Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году
Наблус
Я настиг спутников; их было двое, кроме двух служителей наших греков, мусселимова стража и трех арабов, которым принадлежали лошади. Игумен Вифлеема Нифонт в качестве драгомана следовал за мною по Сирии до берегов Анатолии, и престарелый г. Еропкин воспользовался миром, чтобы после двухлетнего пребывания в Иерусалиме возвратиться на родину; но его истощенные силы и множество вьюков затрудняли ход наш в стране горной и дикой, где должно путешествовать в большом числе вооруженных, чтобы защищаться в случае нападения, или совершенно налегке для быстрого бегства; а я, напротив, один был вооружен посреди слабых и беззащитных и только впоследствии почувствовал свою ошибку. Князь же Мустафин, несмотря на убеждения наши, предупредил нас отъездом с некоторыми из поклонников русских; но он не нашел желанного корабля в Яффе, где не всегда можно заставать хорошие суда после Пасхи, и, пустившись на малом арабском судне в Царьград, с лишком сорок дней влачил на море самую бедственную жизнь.
Уже смеркалось, когда в виду селения арабского, лежавшего на каменистых высотах, прошли мы мимо малых, неизвестных развалин, к которым стекаются враждебные друг другу колена арабские, как на сборное место для брани, иногда продолжающейся несколько недель по совершенному их безначалию. Около четырех часов считается от Иерусалима до христианского селения арабов Рамы, где мы должны были провести ночь. Оно лежало несколько влево от настоящего направления на эль-Бир, древний Махмас (отколе, по преданиям, возвратилась Мария искать в Иерусалиме отрока Иисуса), но по ненависти мусульман к имени христианскому опасно было искать другого ночлега. Мы долго шли во мраке по отлогим высотам, когда наконец приветный лай собак открыл нам селение Рамы. Дикие назареи громкими воплями приветствовали нас в тесных улицах, где сидели на пороге жилищ своих и проводили в дом священника, каменный высокий сарай с камином. Он встретил нас гостеприимно, но мы не могли укрыться от любопытной толпы, которую тщетно старались выгнать. Старшины селения пришли курить и пить кофе с нами, и мы уже спали, когда они все еще продолжали свою беседу. Рано утром пустились мы в путь.
Горы становились гораздо выше по мере приближения к Наблусу, от которого отстоит Рама за одиннадцать часов. Трудная и узкая дорога иногда глубоко спускалась на дно долин, богатых оливами, иногда подымалась на каменистые хребты около селений арабских, которые, как крепости, приникли к вершинам гор, защищаемые местностью от частых, взаимных набегов или от хищности пашей. Ключи водные, малые огороды и сады из маслин и смоковниц – вот все их приволье на утесах; но дикий вид их весьма живописен.
Часто встречались нам самые жители в пестрых чалмах и синих рубашках, с ружьем и кинжалом. Смуглые лицом, смелые поступью, они гнали пред собою вьючных ослов на соседние базары, и мрачен был их мирный «салам», коим приветствовали проводников наших, но он не относился к франкам, и только огненный, враждебный взгляд косвенно падал на нас из-под их нависшей чалмы. Иногда в самых тесных ущельях один или два вооруженных араба сидели на отвесных утесах, над самою дорогою, как бы желая преградить путь; но они равнодушно на нас смотрели, облокотясь на длинные ружья. Это были скитающиеся бедуины, и я не знаю, что их удерживало от нападения, ибо мы не могли ни защищаться, ни их настигнуть на высотах, и нас только ограждало присутствие мусселимова стража.
В полдень отдыхали мы на дне долины близ малого ключа, бьющего из скал, около уединенной развалины, ныне служащей оградою масличному саду, но которая в древности была замком или монастырем, судя по объему ее основания. Два пустынных бедуина, остановясь близ вьюков, хотели непременно быть участниками нашего полдника; они так жадно и пристально смотрели нам в глаза, что мы вынуждены были утолить их голод, но они без малейшей благодарности приняли от нас пищу, как бы законную дань путников. Тогда же приблизился к нам араб вифлеемский, шедший из Наблуса; он спрашивал знакомого ему игумена, в мире ли селение его с Иерусалимом и не опасно ли для него будет пройти близ стен города? Узнав, что я русский, он приветствовал меня со знаками уважения и, положив руку на сердце, сказал по-итальянски: «Бейзаде московский! я христианин и католик; скажи мне, скоро ли придет царь наш освободить святую землю? Мы все его; о да избавит он нас от ига языческого!». Трогательно и лестно было слышать в диких ущельях Иудеи сие простосердечное воззвание араба к царю русскому, сей единственной, вечной надежде Востока.
Далее, еще около трех часов, продолжаются каменистые, пустынные горы Иудейские, усеянные дикими кустами. Наконец открывается посреди их узкая длинная долина, оживленная частыми селами и обработанными полями. Она простирается к северу до Наблуса, который лежит в цветущем ущельи, примыкающем с левой стороны к сей долине. Положение его очень живописно, между двух высоких гор, на быстром потоке, который струится через весь город, окруженный стенами и масличною рощею. Роскошная тень садов и ключевые воды дают месту сему особенную прелесть в глазах диких жителей горного края. К северу круто над ним подымется вершина Гевала; на скате же южной горы Гаризима, столь знаменитой в писаниях долгим становищем колен израильских и незаконным храмом самаритян, есть еще остатки древнего Сихема; его заменил в средние века Неаполь, или Наблус, по восточному выговору сего имени. За полчаса от него показывают славный студенец Иакова, вокруг которого впоследствии создана была церковь в память беседы Христовой с самаряныней; но я не мог утолить его живыми струями благочестивой жажды.
Хотя слышал я в Иерусалиме о буйстве арабов Наблуса, которые считаются самым диким племенем Палестины, и хотя наместник латинский советовал мне идти в Назарет дольней дорогой, через Раму и пашалик Акрский; однако я предпочел горную, как самую краткую, и поздно уже раскаивался в своей неосторожности. Солнце садилось, когда мы достигли Наблуса; но едва вступили в городские ворота и приблизились к главной мечети, которая по красоте и обширности своей являет зодчество византийское, как внезапно толпа детей всякого возраста встретила нас ругательствами. Шум и вопль беспрестанно умножался с числом их; они преследовали гиауров с пронзительными криками, которые легко могли бы возжечь ярость дикого племени; теснота улиц, полных народом, не позволяла ускорить хода, и в таком поругании должен я был следовать через весь город до другого края, где ожидал нас ночлег в доме арабского священника.
Но и там я не нашел покоя; народ толпился на дворе и в дверях. Я послал скорее письма к мусселиму, родственнику иерусалимского; но его не было в городе. Между тем навестили меня старшины арабские Наблуса и вслед за ними наместник градоначальника. Прочитав фирман мой, он предложил свои услуги; я просил изгнания толпы, жалуясь на бесстыдство детей, и он отвечал мне, что велит их всех заключить в темницу. Я улыбнулся его ложной угрозе и просил только себе проводника на следующий день; но он объявил, что прежде необходимо испросить для меня свободный пропуск у горного шейха, живущего по дороге к Назарету и обещал немедленно к нему послать гонца. Все сие, однако же, было только притеснением с его стороны; ибо вскоре прислал он просить у меня подарка за свои труды. Я отвечал ему, что фирман освобождает меня от всякой подати местному начальству. Тот же посланный возвратился с известием о приезде мусселима и с ласковым словом от наместника, что с сей поры он уже не начальник, а только первый слуга, и потому имеет право на денежное награждение. С презрением я отказал; но он прислал еще в третий раз сына своего, прося утешить чем-нибудь хотя отрока, и мой спутник дал ему несколько левов. Поздно вечером пришел ко мне страж мусселима, который видел меня в Иерусалиме, с поздравлением о благополучном прибытии в Наблус и с письмом к шейху селения Джинин, где мне надлежало провести следующую ночь; я приказал благодарить градоначальника и просить у него проводника до Назарета и несколько стражей для спокойного выезда из Наблуса. Довольно рано утром в сопровождении оных вышли мы за городские ворота; но другие неприятности ожидали меня в сей тягостный день.
Хотя я очень желал посетить развалины Самарии, или Севасты, отстоящей только за два часа от Наблуса, ибо еще в Иерусалиме много слышал о мраморных остатках ее знаменитого храма Предтечи на месте его темницы: однако же неудовольствия, которым подвергся в Наблусе, заставили более помышлять о скорейшем выходе из столь диких мест, где ежечасно могло пострадать от буйства черни имя русское.
На вершине горы Гевала внезапно скрылся от нас проводник, чтобы отвести заводную лошадь шейху ближнего селения, и, если бы не поклонники, которые на обратном пути в Дамаск выехали в одно время с нами из Наблуса, мы бы совершенно потеряли дорогу по диким ущельям, ибо саисы наши ее не знали. Когда же, утомленные зноем, спустились мы в глубокую долину, чтобы зачерпнуть воды из колодца, нас обступили несколько горных бедуинов, вместе с женами наливавшие около него меха и водоносы. Франкская одежда сделала меня предметом их любопытства, и они требовали, чтобы я показал оружие, потому что им казались удивительными пистолеты мои с пистонами и особенно длина сабли. Я тщетно уверял их, что на Западе обнажать оружие служит знаком вражды: они настаивали и хотели удержать мою лошадь. Тогда игумен Вифлеема, предвидя их буйство, дал мне тайный знак и речами отвлек к себе внимание бедуинов; я воспользовался сим мгновением, чтобы исторгнуться из их толпы.
