Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
Теперь уже слишком поздно… Теперь Он — Узник, Которому грозит смерть. Что же может сделать узник для свободного человека?
В сопровождении двух слуг, несущих факелы, (ночи теперь светлые от полной луны, и дополнительного освещения не требуется, но мне не хотелось выходить на улицу одному) я направился к дому первосвященника. Там горел яркий свет и чувствовалось оживление. Даже наружу была выставлена стража: вдоль стены широко расставив ноги и опираясь на копья, стояли здоровенные стражники. Во дворе горели костры; вокруг них суетились другие стражники, Храмовые слуги, левиты и множество каких–то незнакомцев с бандитскими физиономиями. Около стены выступала из мрака целая шеренга ослиных задов. От желтого отблеска костров и факелов по стенам плясали тени движущихся людей. Лунный свет не проникал во двор, и оставался за воротами, как остается за воротами дождь. Как только я вошел, ко мне приблизился один из левитов:
— Приветствую тебя, равви, — сказал он учтиво. — Синедрион еще только собирается… А Узника пока отвели к досточтимому Ханану. Может, ты тоже желаешь пойти послушать, что Он будет говорить?
Я ответил утвердительно и направился в глубь двора. Дом первосвященника соединен с дворцом его тестя, надо только пройти насквозь через два двора. По пути я видел всюду горящие костры и толпящихся вокруг людей. Саддукеи подняли на ноги весь Иерусалим. Над кострами стояли шум и гомон, временами переходящие в крики. Шум доносился и из–за колоннады дома Ханана. Левит провел меня через боковой вход в большой зал, построенный по образцу атриумов в римских домах: посередине имелся бассейн под открытым небом. Под колоннадой спиной ко мне на низком троне сидел Ханан. Его окружало несколько священников и саддукеев, присутствовали здесь также и фарисеи, и книжники. Можно только удивляться, как быстро многолетняя ненависть переродилась в дружбу. Почти в тот самый момент, как я вошел, через другие двери, находящиеся напротив трона Ханана, ввели Учителя. Я застыл на месте, как вкопанный: это было печальное зрелище… Руки у Иисуса были связаны сзади, а сам Он был опоясан толстым кованым поясом с приделанными к нему веревками, чтобы можно было тащить человека, не притрагиваясь к нему. Несомненно, таким способом Его и доставили сюда прямо из сада на Масличной Горе. Похоже, что солдаты не особенно церемонились с Ним и волокли со всей возможной грубостью. Он, несомненно, неоднократно падал, потому что Его симла и хитон были абсолютно мокрыми и заляпанными грязью. Наверняка, не обошлось и без побоев, так как вся Его одежда была измята и местами порвана, волосы растрепаны. Из–под плаща виднелись сбитые окровавленные ноги. Но, несмотря на все это, Он выглядел на голову выше окружавших Его людей, и не только из–за высокого роста: лицо Учителя, помимо скорби, выражало достоинство, Он полностью владел Собой. Не оглядываясь по сторонам, Он спокойно и прямо смотрел в лицо Ханану. Страх, если даже Он и испытал его, запал куда–то в самую глубину Его существа, как камень, брошенный в озеро. Когда Он стоял так, прямой и молчаливый, я представил себе Его там, под темными деревьями, как Он говорил людям, которые пришли за Ним: «Это Я. Если вы ищите Меня, то позвольте остальным уйти…» То, как Он держался, видно, обескуражило собравшихся старейшин, ибо в зале царило молчание, нарушаемое только потрескиваньем факелов. Вдруг послышалось что–то вроде кваканья. Это посмеивался Ханан. Этот худощавый старый саддукей всегда источает злобную язвительность. Окружавшие Ханана саддукеи и фарисеи стали вторить ему насмешливым гулом. Может, такое начало было им необходимо, чтобы решиться бросить в узника первое обвинительное слово? Через минуту я услышал, как Ханан говорит:
— Так значит, это Ты — Иисус из Назарета? Какая нам выпала честь увидеться с Тобой…. — он захихикал, — Так что же? Ты сам пришел? — сбоку мне был виден ястребиный профиль Ханана: длинный нос, подобно клюву, покачивался над бесцветной бородой, длинные губы вытягивались, словно для поцелуя: — А где же Твои ученики? Твои слуги? Где Твое Царство? — Вдруг Ханан ударил ладонью по ручке трона и резко изменил тон. — Кончено! Ты уже довольно нагрешил! Хватит богохульничать! Ах, Ты… — он скривил беззубый рот. — Ты осквернил Божий Храм! Ты, что же думал, что Тебе всегда все будет сходить с рук?!
Ханан замолчал и привольно развалился в своем кресле. Тогда подали голос остальные. Они подскакивали к Узнику, размахивали перед Его лицом кулаками. Первоначальный столбняк прошел — и обвинения сыпались, как из рога изобилия. Один из стражников нанес Учителю удар сзади, и тот упал на каменный пол; толпа тотчас ринулась к Нему, готовая Его избить, разорвать, уничтожить.
Я с ужасом наблюдал это зрелище. У меня было впечатление, что у всех этих людей прорвалась наружу затаенная, дотоле неведомая злоба. Разумеется, я считал своим долгом протестовать против такого обращения с человеком, но… язык застрял у меня в горле. Возможно, в конце концов я и решился бы открыть рот, если бы сам Ханан не остудил пыл нападавших. Учитель поднялся с земли, и люди немного отступили назад.
— Все кончено… — повторил бывший первосвященник. — Ну, теперь рассказывай, чему Ты там учил людей? Заодно и мы послушаем Твои россказни, — снова издевательски засмеялся Ханан, а вместе с ним его свита. — Ну, давай, говори, — крикнул он угрожающим тоном. — Ты что, язык проглотил? — Ханана, по всей видимости, раздражал устремленный на него спокойный взгляд Учителя. Потом зазвучал Его голос, такой же, как всегда — ровный, размеренный и бесконечно печальный:
— Все, чему Я учил — Я учил открыто. Я разговаривал с людьми во дворе Храма и в синагогах. Меня мог слушать любой. Если ты хочешь знать, что Я говорил, спроси у тех, которые слышали Меня.
Не успел Учитель договорить, как кто–то подскочил к Нему и с размаху ударил кулаком по лицу. Ударивший был невелик росток, но руку, видно, имел тяжелую, потому что Иисус снова упал. Воспользовавшись этим, человек пнул Учителя ногой.
— Негодяй, — визжал он, — ты как смеешь так отвечать первосвященнику?
Люди снова готовы были броситься на Лежащего. Но Он, приподнявшись сначала на колени, все же сумел встать. Из разбитых губ и носа стекали струйки черной крови; щека, со следами пальцев избивавшего, на глазах опухала. Изменившимся голосом Учитель с трудом выговорил:
— Разве Я сказал неправду? А если правду, то зачем ты Меня ударил?
Вместо ответа коротышка — слуга смачно плюнул прямо в лицо Учителю, после чего разразился громким смехом. Косясь одним глазом на Ханана, он крикнул: «А чтобы Тебе неповадно было больше так разговаривать!» Откуда–то мне было знакомо это лицо: низкий лоб, хитрые лисьи глазки, мясистые губы. Вспомнил! Это был Гади, тот самый, которого во время прошлых Праздников Ионатан посылал вместе с другими стражниками схватить Иисуса. Видно, Гади выкинули из стражи Великого Совета, и он пристроился на службу к Ханану; вот он и мстил теперь за происшедшее. Впрочем все: саддукеи, фарисеи, стражники — были готовы наброситься на Учителя. Но как раз в этот момент появился Хай и, склонившись перед Хананом, сообщил, что весь Синедрион уже собрался и ждет Узника.
Заседания Синедриона проходили в доме Кайафы. Зал, с полукругом расположенными скамьями, всегда готов для заседаний. Несмотря на неурочное время, противоречащее всем уставам, собрались не только те двадцать четыре члена Синедриона, чье присутствие было строго обязательно, но почти все его действительные представители. Скамьи были переполнены. Посередине зала, рядом с трясущимся от нетерпения Кайафой, сидел Ионафан, исполняющий обязанности председателя, и начальник Храмовой службы Измаил, сын Фабия, муж дочери бывшего первосвященника. Родственники Ханана обсели все должности, как мухи дохлого осла. На скамье саддукеев сидели и сыновья Ханана: Елеазар, Ханан, Иегуда, и заодно с ними и все старейшины с Симоном Каинитом, Иосифом сыном Дамая и Саулом во главе. Чтобы пробраться на свое обычное место, мне пришлось пройти мимо всех наших: Симона сына Гамалиила, Ионатана бар Азиела, Елеазара бар Четана, Иоханана бар Заккаи, Илиаша бар Абрахама, Симона бар Поира, Иоиля бар Гориона… Я приветствовал их кивком головы, а они при виде меня зашептались. Иосиф Аримафейский тоже был здесь. Я занял место рядом с ним. Председательствующий послал за двумя писцами — защиты и обвинения, чтобы те заняли свои места по противоположные стороны скамей. После чего Ионафан встал:
— Достопочтенные отцы и учителя, — начал он, — мы собрались здесь для того, чтобы подвергнуть суду Человека, поведение и проповеди Которого представляют опасность для веры, морали и самого существования народа Израиля. Вы знаете, о Ком я говорю: о Плотнике из Галилеи…
Иосиф поднялся с места:
— Можно узнать, почему нас вызвали среди ночи? Разве для этого не нашлось времени днем?
