Ольга Голосова - Толкования на Евангельские притчи. «Рече Господь…»
<…> Тема о милосердном самарянине и о путнике, попавшемся разбойникам по дороге от Иерусалима в Иерихон (см. Лк. 10, 25–37) проходит лейтмотивом почти через всю 5-ю седмицу Великого поста, когда повторно читается Великий канон прп. Андрея Критского, весь целиком. Уже когда Великий пост клонится к завершению, подходя к повторному слушанию покаянного канона, мы силимся открыть перед Христом наши душевные язвы, чтоб Он возлил на них от Своего вина и елея. Ибо под самарянином, подбирающим израненного путника с дороги и спасающим ему жизнь, конечно же, подразумевается Сам Человеколюбец, от щедрот Своих изливающий на всех нас милость, что символизирует елей (греческие слова «масло» и «милость, сострадание» созвучны), и радость, веселье духа, что дает вино (и вино, которое веселит сердце человека, и елей, от которого блистает лице его — Пс. 103, 15). Эта радость приходит после избавления от разбойников, послуживших прообразом грехов и страстей, ведущих к смерти. При этом священник и левит, как бы представляющие Закон до Христа, проходят мимо этого брошенного и умирающего прохожего, изнемогающего от кровоточащих ран, под которыми понимаются и наши грехи, душевные муки, муки совести. Закон ведь только обнаруживает грех и осуждает его, но не врачует!
<…> Конечно, одной нравственной чистоты никак не достаточно, как и одного лишь видимого служения ближнему. Но проявляющийся нередко среди церковных людей нравственный релятивизм как раз и приводит к цепной реакции соблазнов вокруг них. Те, кто соблазняются, могут в лучшем случае, покинув Церковь, сохранять в себе искры былой веры; в худшем же объявить, что все это «попы придумали», и ради любви к правде и нравственности начать восставать против Церкви. А если они к тому же еще и волевые, и преисполненные гордыней, сознанием собственной значимости, но без подлинно духовных ориентиров, то воистину все их благие намерения оборачиваются дорогой в ад. Сколько было таких людей в России в XIX и первой половине ХХ века! Была ли их вина в том, что они не смогли подняться выше душевно-земных переживаний, или же беда? Или все-таки больше спрос с тех, кто в то самое время затворяли многим людям Царство Небесное, сами не входя и входящих не допуская? Н. А. Некрасов в стихотворении «Пророк» писал о Чернышевском: «Его еще покамест не распяли, но час придет — он будет на кресте. Его послал Бог гнева и печали рабам земли напомнить о Христе». В отличие от Некрасова мы воспринимаем Бога не столько как Бога «гнева и печали», сколько как Бога милости и любви. Но все же приходит на память и семикратное слово Христа, исполненное горечи и скорби и обращенное к духовным вождям народа израильского: Горе вам!.. (см.: Мф. 23, 13–33). Тогда либо варварские народы, как было в древние времена, или воинствующие безбожники, как стало в столь близкую к нам эпоху, действительно становились орудиями Божьего «гнева и печали», орудиями вразумления. Оскудевает в Церкви святость, падают нравы — и мир, где далеко не всегда и не везде обретаются милосердные самаряне, перехватывает инициативу, борясь за правду, за высшую справедливость, равенство, братство, как он их понимает. В нем появляются свои подвижники, аскеты, пророки, мученики со своей безблагодатной святостью. А в последующих поколениях фальшивая святость и та оскудевает, вырождаясь в полнейшую беспринципность или откровенный сатанизм.
<…> Эта притча обличает нас, православных вообще и священников в особенности, нестерпимо пронзительно и глубоко, если вдуматься, хотя обличение это, как и в любых других притчах, незаметное и ненавязчивое. Быть может, оно сродни тому взгляду Христа, который поймал апостол Петр после троекратного своего отречения, и тут же горько заплакал? И не этот ли глубокий и кроткий взгляд будет для нас нестерпимым, невыносимым на будущем Суде? Мы-то, священники, сколько раз могли отрекаться от Христа — не явными словами, но прикровенно, в жизни, и сколько раз проходили мимо ждущих от нас слова любви, мира, доброго совета? И в то же время люди доброй воли, кто бы они ни были в жизни, еретиками или даже просто неверующими в нашем понимании, всегда появляются в нашей жизни — имеющий глаза да увидит! — и своими добродетелями опережают нас на пути в Царство Божие (покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих — Иак. 2, 18).
Притча о человеке, просящем хлеба в полночь у своего друга
И сказал им: положим, что кто-нибудь из вас, имея друга, придет к нему в полночь и скажет ему: друг! дай мне взаймы три хлеба, ибо друг мой с дороги зашел ко мне, и мне нечего предложить ему; а тот изнутри скажет ему в ответ: не беспокой меня, двери уже заперты, и дети мои со мною на постели; не могу встать и дать тебе. Если, говорю вам, он не встанет и не даст ему по дружбе с ним, то по неотступности его, встав, даст ему, сколько просит (Лк. 11, 5–8).
Блж. Феофилакт Болгарский
Господь, научая нас молиться неленостно, сказывает притчу и пример. Что же означает притча? Полночью называет последние дни жизни, которых когда достигнут люди, начинают сочувствовать добру и устремляются к Богу. Ибо Он есть друг, любящий всех и всем желающий спасения (ср: 1 Тим. 2, 4). Итак, многие в полночь, то есть в конце жизни, приходят к Богу как другу и говорят: дай три хлеба, т. е. веру в Троицу; ибо зашел друг, т. е. Ангел, вземлющий душу. Впрочем, и всякий Ангел есть друг, как и Господь говорит, что радость бывает на небе о спасении человека (ср: Лк. 15, 10). Дети, покоящиеся на постели, суть люди обратившиеся, и потому сделавшиеся чадами Господа и удостоившиеся покоиться вместе с Ним. Неотступностью называет усиленную и продолжительную молитву с терпением. Разумей и иначе, именно: под полночью разумей силу и средину искушений. Ибо всякое искушение есть ночь, а средина искушений, без сомнения, — полночь. Итак, когда кто находится в средине искушений, тот приходит к любящему нас Богу и говорит: дай мне взаймы три хлеба, т. е. спасение тела, души и духа. Ибо искушения угрожают опасностью сим трем. Кто же друг, зашедший с дороги? Без всякого сомнения, Господь, испытывающий нас в искушениях и желающий вкусить наше спасение. Впадший в искушения, не в силах будучи сам по себе противостать им и оказать прием Господу, не имеет что предложить Ему. Запертые двери означают то, что мы должны быть готовы прежде искушений, а когда впадем, тогда дверь к приготовлению уже заперта, и мы, оказавшись неготовыми, потерпим опасность, если Бог не поможет. Дети суть (поскольку прежде обратились) те, кои чрез добродетель сделались сынами Божиими, возлежат и почивают в Боге.
Феофилакт Болгарский, блж. Толкование на Евангелие от Луки. М.: «Лепта», 2005.А. П. Лопухин
После того как Христос научил Своих учеников молиться, Он дает им уверение в том, что молитва их будет услышана. Он говорит притчу о друге, который своими неотступными просьбами заставляет своего друга встать ночью с постели, чтобы дать просителю три хлеба для угощения неожиданно приехавшего к нему друга. Положим что… В греческом тексте здесь не условная, а вопросительная форма предложения, и только с 7-го стиха идет условное предложение, к которому 8-й стих является главным или заключением (ср.: Мф. 7, 9). Правильнее течение мысли можно бы представить в таком виде: «Кто из вас очутится в таком положении, что он имеет друга и что к нему придет друг в полночь и скажет… и не получит ли он ответ от него: не беспокой меня?.. А Я говорю вам…» По неотступности его — точнее: из-за назойливости его. Эта назойливость, которой, по-видимому, Господь, советует подражать, не представляется делом нетерпимым, потому что… проситель настаивает не ради себя самого, а ради другого и чтобы не изменить священному долгу гостеприимства. Так Авраам подает нам другой пример неотступно-настойчивой просьбы: он также молит не о себе, а в защиту Содома (см: Быт. 18, 23–33).
Лопухин А. П. Толковая Библия. Новый Завет. Т. 1–2. М.: «Даръ», 2008.Свт. Лука Исповедник (Войно-Ясенецкий)[6]
Смущаются некоторые из вас, помышляя в себе: как это смею я обращаться к великому и страшному Богу с молитвою моей, с молитвой о повседневных бедах и скорбях? Неужели смею тревожить великого Бога моими мелкими нуждами, мелкими страданиями? Неужели смею просить обо всем этом?
Кто так думает, тот ошибается. Почему ошибается? Потому что Бог заботится обо всех людях. Мир создан излиянием любви Божией. Любовь Божия — это духовная энергия, великая драгоценная сила, от которой получили свое начало все другие силы, все формы физической энергии. И световая энергия, и тепловая, и электрическая — все от этой духовной энергии любви Божией. И если любовью Божией сотворен весь мир, если Бог по окончании каждого из шести дней творения обозревал все, что создал, и говорил, что все добро зело, если так — неужели это все доброе, сотворенное Им, осталось без Его попечения?
