Стюарт Манро-Хэй - В поисках ковчега Завета: По следам скрижалей Моисея
К несчастью, для плохо подготовленных клириков, как бы хорошо они ни знали древние ритуалы, Библию, литургию и агиографию, книга Хэнкока и последовавший за ней фильм вкупе с ажиотажем в Интернете привнесли в тему нечто совершенно новое. Они перенесли предмет дискуссии вокруг ковчега в Аксуме от ученых, заинтересованных по преимуществу в исследовании эфиопских, а особенно аксумских, христианства и культуры, на гораздо более широкую арену, под холодный свет прожекторов, где требуется только правда. Духовенство Аксума в каком-то смысле жило вне этого мира, старая церковь Марии Сионской долгое время функционировала практически как монастырь. Годы после революции 1974 года, несчастливые как для Тигре, так и для других областей Эфиопии, способствовали этой изоляции, полностью отрезав данную провинцию от связи с внешним миром. Пребывание самого Хэнкока в Аксуме было крайне непродолжительным, его даже было трудно организовать.
Сейчас все переменилось. После визита Хэнкока весь мир заинтересовался Аксумом, посвящая ему целые страницы в Интернете и международной прессе.
Практически никто из клириков Аксума не имел компьютера и не говорил по-английски. Только несколько священников читали и понимали последние исследования европейских и эфиопских ученых, большинство из которых были опубликованы на английском. Блеск работы Хэнкока все изменил. Неясная и мистифицированная претензия превратилась в наглое утверждение, обсуждаемое всем миром, что подлинный ковчег Завета хранится в Аксуме, спрятанный священниками. Сама эфиопская православная церковь, помимо клира храма Марии Сионской, должна была дать четкие ответы на вопросы, касающиеся ковчега и таботов.
Даже среди самих эфиопов дело приняло серьезный оборот. Если эфиопская православная церковь, почитаемая миллионами человек, заявляет, что самый главный аспект веры основан на реальном обладании ковчегом Завета из Иерусалима, то верующие, как и все остальные христиане, вправе потребовать, чтобы столь основополагающее утверждение было выражено яснее.
Официальная точка зрения была отражена в 1999 году Абуной Паулосом, патриархом эфиопским, в фильме Би-би-си-2 "Святая земля". В совместном интервью с профессором Д. X. Гейтсом патриарха спросили, проводился ли над ковчегом какой-либо научный анализ, чтобы "доказать скептикам, что это действительно он". Патриарх ответил:
Нет, научная правда не может помочь вере. Мы не сомневаемся, что он здесь, у нас. Мы не должны доказывать это кому-либо. Хотите верить, это ваш выбор. Не хотите верить, это тоже ваш выбор… мы здесь, и мы верим.
В этом же фильме архиепископа Кентерберийского попросили высказать мнение по данному вопросу. Его ответ был таким, каким мы могли ожидать. Он "не верит в подлинную реальность присутствия ковчега… но мы должны принять во внимание ту убежденность, с которой они отстаивают свою веру… мы подходим к данной проблеме с слишком рассудочных позиций".
Ситуация идентична той, что мы имеем с Туринской плащаницей. Как и этот загадочный артефакт, присутствие или отсутствие ковчега не посягает впрямую на фундаментальные устои эфиопской православной церкви. Этот вопрос отражается в первую очередь на понимании прихожанами обряда. Сама эфиопская церковь доктринально прочно связана с остальным православным сообществом, а ковчег вне этой связи. Этот аспект веры другие церкви не разделяют. Кроме этой претензии на обладание ковчегом и акцента на данный факт в книге Хэнкока, артефакт практически не связан с теологическими построениями эфиопской церкви. Он слишком экзотичен, единственные непосредственные записанные ссылки на него можно встретить в КН, царских летописях или в качестве некой смысловой аллюзии во время освящения табота. Данная тема практически никогда не затрагивалась при обсуждении вопросов доктрины и обходится в официальных теологических трактатах. В книге 1936 года "Учение абиссинской церкви", собрании мнений видных местных теологов по вопросам веры, созданном под руководством Абуна Матеуоса и подписанном Расом Тафари, регентом Эфиопии, ковчег вообще не упоминается, так же как и табот, а КН — только в предисловии, причем с достаточно нелицеприятной критикой[29].
Ключевая роль ковчега заключена в полуофициальной символике, ассоциирующейся с алтарной скрижалью, с таботом. Это, конечно, важно, но не основополагающе. Освященная алтарная скрижаль как совершенно законный потомок коптской макты может спокойно исполнять свою роль вне зависимости от того, идентифицируется ли она с "подлинным" ковчегом Завета в Аксуме или нет. Как мы уже видели, подобные ассоциации — часть коптских верований, но рассматриваются они исключительно с символических позиций, а не с претензией на реальное обладание ковчегом.
Что бы изменилось, если бы реликвия, хранящаяся в Аксуме, рассматривалась бы исключительно как алтарный камень, как свято чтимое подобие ковчега и скрижалей Моисея? В первую очередь это бы повлияло на концепцию исключительности Эфиопии: на парадигму избранного народа, детей Израилевых, и избранного города Аксума с его церковью Марии Сионской. Некоторые эфиопы гордятся своим легендарным происхождением от царицы Македы, от Менелика и его иудейских сопровождающих. Они говорят о своем происхождении от племен Вениамина, Левия, Иуды, Рувима и Симеона и ааронических корнях духовенства Аксума. Все эти убеждения, существующие до сих пор, хотя и не столь распространенные, как прежде, будут поставлены под вопрос. Понятие о полубожественном происхождении (в смысле происхождения от семьи, связанной с Христом) имперской династии, которое тоже будет поставлено под сомнение, сейчас уже не так важно, если исключить растафариан и традиционалистов. Без ковчега религия эфиопской церкви не изменится, так же как и церковь Марии Сионской не перестанет быть одной из самых почитаемых и древних в мире. Есть ли "подлинный" ковчег или нет, Аксум все равно остается местом первой церкви в Эфиопии и центром более чем 1600-летней духовной истории.
Церковью признана необходимость прояснения данной проблемы, она даже создала специальный комитет по этому поводу. Ее гораздо проще решить сейчас, в нынешней политической обстановке. На сегодняшний день в стране не существует абсолютного правителя, ведущего свое происхождение от Соломона, согласно той же книге, где связаны ковчег и Эфиопия, который может оскорбиться в случае детального исследования. Происхождение от Соломона, утвержденное в конституции 1955 года, прекратило быть частью национального образа. Если когда-нибудь кто-нибудь из императорской фамилии вернется к власти в качестве конституционного монарха, то прямая родовая линия, исходящая от Йекуно Амлака, правившего 700 лет назад, будет для него достаточно престижна. Церковь также более не зависит от государственного финансирования. Религия в Эфиопии стала теперь частным делом человека и церкви, но это сделало духовенство зависимым от толпы. И в этом отношении исследование всего, касающегося таботов и ковчега, неотъемлемой части простонародной веры, не может не быть важным.
Существует определенная дихотомия по данному вопросу внутри церкви. Эфиопская православная церковь, слегка модернизированная в своих идейных установках при нынешнем патриархе Паулосе, который защитил степень по теологии в Принстоне, — это одно дело. Замкнутое, гордое, укорененное в древности духовенство Аксума, зависящее от местной паствы, хранящее древние церковные традиции, — совсем другое. Аксум предпочитает представлять себя центром, а не периферией, ведь именно в Аксуме хранится ковчег. Патриархи и императоры со временем исчезают, и только индивидуальность Аксума, его первенство внутри церкви сильны всегда, по крайней мере в глазах аксумского духовенства.
ЧАСОВНЯ И ЕЕ ХРАНИТЕЛЬДля эфиопов, как и для многих других, слово "табот" может иметь разное значение. Дабтара (знаток обряда) в Аксуме говорит, что табот — это объект, на котором покоится селлат (селлат (sellat), как и табот, обозначает алтарную скрижаль, пластину), подразумевая тем самым, что это сам алтарь (manbara tabot). Это совершенно правильно с лингвистической точки зрения (если вспомнить, что табот первоначально ассоциировался с вещью, больше похожей на ящик), но сейчас картина сильно изменилась. Тот же мирянин может сказать, что селлат уникален, подразумевая тем самым святую реликвию, хранящуюся в церкви в Аксуме, а все остальные селлаты можно назвать таботами.
Это, конечно, наблюдается только в Аксуме, где хранится главный селлат (sellata Muse). Именно он, то есть скрижаль Моисея, находится в часовне, носящей имя Дома скрижали (enda sellat). Главный селлат (sellata Muse) также называют таботом Сиона, что в переводе значит ковчег Сиона или ковчег Завета.
Светский знаток церковных традиций (dabtara) объяснил мне, в чем же заключается особое значение скрижали Моисея. В ней присутствует сам Господь, и никто не может сделать ее подобие. Факт того, что в часовне находится только одна скрижаль, хотя, согласно Библии, их должно быть две, он объяснил тем, что она состоит из двух элементов и одну Моисей разбил в гневе у горы Синай, когда увидел людей, поклоняющихся золотому тельцу, и именно на ней было Слово. Подобные фантазии характерны для традиции дабтары, у которых каждая фраза имеет двойной смысл. Это называется "воск и золото", когда слова скрывают под банальным значением "воска" эзотерическую "золотую" сущность. Несмотря на отождествление селлата и табота Сиона в моих разговорах, касающихся данного предмета, сам ковчег Завета ни разу не был упомянут. Имя святилища, Дом скрижали, ассоциировался исключительно только со скрижалью. Что это? Свидетельство нервозности, пробуждающейся сейчас при одном упоминании ковчега? Или новые сомнения? Или эти предметы так переплетены друг с другом, что ковчег просто не нужно упоминать?
