Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
— И не заплатили?
— Вот я и… Да, досточтимейший… Я и говорю… Пошли спросить, и Он сказал…
— Чтобы не платили, да?
— Я и говорю… Чтобы заплатили… потому что Он сказал…
— А они не заплатили?
— Вот я и говорю, досточтимейший… Заплатили…
— Убирайся отсюда! Что за идиот! Следующий! Ну, говори!
Хмурый высохший старик с филактериями на лбу и бородой, спадающей на грудь, походил на неизвестного мне фарисея. Он говорил степенно, гладко, языком гораздо более правильным, чем все те амхаарцы, которые выступали перед ним.
— Этот Человек приказал своим ученикам собирать большие деньги. Говорил, что на милостыню бедным вдовам и сиротам. Только эти деньги шли на Него. Это распутник. Он говорил о покаянии, а Сам путался с уличными девками. За Ним ходила целая толпа женщин. Он устраивал для них богатые пиры.
— Откуда ты знаешь?
— Все знают, что Он ходил с женщинами…
— Ты тоже это видел? — обратился Ионафан к стоявшему рядом человеку.
— Да, — подтвердил тот. Это был галилеянин, говоривший на едва понятном наречии окрестностей Тивериады. — Я сам видел, как равви Наум из Наина пригласил Его на пир, тогда пришла блудница и омыла Ему ноги…
— Что этот амхаарец плетет о каком–то человеке из Наина? — вышел из себя равви Симон. — Пусть он лучше расскажет, путался Этот с уличными девками или нет!
— Это мы и сами знаем, — прошипел равви Иоиль. — Помните, как во время последних Праздников Он не позволил побить камнями женщину, которую поймали на прелюбодеянии?
— Правда, — нехотя подтвердило несколько голосов. — помним.
— К этому не стоит возвращаться… — буркнул равви Ионатан.
— Разумеется.
— Кто может подтвердить то, что сказал этот свидетель, — обратился Ионафан к оставшейся кучке свидетелей. — Что Галилеянин путался с уличными девками? Так что же, выходит, никто из вас этого не видел?
— Вы затеяли этот суд ночью только для того, чтобы осудить человека за то, что он знался с уличными девками? — раздался трубный голос Иосифа.
— Терпение, Иосиф, терпение. Есть обвинения и посерьезней.
— Я еще их не слышал. Я вообще еще не услышал ни одного обвинения. Один свидетель противоречит другому.
— Уведите его, — Каиафа кивнул страже на длиннобородого свидетеля.
— Сейчас, Иосиф, ты услышишь кое–что поинтереснее, — сказал Ионафан. — Ну–ка, подойди сюда, — поманил он пальцем какого–то левита. — Что ты скажешь?
— Этот Человек, — заявил левит, — ел сегодня Пасху…
— Это кощунство! — выкрикнуло несколько голосов. — Он нарушил закон!
— Вовсе нет! — перекрыл всех голос Иосифа.
— Погодите, сейчас Иосиф нам все расскажет, — насмешливо проговорил Ионафан. — Ведь, кажется, в доме его друга, достойного равви Никодима, члена Великого Совета фарисеев, состоялось это пиршество?
— Совершенно верно! — парировал Иосиф. — Я вам скажу… Он ведь Галилеянин, не так ли? Что гласят предписания о праве галилеян есть Пасху вечером накануне Пасхальной субботы?
— Сам себе роешь яму! Шабат начинается вечером!..
— Но пасхальный шабат уже начался. Вы разве забыли, что вы соединили два шабата в один? И известно, для чего: чтобы иметь поменьше хлопот…
Воцарилась тишина. Кто–то бросил:
— Он прав. Галилеяне могут этим пользоваться…
— Однако мы не знаем, — быстро вставил Ионатан, — состоялась ли пасхальная трапеза в согласии с предписаниями…
— С каких это пор «мы не знаем» вменяется человеку в вину?! — крикнул Иосиф.
Снова все притихли. Я слышал яростное сопение Кайафы. Он походил на быка, рвущегося к красной тряпке.
— Его Собственный ученик, — процедил Ионатан, — уверял нас, что после трапезы Он еще устроил разливание вина и преломление хлеба…
— Где этот ученик? Пусть он сам скажет!
Но несмотря на призыв, никто не появился.
— Его почему–то нет! — издевался Иосиф. — Но мы обойдемся и без него. Я сам вам скажу, что давние предписания свидетельствуют, что в знак братства и дружбы в пасхальный вечер разрешается делиться хлебом и вином, важно только делать это после совершения трапезы.
— Это уже забытый обычай… — бросил Каиафа; взгляд его, подобно ножу, вонзился в грудь моего друга.
— Тем не менее он существует… — отозвался Иосиф.
— Следующий свидетель! — пресек спор Ионафан. Я слышал, как он тихо сказал Кайафе: «У нас их достаточно».
— Этот Человек, — заговорил какой–то галилеянин, — не соблюдал постов.
— Он объяснял, почему Он так поступает?
— Он говорил, что потом будет поститься…
— Когда «потом»?
— Не знаю, достойнейший. Он сказал, что на то придет свое время…
— Ты тоже это слышал? — спрашивал председатель у следующего.
— Он говорил по–другому, досточтимейший: что важнее милосердие, чем пост…
— А того, что сказал предыдущий свидетель, ты не слышал? Или ты не понял, что он сказал? Может, ты не понимаешь галилейского наречия?
— Понимаю, досточтимейший… Но я не слышал, чтобы Он так сказал…
— Но вы оба видели, что Он не постится?
Свидетели вопросительно переглянулись.
— Я этого не видел… — буркнул иудей.
— Но люди говорили, что не постится, — быстро добавил первый.
— Кто еще, — допытывался Ионафан, — видел, что Этот Человек не постится?
Снова воцарилась тишина. Ее прервал какой–то амхаарец с изрытым морщинами лицом и большими, негнущимися руками трудяги–строителя.
— Я слышал, как Он говорил, что не нужны омовения. Он сказал так: «Фарисеи моются только сверху, а вам будет достаточно, если будете чистыми изнутри…»
— Ох, какой грешник! — охнул равви Иоиль и сгорбился еще сильнее, чем обычно.
— Это серьезное обвинение, — заявил равви Иоханан. — Позволь мне, досточтимый, — обратился он к председателю, — задать свидетелю несколько вопросов. — И когда Ионафан кивнул головой в знак согласия, Иоханан спросил: — Слушай–ка, парень, Этот Человек когда–нибудь погружал перед едой в воду сомкнутые ладони?
— Нет, я никогда этого не видел, — заверил свидетель.
— А видел ли ты когда–нибудь, — спрашивал теперь равви Елеазар, — чтобы по возвращении из города, где человек чистый всегда может столкнуться с грешником, Он омывал все Свое тело?
— Нет.
— А видел ли ты когда–нибудь, бедный грешный человек, — спрашивал равви Иоиль, — чтобы Он или Его ученики омывали водой медные котелки, в которых приготовляется пища?
— Нет.
— А каменные чаны, к которым могла прикоснуться нечистая женщина?
— Нет.
— А глиняную чашу, из которого мог пить неизвестно кто?
— А ложе, на котором на пиру может возлечь чужой?
— Равви Иоиль, если ты собираешься спрашивать этого человека обо всем, что вы велите омывать, то нам не хватит и ночи на расследование, — не выдержал Ханан сын Ханана.
— Как ты можешь так говорить? — возмутился равви Ионатан. — Это серьезное дело!
— Но оно затянулось слишком надолго!
— Если этим исчерпываются преступления Этого Человека, — раздался голос Иосифа, — то тогда пора идти домой спать… Фарисеи скоро захотят омывать луну и звезды…
— Ты и сам–то, Иосиф, не особенно чист! Слишком часто ты бываешь в компании гоев, — бросил Иоиль.
— Равви Никодим, — Иоханан обращался теперь прямо ко мне, — твой приятель и компаньон насмехается над омовениями, которых ты сам, надо полагать, придерживаешься…
— Да… Я соблюдаю очистительные предписания, — оборонялся я, — но не надо преувеличивать…
— Что ты называешь преувеличением, Никодим? — атаковал меня равви Иоиль.
— Преувеличением, как учил великий Гиллель, становится требование омывать весь горшок, когда только его ручка могла быть тронута нечистым, — спровоцировал я никогда не иссякающий спор.
— Неправда! Неправда! — вскинулся равви Елеазар. — Ручка представляет собой единое целое с горшком! Когда ручка…
— Так что мы делаем? судим богохульника или препираемся из–за идиотского горшка? — взорвался Каиафа.
— Мы устанавливаем, — фальшиво–сладким голосом проворковал равви Онкелос, — степень оскверненности Этого Галилеянина.
— Ведь вы же утверждаете, что никто, кроме вас, не чист, — прошипел Иосиф сын Дамая.
— Иосиф прав. Скоро и солнце будет для вас недостаточно чистым, — засмеялся Симон Каинит.
— Кто не заботится о чистоте тела, тот не заботится и о чистоте сердца, — заявил равви Иоханан.
— Если даже человек чистый не омывает всего того, что полагается, то уж амхаарец и подавно не будет ничего омывать, — распалился равви Елеазар.
— Тяжки, тяжки грехи Израиля! — стонал Иоиль, вздевая вверх руки с растопыренными пальцами. — Тяжки его грехи, когда так говорят самые достойные…
