Андрей Виноградов - Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания
— Я же говорил, что святой Андрей был скифом! — крикнул Фока.
— Да не скифом, а в Скифию. Потому и пошёл от нас святой Андрей на север, а святого Иоанна оставил нам.
— Это после Тианы прибыл к вам Андрей? — спросил Епифаний Стефана.
— Не знаю ничего ни про какую Тиану. А к нам он прибыл, конечно, морем. В эфесском порту до сих пор показывают каменные ступени, на которые сошли апостолы Иоанн и Андрей.
— Врёшь ты всё! — не унимался Фока. — Это в Эфесе нечего ему было делать. А ты, отче, так и запиши у себя.
— Хорошо-хорошо, братья, — начал успокаивать их Епифаний. — Не ссорьтесь только. Раз вы оба уверены, что святой апостол Христов Андрей побывал в ваших городах, то я так и напишу.
Стефан добавил:
— И не забудь указать, что в Эфес он прибыл морем.
— А в Тиану по суше, — встрял Фока. — Нету у нас никакого моря.
Епифаний только и развёл руками. Но оказалось, что ещё один город оспаривает первенство пребывания апостола Андрея в Малой Азии — Анкира Галатская, потому что из Анкиры был монах Феостирикт, недавно пришедший в Студий. Он был высок ростом и крепок телом, а потому, хотя и был слепым от рождения, помогал переносить больных и покойников. Если бы не слепота, его ни за что не приняли бы в монастырь, ибо галаты до сих пор славятся своим диким нравом и варварской необузданностью.
— И Анкиру мою не забудь, отче, — тихо сказал Феостирикт. — Я ушёл оттуда от постоянных набегов сарацин, но помню и почитаю свой родной город. У нас святые апостолы Андрей и Пётр останавливались по пути в Синопу. Они были между собой родными братьями и нашли ночлег у иудея по имени Онисифор, а на следующий день воскресили одного покойника. Так и наставляли они в вере многих, а потом пошли из Анкиры по городам, толковали Писание, чудотворили, убеждали всех вокруг в истинности Евангелия, и крестили народу бессчётно, и Божественных тайн преподавали верным чадам.
— А не с тем ли Онисифором, — спросил Стефан-виноторговец, — ты путаешь своего иудея, который сослужил большую службу святому Павлу в Эфесе, когда он учил в нашем городе? У этого Онисифора Павел постоянно останавливался и пользовался его гостеприимством, а потом Онисифор разыскал того в Риме, когда оказался там по делам.
— Да, — подтвердил Епифаний, — во Втором послании Тимофею упоминается некий эфесянин Онисифор…
— Но это, конечно, другой Онисифор, — спокойно возразил Феостирикт. — За своего я ручаюсь: он был анкирец, а вовсе не эфесянин.
Тут Епифаний запутался вконец. В одной только Малой Азии, ещё до того, как апостол Андрей вышел к понтийским берегам, оказалось слишком много городов, которые он мог посетить, а если верить рассказам местных жителей, то действительно посетил. И города эти не упоминались в «Деяниях Андрея», так и не возвращённых пропавшему библиотекарю Фоме и брошенных в Патриаршей библиотеке на произвол судьбы. Зато Эфес и Анкира (точнее — Галатия в целом) были освящены авторитетом апостольских Деяний и Посланий: там проповедовали в разное время Пётр и Павел; Андрей же, увы, не упоминался вместе с ними. Но разве не могло его там оказаться? Разве не мог он сопровождать родного брата?
В таких размышлениях Епифаний провёл остаток дня и даже в канун Цветоносной недели не был всею душой погружён в подобающую молитву. В самый же день торжества, по окончании обедни, студийский настоятель Феодор решился вывести свою братию и верных ему мирян за пределы монастырской ограды. Он вышел на середину Предтеченского собора и, указуя на святые иконы, произнёс:
— Доколе оставаться нам тайными, а не явными богопочитателями? Доколе в молчании оплакивать нашу напасть? Если земля носит такое беззаконие, то почему мы должны ей уподобиться? Ибо мы образ не земли, но Адама, Самим Христом восстановленного из бездны грехопадения. Возьмём же теперь в руки образ нашего Бога и образ сияния Его, запечатлённого в ликах Матери Его и святых Его, — и обойдём вокруг нашей обители, дабы явить всему Городу нашу веру в спасительную силу Божия первообраза!
Повинуясь не только повелению духовного отца, но и желанию душ своих, все студиты, в количестве более семи сотен, а также все примкнувшие к ним верные миряне сняли со стен собора иконы и вынесли из библиотеки и скриптория украшенные образами книги — и пошли кругом монастыря, высоко неся над собою святыни и велегласно воспевая: «Пречистому образу Твоему покланяемся, Благий, прося прощения согрешений наших, Христе Боже…» — и так весь тропарь Спасову образу и другие победные песни.
Теперь ответа василевса не могло не последовать. Лев отправил к Феодору гонца с требованием вступить в общение со лжепатриархом Феодотом Касситерой, племянником самого Константина Навозника, гнуснейшего из иконоборческих императоров. Этот Феодот до иконоборческого лжесобора, вынудившего Никифора отречься от патриаршества, не имел к Церкви никакого отношения и был всего только спафаро-кандидатишкой при дворе Михаила Рангаве, — и конечно,
Феодор ответил василевсу, что признаёт законным патриархом ныне здравствующего Никифора, а низложение его считает неканоничным, и поминать Феодота не намерен, поскольку Никифор всех иконоборцев и их еретическое сборище предал анафеме. Следующий гонец из императорского дворца прибыл в Студий уже в сопровождении отряда гвардейцев, так что Феодору не оставалось ничего иного, как поздней ночью собрать в соборе братию и попрощаться со всеми. Игумен не был подавлен свалившимся на него несчастьем, но как обычно бодрым и громким голосом благословил присутствующих:
— Благодарю Бога, что вы, чада мои и святые отцы, остались непоколебимы в буре иконоборческой ереси, не увлеклись в душепагубное общение с нею. И точнее было бы не иконоборчеством, но христоборчеством именовать её, ибо мы, исповедуя Христа, боремся и за святую икону Его; и напротив — кто отвергает её, тот и Христа отрицает, потому что, по словам Василия Великого, чествование образа относится к первообразу, и одно в другом созерцается и почитается поклонением, тогда как Лев — недаром же имя у него звериное! — служитель сатаны, подражая нечестию предшественника своего Константина, неистово беснуется против Христа, святой Матери Его и всех святых. Память его да погибнет с шумом вечного проклятия! Вы же да сохранитесь столпами и опорою для Церкви Божией, защитниками и ходатаями пред благим Богом о нас смиренных, чтобы нам, имея веру, действующую любовью, спастись от лукавого.
Студиты не решались промолвить ни слова. Феодор же, пригладив свою уже совершенно седую, разделённую на две волнистые части бороду, сел в кресло и сказал по-простому:
— Ну что ж, отцы-братья, спасайтесь кто как может. Время нынче лютое, вот и разбегайтесь в разные стороны от нашего рычащего Льва и его зубастых львяток. Что меня ждёт — не знаю. Вас — мученические венцы. Или проклятие Иуды. Спаси нас всех Господь!
Отцы-братья зарыдали и бросились обнимать своего настоятеля. Более часа завершалось молчаливое прощание, оглашаемое всхлипами, шелестом монашеских одеяний и стуком деревянных подошв, после чего Феодор сдался в руки императорского посольства. В ту же ночь, даже не завозя на суд к василевсу, его переправили на азиатский берег, чтобы заточить в одной из неприступных крепостей.
Остальные студиты последовали совету Феодора и стали расходиться из монастыря по двое и по трое — кто куда, но подальше от оставленного Богом Нового Рима. Епифаний вместе с Иаковом собрали полную суму самых необходимых книг, восковых табличек, чистого пергамена и пошли в ближайшую к монастырю Псамафийскую гавань, где стояли рыбацкие судёнышки, чтобы уйти на одном из них через Геллеспонтское море в Вифинию. Иакову удалось с трудом договориться об этом с Димитрием из Прусиады, хозяином и кормчим одного старого судёнышка, на котором он с рыбаками ходил за скумбрией, поставлявшейся в том числе и в Студийский монастырь. Димитрий один согласился бесплатно захватить с собой двух беглых монахов, остальные же корабельщики не только боялись брать на борт лишних людей, но даже и выходить в море в такую погоду не решались. У Димитрия же была веская причина: у него в Прусиаде умер отец, и нужно было срочно возвращаться домой, а Епифаний, как священник, мог и отпеть покойного, и молиться всю дорогу, чтобы Господь не допустил кораблекрушения.
Кораблик Димитрия, похожий на ломоть тыквы с косым латинским парусом, вмещал не более семи человек, и при необходимости всем им приходилось садиться на вёсла. Так и случилось на этот раз. Из гавани рыбаки вышли перед рассветом и благодаря попутному ветру успели хорошо продвинуться в сторону Астакинского залива, оказавшись через несколько часов между Принцевыми островами, от которых следовало повернуть к югу. Однако внезапно задул юго-восточный ветер, и Димитрию пришлось идти против него, лавируя то вправо, то влево, и таким образом, с трудом удерживая направление, он вёл своё судёнышко в нужную сторону, пока не разбушевался настоящий эвроклидон, с которым уже было невозможно совладать.
