Виктор Острецов - Статьи разных лет
Следующий пассаж в письме невозможно объехать ни на какой козе:
«Сколько они (гении) дали не только России, но и всему человечеству и, прежде всего, Православной вере».
Замечу эту странность: не Православие дало гениям, а «гении — Православию». Надо сказать, что один из «гениев» — Н.В. Гоголь, пожалуй, из всех наших писателей был самым искренним в своих духовных поисках и терзаниях. И поиски, и терзания были у него самые что ни на есть настоящие и по-настоящему трагические. Он не играл в религию и для обращения к Церкви Христовой не ждал приказа сверху или того дня, когда обращение к Вере станет вдруг модой. Нет, он искренне мучился религиозными вопросами всю свою жизнь. В юности он прошел через масонскую ложу и был воспитан в соответствии с духом своего времени на либеральной литературе «разоблачительного» направления. Его любимыми писателями были мистики масонского толка вроде Фомы Кемпийского («О подражании Христу»). Но с годами он сильно изменился, а встреча с о. Матвеем довершила в нем внутренний переворот. Больше он так и не написал ни одного художественного произведения. Второй том «Мертвых душ» был им сожжен. Вместо него на свет появились «Выбранные места из переписки с друзьями». Но и относительно их сам Гоголь выражался достаточно самокритично. Уже в последний период своей жизни Николай Васильевич посещает Оптину пустынь. Его «Переписка с друзьями» была прочитана старцем Макарием, который дал о ней письменный отзыв. Вот, что пишет старец:
«…Виден человек, обратившийся к Богу с горячностью сердца. Но для религии этого мало. Чтобы она была истинным светом для человека собственно и чтобы издавала из него неподдельный свет для ближнего, необходима и нужна в ней определенность. Определенность сия заключается в точном познании истины, в отделении ее от всего ложного, от всего лишь кажущегося истинным… Если же человек будет руководствоваться прежде очищения его истиною своим вдохновением, то он будет издавать не чистый свет, а смешанный, обманчивый, потому что в сердце его лежит не простое добро, не добро, смешанное со злом, более или менее… Применив сии основания к книге Гоголя можно сказать, что он издает из себя и свет, и тьму. Религиозные его понятия не определены, движутся по направлению сердечного, неясного, безотчетного, душевного, а не духовного… книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смешение. Желательно, чтобы этот человек, в котором видно самоотвержение, причалил к пристани истины, где начало всех благ. По сей причине советую всем друзьям моим по отношению религии заниматься исключительно чтением сеяться отцов, стяжавших очищение и просвещенце, как апостолы, и потом уже написавших, свои книги, из коих светит чистая истина и которые сообщают читателю вдохновение Святого Духа».
(И.М. Концевич. «Оптина пустынь», 1970, стр. 595–597).
В этой же книге упоминается и Н. Федоров, тот самый, «наиправославнейший». Он был поборником покорения природы человеком и, в частности, писал:
«Если человечество объединится в любви, не будет катастрофического конца света и Страшного Суда».
Достоевский, кстати, выражал согласие с Н. Федоровым:
«Скажу, что я в сущности совершенно согласен с этими мыслями».
Концевич приходит к заключению:
«О том, что мировоззрение Достоевского расходится с традиционными верованиями Церкви единогласно свидетельствуют все до одного литературоведы, посвятившие свои труды личности Достоевского и его творчеству…. В своем инакомыслии Достоевский был прежде всего последователем теории Руссо, отрицавшего наличие у человека первородного греха. На основании этого Достоевский проповедует морализм и отклоняется от мистического богословия. Из этого вытекает, что созданный им тип о. Зосимы не совпадает не только с Оптинскими старцами, но даже с ликом всех преподобных Православной Церкви, цель у которых состоит в стяжании даров Святого Духа».
Сам Концевич называет воззрения Достоевского «натуральным христианством». Константин Леонтьев, критикуя взгляды Толстого и Достоевского, назвал их приверженцами «розового христианства», то есть, сторонниками теории прогресса. Иван Розанов (не путать с В. Розановым!) в серии статей «Религиозно-нравственная жизнь в художественном освещении Ф.М. Достоевского» («Странник», 1905 г., май, июнь, июль) подробно анализировал произведения писателя и отмечал решительное расхождение религиозных взглядов Достоевского с христианским вероучением. Понятие «спасения» у Достоевского относится не к спасению души, как это понимает Церковь, а к спасению человечества, совершаемого вне Церкви, вне ее Таинств и вне понимания ее спасительной роли. Автор отмечал, что у Достоевского Церковь есть нечто сентиментальное и утопическое.
Таким образом, само слово «спасение» относится им к психологическому состоянию человека. В понимании Достоевского Церковь Христова, вмещающая в себя полноту Истины, является пред нами как бы лишенною своей доли самостоятельности в мире.
И действительно, нетрудно заметить, что и наставления старца Зосимы Алеше Карамазову и просьба Сони Мармеладовой Раскольникову каяться перед народом, на площади (почему не в храме?) и многое другое находятся в очевидном противоречии с учением Церкви, но зато полностью совпадают с масонской традицией: «братья» совершают покаяния перед общим собранием ложи. Эта же традиция вошла и в советско-партийный быт-покаяние перед трудовым коллективом, перед «своими товарищами». Тут есть о чем задуматься…
Ко всему этому надо добавить, что религиозно-философские воззрения и Н. Федорова, и В. Соловьева, и Ф. Достоевского находились под определяющим влиянием иудаизма и его философии. Это нетрудно заметить, взяв в руки соответствующие сочинения еврейских мыслителей, комментирующих и развивающих идеи каббалы и талмуда. Вера в спасительную роль страдания как такового, в наступление эпохи всеобщего воскресения и эры всеобщей любви именно на земле, непризнание принципиального факта поврежденности грехом самой человеческой природы и многое другое — все это банальные постулаты философии иудаизма с его заземленной эсхатологией. Для того, чтобы узнать источники идей наших писателей, надо просто внимательно посмотреть — на какой литературе они воспитывались, в какие сообщества входили. Для этого надо не кричать о «величии русской литературы», а взять на себя труд ее изучить, желательно, вместе с биографией писателей.
В заключение необходимо подвести какие-то итоги, поучительные для нас и для понимания того времени, в котором живем. Если исключить грубые выходки г. Шумского и оставить в стороне его вопиющую неграмотность, то в остатке мы получим нечто для нас существенное. То самое смешение доброго со злым, о котором предупреждал нас старец Макарий Оптинский. Это смешение земного с духовным, начала мирского с началом Божественным характерно для такого явления как розенкрейцерство — в широком смысле этого слова. Иудаизм с его устремленностью к земному раю одевается в христианские одежды, а Святые ставятся в ряд с писателями и композиторами, учеными и художниками. «Царство Мое не от мира сего,» — говорил Господь Иисус Христос. А нам говорят: «От мира то царство, на которое мы сегодня уповаем».
Иудейская доктрина «культурного строительства» подается нам в качестве какого-то загадочного «христианства». И вот писатели, сами нетвердые в своей личной жизни, как писал об этом архиепископ Никон, и еще более нетвердые в исповедании христианских истин, а то и прямо их отвергающие, выдаются, и не только г. Шумским, за апостолов Православия. Это явление, которое трудно списать на одно невежество. Тут отчетливо прослеживается тенденция, заданность, задание… И потому крайне любопытно, что идеи сделать мирским христианство, непризнание учения Церкви в ее полном объеме исходят сегодня от самых различным групп и общественных организаций. Один, к примеру, патриотический писатель из ныне здравствующих, в свое время не упускавший случая помянуть «поповщину» или сообщить юному читателю о том, что никакого Великомученика Георгия никогда не было (его «попы-мракобесы» придумали для своих корыстных целей), а был герой русских сказок Егорка. Так вот этот писатель сегодня пишет так:
«Настоящими писателями, каковыми являются такие богатыри духа, как Иван Санин (Волоцкий), Игнатий Брянчанинов, Тимофей Кириллов (Тихон Задонский), Иван Сергиев Кронштадтский) и Филарет Дроздов. Истинные писатели и поэты преподобны, воинственны и непреклонны». Писатель Карен Раш лишает Святых церковного сана, но зато производит новый набор в Союз писателей…
Этот пример показывает нам процесс извращения христианского учения и попытку представить его как интеллигентскую и приспособленную для наших мирских нужд теорию, украшенную для радости глаз и слуха песнопениями, нарядами и живописью, называемой по старинке иконописью. Мы видим этот демократический процесс, поражающий и церковное стадо, забывающее слова своего Пастыря Небесного: «Не любите ни мира сего, ни того, что в мире».
