Диана Виньковецкая - Ваш о. Александр
Вот Вы пишете об ощущении себя «хорошей». А настоящая жизнь начинается с того момента, когда узнаешь о себе правду. Об этом, если Вы уже читаете по–английски, посмотрите К. Барта «Послание к Римлянам» (впрочем, трудновато, наверное, и книга немного экстремистская).
Относительно метаморфоз в отношениях, то это мне напоминает эпизод из Маугли, когда во время засухи все звери, хищные и травоядные, мирно пили вместе, а потом, с начала сезона дождей, снова начали охотиться и убегать. (Или другой пример: площадка молодняка — и потом.) А велосипедов открывать не бойтесь. Это ведь Ваш велосипед.
Гоголь — это особая статья. Его часто не понимают. А на Востоке у него, бедняги, была депрессия (он был циклотимик), и он ничего не увидел и не почувствовал. Пушкин понят еще меньше. Это — свет. Даже печаль у него светла. И недаром он прошел путь от вольтерьянства к «Отцам пустынникам» и «Страннику».
Что касается Николая Александровича — то я очень рад, что он Вам пришелся по душе. Это мыслитель 21 века, случайно забредший в наш. Правда, он очень изолирован от всех. Это портит дело. Но такая изоляция — беда, связанная с его «преждевременностью». Многие западные открывают сейчас то, что он давно открыл.
В связи с Вашим интересным рассказом о школах я вспомнил некоего Ильича. Он в Лат. Америке сейчас. Очень шумел. Снял сан «в знак протеста». Говорит, что учат чепухе, нужны не образованные школьники, а практичные люди. (Это опыт в Латинской Америке.) Вопрос это трудный. Найти меру не так просто. Видимо, в Америке увлечены сейчас идеями его и ему подобных. Загиб пройдет, но не без пользы. Ведь, действительно, иногда лишнему учат.
У нас прошли пасхальные дни. Много народа. Еще лежит снег, но уже вовсю поют скворцы. Ну, у Вас, кажется, климат примерно тот же. Внучка наша веселится. А я пока еще не чувствую себя стариком. Быть дедом вполне забавно и уместно.
Всех вас поздравляю с праздником.
Жду писем.
Ваш о. Александр Мень
16 февраля 1979 г.
Хьюстон
Дорогой отец Александр!
Мы было забеспокоились об исчезновении Ваших писем, как тут три дня назад пришла от Вас весточка.
В предыдущих письмах я Вам все наши „чудеса" описала, главным из которых было принятие меня под плавничок акулы. Сегодня я Вам опишу „чудеса" вокруг нас. Что сказать мне о Хьюстоне? Здесь нет улиц, фонарей, трамваев. Соседей можно увидеть, только если подсмотреть, когда они возвращаются с работы. Как вследствие атомной войны, нет ни одного человека. Здесь нет даже дорожек для пешеходов, все на машинах, все в полетах.
Но здесь есть храм всех религий, или капелла Родко, оформленный художником Марком Родко. Яша считает, что эта капелла делает Хьюстон непровинциальным, и всем нашим гостям его показывает. Входишь в восьмиугольное серое строение со светом, идущим из‑под потолка и падающим на стены, увешанные монохромными полотнами, и сразу кажется, что это не картины, а обман, какие‑то уловки. Пять минут постоишь, посмотришь во все стороны, переводя взгляд с темно–зеленого полотна на темно–фиолетовое. И… холсты начинают шевелиться, оживают. Из них возникают миры. Из темноты ночи вырисовываются города, замки, шпили церквей, горные пики, купола. Я что‑то подобное чувствовала, когда смотрела на картины Миши Шварцмана[26]. Вы видели его картины?
Это тоже по ту сторону Сродни им только пейзажи Израиля и его тайна. Яша говорит, что это бывает тогда, когда твое мимолетное время встречается с глубинным. Нет–нет, да порадуешься за наш род человеческий!
А три дня назад открылась в музее и полная выставка работ Марка Родко. Он хотел только красками передавать настроение, неведомое, вечное. Белое на белом. Черное на черном. Ведь он тоже из России. Куда ни погляди, все из России… Даже тут, в этом «Эксоне», уже пять человек «наших». Варвары‑то, кажется, всегда побеждают. И нашествие их на Америку продолжается.
Здесь оказался приличный музей, в котором встретили картины, известные нам по репродукциям: «Летящая баба на розах» Марка Шагала, «Портрет молодого человека» Модильяни и др. Все из частных собраний — некоторые «акулы» дарят свои коллекции музеям. Это удивляет. Здания, парки, скульптуры, госпитали, прогулочные площадки — все, что может украсить город, самое неожиданное, какая‑нибудь клумба, скамейка построены на чьи‑то личные деньги, на частные пожертвования. Поэтому, когда Александр Исаевич в своей Гарвардской речи назвал американцев жадными[27], то они обиделись, и на следующий день госпожа Картер сказала по телевизору, что ни в одной стране так много не собирается денег на благотворительность, как в Америке. И это правда. Поражает также и американский патриотизм. На праздники и даже без около домов вывешивают флаги просто сами по себе. Здесь в предместье Хьюстона, Пасадине, каждый дом с флагом, даже чересчур, будто дома вышли на демонстрацию.
Как‑то мы идем по коридору нашей «империалистической акулы» с большим начальником, вице–президентом, который взял Яшу на работу и который нам покровительствует, видим висит призыв — сдавать кровь для американских нужд! Яша спрашивает господина Вайта: «Неужели кто‑нибудь сдает?», а он отвечает: «Я, например.» Мы разинули рты и сказать ничего не могли. Он совсем немолодой человек, богатый, успешный, и зачем ему это надо? Потом мы увидели очередь в коридоре «Эксона» на сдачу крови. Я обошла ее стороной, как в мои ленинградские времена.
А когда в прошлом году президент Картер в целях экономии энергии обратился к американцам уменьшить температуру в домах, то мы и ухом не повели и внимания не обратили, как привыкли в своем отечестве. В это же время я пришла в дом к своей знакомой, она немолодая и значительная дама, интересующаяся Россией, говорящая по–русски, живущая в шикарном и оригинальном доме, вижу, что она сидит в свитере и ежится. «А что это Вы, Поля, мерзнете?»— спрашиваю я. «Но ведь Президент попросил нас снизить температуру,»— отвечает она. Я онемела. Представляю, если бы это у нас было, если бы в России Президент так свободно обратился к населению, все бы назло от жары поумирали, парились бы до потери сознания. Я попыталась это объяснить Поле про русских, но она мне не поверила. В Блаксбурге на «русских ланчах» я часто чувствовала, как трудно американцам понять нашу психологию, нашу жизнь. Многое остается необъяснимым, некоторые думают, что в России все как тут, только образование и медицина бесплатные. А отдельные темно–серые представители думают, что во Второй мировой войне Америка воевала с Россией… Ой, смешная Америка, есть над чем посмеяться.
Посетили мы выставку картин в федеральном банке. Наши «лебеди», послевоенные, на барахолке которые продавались, — шедевры по сравнению с тутошними некоторыми картинами. Неописуемые цветы, моря, животные. Нет им аналогов в нашей отечественной живописи. А раскрашенные фотографические портреты?! В американских домах это часто попадается. У своей тетки в деревне давно–давно видела. Входим в дом Яшиного кузена[28], который сейчас вице–президент Сиракьюзского университета, дверь открыва–ется — и висят раскрашенные фотографические портреты… Было ясно, что «между нами большие пространства», так он нам написал в Вену, узнав, что Яша христианин. И «пространства» между нами стало еще больше. Отсутствие вкуса компенсируется, правда, улыбками и вежливостью. Тут жизнь в улыбках.
Идешь по коридору — все улыбаются. Может, и нет у них вкуса, но как приятно делается на душе от улыбок. А у нас и вкус есть (у кого?), а вот улыбок совсем не видно. Завидно мне, глядя на свободное американское население. И работать умеют, и жить. Вот уже хотела написать, что, мол, без загадочности, как сегодня в час обеденного перерыва около музея мы с Яшей увидели такой глубины скульптуру «Пиета», что и сказать ничего не могу на этот счет. Сделана‑то она американцем. И как после Микеланджело осмелился этот человек? Одним словом, в Америке есть все.
Даже приличные фильмы можно увидеть, и в специальных кинотеатрах, и при университетах бывают тематические фестивали и показывают достойные картины. Мы вновь с удовольствием посмотрели «Рублева» и восхитились, как удалось Тарковскому поставить и показать фильм о духовной красоте самого мастера. Вновь насладились «Прошлым летом в Мариенбадене», этот фильм я тайно смотрела где‑то в ленинградских подвалах. Поразили фильмы Бонуэля, испанского режиссера, которые никогда не видели.
Постепенно–постепенно я начинаю принимать этот город и местами любить. Интересно бродить среди даунтаунских небоскребов, каждый из которых — как самосветящйся невиданный космический минерал, выращенный человеком, и они отражаются друг в друге, и получается фантасмагорический пейзаж, ты идешь и отражаешься во всех аквамаринах, хризобериллах, дымчатых топазах.
