Михаил Богачёв - Веянье звёздной управы
Бунин
Убивая своих героинь,
Весь оставшийся в русском приволье,
От того, что Господь откроил,
Иоанн, ты прожил будто вдвое.
Открывая слепые глаза,
Отверзая уста безымянно,
Потянувшись к звездам, ты сказал
Их ночную небесную тайну.
Если полдень в аллеях играл,
Вечер в сумерках прятался, в пятнах,
Ночь ты религиозной назвал,
Но как ты угадал — непонятно!
От горящего дня, от Христа,
От светила — подобья Христова,
Полдень льёт через край, и, свистя,
Стриж, как пьян от простора простого.
Но ночи бы и незачем быть,
Упраздниться незримо и немо,
Если б кровле от ветра не выть
На окраине Вифлеема.
О, гадатели тайн неземных,
О, писатели тайн человечьих,
Вы когда-нибудь встретясь навечно,
Будете спасены, спасены!
На смерть Бродского
1.
Как обыденно умирают.
В доме лишь тишина и печаль,
И псалтирь кто-то мерно читает,
И потрескивает свеча.
Но приходит незримо и грозно
Толчея незнакомых гостей,
И грохочущим табором в звёзды
Улетают с добычей своей.
Так обычно, а могут иные
Души в пепельном небе летать —
Сбросив тяжкие ризы земные,
Они просят за веси родные,
А молитвенники — портные
Шьют им новых одежд благодать.
Весенние ямбы
Печальный[3] инок, друг надежды,
Прикован к своему посту,
Я жду зарю, но света прежде
Во тьме печаль свою несу
В никем невиданной одежде.
Весна, весна, как ты нелепа,
Как плод, родящийся в грязи.
Тебе не веришь, будто лето
Таким же недугом грозит,
И слякоть ждут, озноб и ветра
Сырая хлябь заморосит.
Глупею, и дошел до точки,
Поскольку недругу — весне
Вовек не сочинил бы строчки —
Она не жизнь родит во мне,
А ощущенье проволочки
До ила смертного на дне.
Когда б ещё не повторялись
Снега, морозы, ветра вой,
Какая б дикая усталость
Легла на душу, словно старость,
Без перемены этой злой.
Мне самому, пройдя ступени
До середины — не светло:
Утр обещанья и потери,
Ночных светил седые тени,
Прозрачность жизни — потекло,
Все лед обманчивей весенний, —
Являло вечность и прошло...
Душа устала, ей не в радость
Ручьёв полуденный трезвон,
Она не в этом зарождалась,
Но в этом беспокойный сон
Её настигнет, как усталость,
Как многотрудность, как урон.
И ямба самого новинка
Так уж блистательно нова,
Что пишешь, а в уме заминка:
“ПЕН” клуб несложно даст права
От века прошлого соринку
Подъять с господского стола.
Теперь в цепочку замыкая
Кольцо словес; их перезвон,
Я в страхе уши затыкаю —
А если погребальный он?
Откуда? Да со всех сторон —
Не Суд — оркестр похорон.[4]
3
Прошу: верни полудню, другу
Улыбку и пусти по кругу —
Она весна и сад, и май…
Однако, не забудь подругу,
Осенний обнаженный край,
Пустивший погремушку — вьюгу —
Ты, мол, повей, да поиграй.
А сам-то помнишь, что Родитель
Тебя забросил — вот, живи!?
Участник века и не зритель,
Ничей, принц крови, жид, жених,
Легенда, сказка для жены,
Приобретенье мира — мститель.
4
Многообразный Иосиф,
Ты завещал о другом:
Земли чужие отбросив,
Васильевским только влеком,
В клевере весь и в колосьях,
В российских просторах тайком...
Теперь-то уж кто отгадает,
Разве что невская гладь,
Что там душа выбирает,
Дано ль ей теперь выбирать?
Но небосвод полновесен,
Тяжек тобой, многолик,
От элегий скорее словесен,
Чем облачен и лунолик.
Российский финал почитая,
Ты в экой дали — как убит...
Полвека почти уж читают,
И вот он теперь почивает,
А питерский дождь моросит,
Лонг-айлендский не отвечает...
И кто же теперь нам простит,
Что русский поэт умирает
На американский кредит?
Писатель — могилокопатель
Писатель — могилокопатель.
Осенью, летом, зимой
Он с ней враг, а не друг и приятель,
С мёртвой нидлячевошной землёй.
И заранее знаешь: ничтожна
Будет плата за кровь и за труд,
Но вот ветер подул осторожно,
Но вот ливни обвалом идут, —
И душа открывает впервые,
Словно только свершён Шестоднев
Бытия глубины мировые,
Мира страшный и гибельный зов.
Годы мои бегут в полунощные страны
Годы мои бегут в полунощные страны,
Но в этом лесу, в этом поле на воле
Я лишь человек одинокий и странный,
Не более.
Поднимут качели до неба и снова отпустят,
Но в этом лесу, в этом поле на воле
Я весь погребён красотою от грусти,
От боли.
Хочу уподобиться длинам в полуденной трели,
Но в этом лесу, в этом поле на воле
Поднимут на миг и на землю бросают качели,
Как в море.
И Бальмонт безумный мечтал упокоиться в кронах,
Но в этом лесу, в этом поле на воле
Охотники царствуют в тяжких железных коронах,
Неволят.
Душа, оглянись проходя городские кварталы,
Но в этом лесу, в этом поле на воле,
Душа, обманись, будто вечность вторицей отдали
В раздолье.
Свобода жестока, как будто сиротская доля,
Качели — игрушка печали бездомного неба,
Но в этом лесу, в этом поле на воле
Уже и не вспомнишь: ты был или не был.
От летнего дождя смиренно и устало
От летнего дождя смиренно и устало
Цветы склонили цвет и, листья опустив,
Жасмин не говорлив, а роза так упала,
Как будто умер тот, кто был любимо жив.
И если отпустить весь этот сад и полдень,
Ненастье, сеянье дождя, печаль-печаль.
То, уходя вперёд и сам собой наполнен,
Не видя ничего, назад кричишь: “Не жаль!”
Понтийская элегия
А. Д. Синявскому
Слегка о смерти думая, смотрю на море,
Оно мятётся, но пределы есть ему,
В нём судьбы многие и горе, горе,
И жизнь, бегущая по гребню одному.
Туристы пьют вино и веселятся воле,
На набережных их неистов гам.
Девицы соблазнительны, доколе
Не появились торсы верным дам.
Свобода, как волна, то вдруг накатит,
То отпускает, и лежишь один.
Отпустит море и опять охватит,
И не свободен им, а вновь водим.
Но я хочу свободы, воли, моря
В его зеркальном стиле неземном.
Курортник пиво пьёт и в отпускном задоре
Он в двух прибоях — пенном и пивном.
Терпеть пространство, если бы едино
Оно сливалось: море, берег, жизнь, —
Не тяжело, но что оно родило?
О, вечность, из-за моря покажись!
И то, что отложилось от прилива,
Оно ли не искало новый день:
Дельфин, гниющий на песке залива,
И мёртвых водорослей тлеющая сень?
И жизнь моя — приобретенье права
Остановить прибой, веселье, шум,
Поскольку всё не знает, что отрава —
Движенье жизни и движенье шхун.
Волна нежна в ногах, поэтому зловещен
Мой голос, стон мой и чутьё времён,
Доколе тих закат и он же блещет
В понтийском штиле, им обременён.
Я уезжаю на юг, потому что хочу лета,
А здесь благорастворение воздухов, но из-за дождей
Человек просыпается и думает: где я это
И как отсюда выбраться, и сбежать скорей?
Вот так становишься чужестранцем и принцем павшей короны,
И тебе наплевать на географию жизни проще,
Чем доплюнуть до потолка, и где похоронят
Тоже плевать: в сирийских песках или канадских рощах.
Я уезжаю на юг, потому как волна с волною
Я уезжаю на юг, потому как волна с волною
Никогда не сольются, оставшись сами собою,
Так и север с югом всё тянут друг другу руки,
Как об этом Гейне писал: до отчаяния и муки.
И стоя среди этих двух — счастья, несчастья,
Я кружусь — закружусь и не выберу доли, юдоли
От того, что я только лишь персть, то есть часть я,
