Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 2
— Вам посылка, — произнес он. — От кого ожидаете?
Лева называл имена и адреса своих родных, близких верующих, но угадать никак не мог. Надзиратель покачал головой:
— Тут фамилия ваша, имя ваше. Вы с татарами в родстве не состоите?
— Конечно состою, — сказал Лева, а про себя подумал: «Кто же из братьев татар мог прислать? Ведь среди татар так мало христиан». И вдруг он вспомнил о брате-татарине из Канска, который особенно любезно угощал его кониной. Сабиров из Канска. от него, видно, посылка, — сказал Лева.
— Да, он самый, — подтвердил надзиратель. — А вы тоже сами из татар, что лк?
— Нет, не из татар, но породнился с ними, — ответил Лева.
В посылке оказались сухари, конская колбаса и сало. Лева от души поблагодарил Бога, что Он услышал его. и угощал заключенных, что находились в это время с ним в камере.
— Как же это вы с татарами породнились? — спрашивали заключенные.
— О, это через Кровь Христа!
— А мы думали, что ваша сестра вышла замуж за татарина.
— Нет, я встречался с ним только один раз, но мы полюбили друг друга, потому что он любит Христа и я люблю Христа.
— Удивительно, удивительно, — говорил бывший начальник милиции, — как это вера во Христе роднит людей без различия национальности, все становятся близкими друг другу.
Эта близость и это родство наполняли сердце Левы жаждой увидеть родных близких. Он не сомневался, что свидания ему не разрешат, знал также, что впереди его ждет тяжелая неизвестность. А как хотелось бы увидеть брата!.. И он сказал об этом Господу. Не прошло и нескольких дней, как Господь все устроил. Это было неожиданно и казалось совершенно невозможным, но разве есть что трудное для Господа?
Как-то Лева взобрался на тюремное окно и заглянул в тюремный квадратный дворик, в который арестантов выводили на прогулку. (Этот дворик в центре тюрьмы был со всех сторон окружен тюремными стенами.) Он увидел одного. Лева всмотрелся в гуляющего арестанта и узнал в молодом человеке того самого брата, который ехал в Якутск, но задержался в Иркутске и стал там пресвитером.
Часовые следили, чтобы арестанты не выглядывали в окна, и выглядывать, а тем более разговаривать было опасно. Но Лева, не выдержав, крикнул:
— Брат!
Молодой человек поднял голову и, увидев Леву, радостно ему улыбнулся и крикнул в ответ:
— Есть надежда!
Надзиратель тотчас же увел его со двора. Но эти чудные слова озарили сердце Левы необыкновенной радостью. И юноша стал думать над тем, что хотел сказать ими брат.
— Надежеда на то, что Бог сильней всего, надежда на то, что все кончатся благополучно?
Да, да, жива надежда, есть надежда. И в последующие дни эти слова все время несли ободрение усталому, истощенному узнику. Как приятно, как чудесно, когда в то время, как тебя окружают тюремные стены, когда на стенах читаешь старые надписи, вроде «попадешь — не воротишься», когда свинцовая черная неизвестность нависла над тобою, знать: есть надежда. И Надежда не постыжает, либо любовь Божия велика и безгранична.
Глава 19. «Не положено»
«В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеком… Пришел к споим, и свои Его не приняли».
Иоан. 1:4,11
Человек может ко многому притерпеться. Но какими бы высокими чувствами ни была озарена его душа, роль окружающей его внешней среды все-таки велика. Она может давить на разум, смущать душевный покой.
Уже не дни, не недели, но долгие месяцы находился Лева в спертом, зловонном, прокуренном воздухе тюремной камеры. Щеки его стали совершенно бледные, ввалились. А сам он стал похож на тех заключенных, о которых говорят, что он-де тонкий, звонкий и прозрачный. Лева никак не мог привыкнуть к табачному дыму, который, словно густой туман, сизый и вонючий, наполнял камеру снизу доверху.
И невольно Лева вспоминал свежий, пахнущий травами аромат сада, где он провел свое детство и где встретил начавшуюся юность. Нередко утром, проснувшись с головной болью и все с тем же роковым, неумолимым чувством голода, он после молитвы и чтения любимой Книги переносился мысленно на ту родную улицу, где родился. Там были аллеи тополей, обильно цветущие яблоневые и вишневые сады. Юноша мысленно встречался с родными, шел на огород, где останавливался под двумя огромными раскидистыми осокорями… Так, не замечая окружающего, не ощущая вони параши и ужасного табачного дыма, он дышал свежим, чистым воздухом своего родного дома.
Еще в отрочестве, беря книги из библиотеки, Лева заинтересовался журналом «Каторга и ссылка» и внимательно читал его, номер за номером. Тогда он и в мыслях не мог предположить, что ему придется сидеть в тюрьме, в каменном мешке одиночки, временами набитом людьми до отказа. Он тогда мечтал о науке, о карьере исследователя, путешественника, но сердце его, которого коснулся Христос своей любовью, уже тогда не могло равнодушно пройти мимо страданий. И он продолжал читать этот журнал, полный описания безумных мук тех, кто боролся с самодержавием, верил в революцию и отдавал жизнь за народ.
Именно в этом журнале Лева прочел, что многие тогда умирали от туберкулеза легких, многие сходили с ума, кончали жизнь самоубийством, не будучи в состоянии вынести ужасы пребывания в каменном мешке. Но писалось там и о тех, сильных духом людях, которые, попав в заключение, чтобы не погибнуть, не сломить свою волю в тюрьме, жили богатой внутренней жизнью. Все, что они делали на воле, делали они и а застенке, но только… мысленно: двигались без движения, копали землю без земли и лопаты, пели без звука, радовались встречам и удачам — без встреч и удач, — все мысленно, а если выразиться точнее — духовно.
И Лева, кроме времени, которое он уделял изучению Евангелия, мысленно после обеда ходил на Волгу, купался, возвращался домой, беседовал с родителями. По воскресеньям он отправлялся на собрание, слушал пение хора, разговаривал с друзьями. Однако сил от этого мысленного труда не прибавлялось. Наоборот, их становилось все меньше и меньше,
О. если бы хотя бы немного, совсем немного настоящего чистого воздуха, без этого ужасного смрада, дыма, без этой рутами, ненависти!..
Когда Леву поместили в этот каменный мешок, в камере было место поближе к окну, и по тюремным неписанным законам Лева имел полное право занять его. Но потом в камеру ввели других, гораздо более несчастных, чем он. И Лева принял решение: всем им уступать лучшее место, а самому располагаться у зловонной бочки. Там он и спал. Вентиляции нет, душно, душно, страшно душно, болит голова… Лишь только те, кто разместился у окна, могли глотать немного свежего воздуха.
Сколько он еще пробудет здесь, неизвестно. Дни ползут медленно, мучительно медленно. Прошла весна, настало лето. И вот оно тоже близится к концу. А в каменном мешке все то же зловоние, тот же «климат», та же «погода».
— Тебе бы пора к окну, ты ведь давно здесь, — говорили Леве.
— Нет, мне и здесь хорошо, — отвечал он. — Пусть другие займут лучшие места. А про себя думал: «Они здесь страдают, несчастные, да и после смерти у них нет надежды ни на что хорошее, у меня же все впереди…»
Древо жизни цветет,
Плод целебный несет.
И живая река там бежит,
Там бежит…
Лучший друг примет меня. О, какой воздух будет там, у источника живых вод. Это временное — ничто по сравнению с тем, что ожидает верующих, У этих же людей ничего нет. Пусть хоть здесь они займут лучшие места. А у меня вес впереди…
Так думал тогда девятнадцатилетний Лева,
Когда в камеру входил новенький и с опаской смотрел на место у зловонной бочки, его успокаивали:
— Это место всегда занято, располагайтесь рядом…
Делать добро другим — это радость, и отрадно было на сердце Левы, что он избавлял человека от неприятного соседства с парашей.
Ужасны дни в этом каменном мешке, еще страшнее ночи, когда щелкают замки, и кого-то выводят, и каждый содрогается и думает: «Не за мной ли пришли?» Люди опускались, страдали, мучались, ненавидели друг друга, но Леву никто не обижал. Многие даже жалели его пропадавшую молодость. А он… он их любил.
И вот однажды их наконец вывели на прогулку. Было лето, и воздух казался каким-то особенным, чудесным. Лева никогда не забудет, с каким наслаждением дышал он этим чистым летним воздухом. Да, он дышал им и не мог надышаться в этом маленьком дворе, огороженном высокими стенами. Если такое дивное ощущение свежести и счастья дает земной свежий воздух, то какое же блаженство ждет нас у Отца! — подумал юноша.
Лева посмотрел себе под ноги — это была настоящая земля, чернозем, а не цемент, как на полу каменного мешка. Юноша незаметно нагнулся, взял кусочек земли, зажал его в кулак и тайком принес в камеру. Из хлеба (он был, как глина) Лева сделал маленькую чашечку и, засыпав в нее земли, посадил чеснок, что дал ему сосед-заключенный, получавший передачи. Свой «огород» он поставил на окно, у решетки, ближе к форточке.
