видели Его дел: весь строй бытия, его гармония свидетельствуют о Творце, Который поэтому отчасти и Сам познается разумом (Римл. 1). Разум как таковой прекрасен, но ограниченный человеческий «плотский ум» (как он именуется в посланиях Павла — см., например, Кол. 2, 18) не вмещает благодати, указывающей путь к более высоким уровням бытия, и поэтому такой разум не может ни познать суть Божественного, ни быть самодостаточным в главных вопросах жизни. И вопросив Иова: «Можешь ли ты исследованием найти Бога?» (11, 7), т. е. совершенно Его познать, а затем полемизируя с самим собой, Софар в конце концов приходит к выводу, что, мол, да, человек действительно может познать Создателя — и даже должен это сделать. Однако он не принял во внимание то обстоятельство, что завесы, наложенные на познающую сущность человеческого духа плотским разумом, мешают ему видеть дальше вещественного мира…
Если мы теперь сопоставим взгляды всех троих друзей Иова — Елифаза, Вилдада и Софара, — то увидим, что каждый из них по-своему прав. Елифаз говорит, что Бог познается через откровение. Да, действительно, именно на откровении основана истинная вера. Однако частичное откровение (каковым обладал, например, сам Елифаз), когда оно принимается за абсолютное и исчерпывающее, становится причиной многих бедствий в мире и заблуждений в религии. Потому что откровение как таковое никогда не прекращается, не иссякает: Бог вечно жив, и к Нему всегда можно обращаться, молясь и прося Его о вразумлении и наставлении. Но когда то, что было в свое время живым словом на устах пророка, гласом Духа Божьего, начинает восприниматься последующими поколениями как мертвая буква, подавляющая своим ложно понятым авторитетом живые мысли и чувства, то бывшее прежде спасительным становится губительным.
Прав в некотором смысле и Вилдад, который утверждает, что традиция спасительна. Да, всякая чтимая религия человечества основывается на традиции. Традиция — это правильная, опробованная поколениями, проверенная тысячелетиями дорога познания Невидимого. Но когда традиция, пусть и истинная, признается вседостаточной, а всё, что она не охватывает, на что не распространяется или чему не уделяет достаточного внимания, отвергается с порога, то такое понимание может стать гибельным для духовного развития.
И, наконец, путь Софара — разумное постижение. Что может быть прекраснее разума? Но путь рационального исследования, когда он превалирует настолько, что отвергаются все остальные возможности познания — интуиция, откровение свыше, мистическое проникновение, экстатическое озарение и т. п., — оказывается недостаточным и в конце концов может привести к трагедии.
В каждом из трех случаев, нами рассмотренных, рисуется исчерпывающая картина бытия, в которой уже нет места никаким переменам или новым поискам. Дано откровение раз и навсегда — и другого откровения быть не может (так у Елифаза); дана традиция — и она якобы может объяснить всё (у Вилдада); и, наконец, утверждается, что человеческий разум всеобъемлющ и самодостаточен (у Софара). Нет места новым поискам; в результате рождаются фанатизм — абсолютная преданность только своей дороге, своему способу познания и доходящее до ярости отвержение всех остальных способов.
Описанные три учения можно определить как путь экстатического откровения, путь ортодоксальной традиции и путь интеллектуального познания. Оказывается, помимо других, в древнем мире существовал фанатизм и интеллектуальный, выражавшийся во вражде различных научных, философских и теологических направлений.
Итак, мы видим, что на каждом из рассмотренных трех путей формируется свой особый фанатизм, который праведника Иова представляет страшнейшим грешником, в чем оказываются согласны между собой все трое философов. К одному и тому же выводу приходят и Елифаз, прямо обвиняющий Иова в совершении чудовищных преступлений; и Вилдад, который говорит Иову: «Ты, по-видимому, делал то, и это, и еще больше»; и, наконец, более сдержанный в своих эмоциях интеллектуал Софар, который хотя и не бросает Иову подобных обвинений в лицо, осуждает его завуалированно. Вот общий взгляд на праведника-страдальца, характерный для всех трех господствующих ответвлений человеческой мудрости.
Посмотрим же, что о подобной мудрости говорит пророк Исаия: какова, согласно полученным им откровениям, вся человеческая философия, если она не обращается постоянно к источнику всякой мудрости — ко Всевышнему, не корректируется Им, не соотносится с Его живой и вечно действующей волей? —
…То вот, Я еще необычайно поступлю… чудно и дивно, так что мудрость мудрецов… погибнет, и разума у разумных… не станет. (Ис. 29, 14)
А в Первом послании к Коринфянам задается прямой вопрос об истинной природе такой, не ищущей живого взаимодействия со всеведущим Богом, мудрости:
…Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? (IКор. 1, 20)
Вспомним, что к Иову пришли величайшие мудрецы своего времени, и все они — представители трех основных, господствующих, направлений человеческой мысли — оказались, скажем так, «полубезумными» перед лицом того, что происходило у них на глазах.
И в том же послании Павла сказано следующее:
Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым.
Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их.
И еще: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны. (1 Кор. 3, 18–20)
В каком же случае умствования мудрецов (а ведь «мудрец» — это высочайший из «титулов», доступных человеку!) становятся суетными? В каком случае мудрецы уловляются собственным своим лукавством, т. е. своими законченными теориями бытия? Ответ простой: когда их теории не соотносятся с живым словом Божьим!..
Глава 7
ПРОРОК ЕЛИУЙ. «СЛУШАЙТЕ ГОЛОС ЕГО»
Мы видели, как речи троих друзей Иова, обличавших его и осуждавших, разбились, словно три ладьи о несокрушимый риф, о его твердое упование на справедливость Божью (или допущение, что мир может существовать и без этого Божественного атрибута). И тогда трое друзей замолчали, поскольку Иов всё еще считал себя правым «в глазах своих» и продолжал вызывать на суд Создателя. Так начинается 32-я глава:
Когда те три мужа перестали отвечать Иову, потому что он был прав в глазах своих… (Иов. 32, 1)
Они ведь были мудрецами и потому поняли, что приводить еще какие-то аргументы бессмысленно, поскольку Иова им убедить ни в чем не удалось.
И тут выступает на сцену некий «четвертый из троих», если можно так выразиться, по имени אליהוא בן־ברכאל <Элигу бен Барах’элъ>, или, в Синодальном переводе, Елиуй, сын Варахиилов. Об этом человеке ничего не было сказано прежде, имя его еще не появлялось на страницах Книги Иова, и он не упоминался в числе тех мудрецов, которые посетили страдальца. Появляется Елиуй совершенно внезапно — и сразу начинает говорить. Возможно, он был в свите одного из троих мудрецов, ведь такие вожди племен, древние шейхи, не ездили в одиночестве по пустыне, но их обычно сопровождала целая свита придворных и телохранителей.
И вот некто, чье имя אליהו־א <Элиги> напоминает имя пророка Илии — אליהו <Элийагу>, осмеливается теперь выступить с собственной речью, одновременно и осуждая Иова, и возражая предыдущим обличителям.
Елиуй действительно похож на пророка Илию — как своей бескомпромиссностью, своей абсолютной преданностью Всевышнему,
так и тем, что в его словах совершенно отсутствуют лесть или приспособленчество. Он ревнует о Боге так же, как впоследствии ревновал пророк Илия. Имя его, אליהוא <Элигу>, означает «мой Бог — Он», т. е. это теофорное имя. Его отца зовут ברכאל <Барах’элъ> — «благословенный Богом». В имени Елиуя как бы заключено указание на то, что «оправдывать» Бога — Творца вселенной — следует всегда, независимо ни от выгоды, ни от каких бы то ни было обстоятельств, и именно это приносит миру благословение. И еще один намек содержится в его имени: через Елиуя как бы говорит Сам Бог, вдохновенная речь Елиуя — это некое введение к непосредственной речи Создателя, когда Он напрямую откроется Иову, и тот услышит его голос из грома и бури.
Таким образом, Елиуй своей громовой проповедью готовит почву для прямого Божественного откровения. Каковы же его речи? Прежде всего, они самые правильные, наиболее адекватно передающие истину из всех, звучавших доселе. Это видно хотя бы из того, что когда впоследствии Господь повелевает Иову принести жертвы за троих друзей, говоривших неверно и тем навлекших на себя гнев Божий, Елиуй среди них не упоминается:
