Дмитрий Мережковский - Тайна Запада. Атлантида – Европа
Мертвый, опущенный в лоно земли, выходит из нее, оживает, как семя, упавшее в борозду. В г. Сикионе, в здании, называемом Nymphon, где совершались женские таинства, родственные, должно быть, тэсмофориям, изваяния трех великих подземных божеств – Диониса, Деметры и Коры, погруженные в землю, возвышали над нею только перси и голову, как мертвецы, из земли восстающие (Pausan., II, 11, 5), а в росписи на одной греческой амфоре, Кора-Жатва – выходит из земли, простирая, как бы с мольбою, руки к стоящему перед ней с земледельческим заступом, юноше (Harrison, Prolegom., 280). Это значит: не только боги помогают людям в победе над смертью, но и люди – богам.
Тайну Елевзинского Колоса понял Еврипид:
…Жизнь необходимо,
Как спелый колос, пожинать; то быть,
А то не быть поочередно.
Понял и Гете:
И доколе не постигнешь
Этих слов: «Умри и будь»,
Темным гостем будешь в мире
Проходить свой темный путь.
Что же значит «Колос – Свет Великий», понял Гераклит:
«Человек, в смертную ночь свет зажигает себе сам». – «Умирая потухает; оживая, возжигается из мертвого. Спит, с очами потухшими, а проснувшись, возгорается из спящего». – «Мир – огонь вечно-живой pyr aeizon, то возжигаемый, то угашаемый». – «После смерти, людей ожидает то, на что не надеются, о чем и не думают». – «Если не будете надеяться, то не найдете нечаемого, недосягаемого и непостижного».
(Heracilit., fragm. 26, 27, 91. – Clement Alex., Strom., V. – Schelling, Ueber die Gotth. v. Samothr. 73.)Это и значит: «умереть – быть посвященным в Великие Таинства».
Лучше же всех понял тайну Колоса ап. Павел: «Что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь голое зерно... Но Бог дает ему тело, какое хочет, и каждому семени – свое тело... Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется тело душевное, восстает тело духовное... Когда же тленное сие облечется в нетление, и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?» (I Кор. 15, 36–57.)
Вот «великий свет» Колоса – то, чем «Елевзинские ночи светлее солнца сияют».
XXXIII
«В полночь, видел я солнце, белым светом светящее, nocte media vidi solem candido corruscante lumine», – вспоминает Апулей (Apul., Metamorph., 1. XI, с. 5). – Идя в Дамаск... среди дня, на дороге, я увидел с неба свет, превосходящий солнечное сияние, осиявший меня», – вспоминает ап. Павел (Деян. 2, 13). Между этими двумя светами есть ли что-нибудь общее?
Медики знают «световые галлюцинации», а святые знают «свет Фаворский». Весь вопрос, конечно, в том, кто прав, медики или святые.
Вспомним Филона, современника Павлова: «Вакхом обуянные, корибанствующие, приводят себя в исступление, пока не увидят желанного». – «Свечение, photismos, Великого Света» для елевзинских посвященных и есть желанное. Вспомним неоплатоника Прокла: «В них (Елевзинских таинствах) являются видения phasmata, несказанных образов». Вспомним ап. Павла: «Хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, ибо есть много богов, eisin theoi polloi... но у нас один Бог» (I Кор. 8, 5). Вспомним, наконец, религиозный опыт Шеллинга, пусть нелепый и невозможный для нас, но неопровержимый ни философски, ни религиозно, и с опытом ап. Павла согласный: «Персефона для нас есть существо действительно сущее»; вспомним все это и мы, может быть, поймем, что вопрос о мнимом и действительном в Елевзинских таинствах – решается не так легко, как это кажется нам.
XXXIV
Если бы неверующий наших дней или даже верующий, как нынешние христиане веруют, присутствовал на этих таинствах и увидел все, что посвященные видели, то, вероятно, удивился бы: «Только и всего!» И, может быть, посмеялся бы, как люди смеялись над апостолами, в день Пятидесятницы, при сошествии Духа-Пламени: «Они напились сладкого вина!» (Деян. 2, 13.) Так мог смеяться и Сократ, отказываясь от посвящения в таинства, где люди «бредят на яву», «безумствуют», «корибанствуют», – по нашему, «галлюцинируют». Но смех ничего не решает в обоих случаях. Если только один из многих тысяч посвященных в Елевзинские таинства видел, действительно, плотскими очами, видел «солнце, белым светом светящее в полночь, то и этого достаточно, чтобы поверить, что здесь мог присутствовать Тот, о Ком сказано: „Свет во тьме светит, и тьма не объяла его“, и Кто сам о Себе говорит: „Я свет миру“ (Ио. V, 5; 9, 5).
XXXV
Всякая действительность измеряется действием. Елевзинские таинства, и по этой мере, действительны в высшей степени.
За два месяца до сентябрьского полнолуния, начала таинств, особые глашатаи, спондофоры (spondophoroi), «миротворцы», объявляли по всем главным городам Греции «священное перемирие», spondê, всех эллинских племен, – то, что христиане средних веков назовут «миром Божьим», pax Dei, – сроком в пятьдесят пять дней, от конца августа до начала октября (Новосадский, 107. – Demetrios Philos, Eleusis, 1896, p. 15). И шум оружья умолкал, прекращались междоусобья; люди вдруг вспоминали, что все они братья, дети одной Матери Земли, и видели – пусть на одно мгновение, но, действительно видели, как то Елевзинское, «в полночь белым светом светящее солнце», – вечный мир; как бы на одно мгновение переносились из Железного века в Золотой, бывший и будущий.
Что это значит, мы могли бы понять, если бы могли представить себе, что в последнюю мировую войну, в «христианской» Европе, заключено было не на полтора месяца, а на полтора дня, «священное перемирие», pax Dei. Но это непредставимо для нас, потому что слишком невозможно. Грекам, наоборот, непредставима жизнь без этой «общей святыни земли», koinon ti tes ges temenos, как называют они Елевзинские таинства (Новосадский, 104). «Жизнь опостылела бы эллинам, если бы запретили им эти святейшие таинства, объединяющие род человеческий», – по слову Претекстата. Их отнять у греков – значит вынуть из них душу – убить; душу вынули из нас, а мы и не чувствуем. «Общая святыня» наша была на небе, а сейчас – нигде.
XXXVI
«Не делай зла животным», – райская, Золотого века, заповедь Триптолема, Трехпольного, Елевзинского бога Пахаря, Деметрина вестника, посланного ею к звероловам, хуже, чем диким – одичалым людям послепотопного мира, нашим европейским праотцам, чтобы, научив их земледелию, возвысить от звериной жизни к человеческой (Зелинский, 30). «Зла не делай животным» – не столько заповедь, сколько «блаженство», в Евангельском смысле: «блажен, кто милует тварь», ибо «вся тварь совокупно стонет и мучится доныне», вместе с человеком, и вместе с ним «освобождена будет от рабства тлению» (Римл. 8, 22, 21): с ним погибает – с ним и спасется.
Надо человеку убивать животных, чтобы питаться мясом? Нет, не надо, – учит Деметра плодоносящая. Дух убийства, войны, входит в человека с кровавою пищею, а дух мира – с бескровною. Вот почему Елевзинское причастие кикеоном – молоком с медом и злаками – таинство вечного мира.
XXXVII
И Гезиод, пастух, пасущий овец на Геликонской горе, певец Золотого века, поет:
Бог законом поставил и зверю, и птице, и рыбе,
Чтоб пожирали друг друга, – на то им неведома Правда!
Людям же правду послал.
Правда Божья – Божий закон: не убий. К очень далекой, последней цели – воскресению мертвых – близкий, сегодняшний, всем и всегда возможный, первый шаг: не убивать – не воевать. Убей – умрешь, дай жизнь – жив будешь: это и младенцу понятно, это же и тайна тайн.
Ною, первому человеку второго человечества, Божий завет – послепотопная, два мира соединяющая радуга: «Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением вечного завета между Мною и между землею». – «Я взыщу вашу кровь... от руки человека, от руки брата его. Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукой человека» (Быт. 9, 13, 5, 6). Тот же завет и на допотопной скрижали царей атлантов: «В мире жить, не подымать друг на друга оружья никогда».
Вот какую святыню хранят Елевзинские таинства, – мир всего мира.
XXXVIII
Месяц боэдромион, конец сентября, когда совершались таинства, – ранняя осень в Аттике.
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора:
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все – простор везде;
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле;
Но далеко еще до первых зимних бурь,
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле.
Как бы небо сходит на землю, и все на земле уже исполнилось, кончено – готово к царству Божьему, – все, кроме человека. И земля ждет и молится, ходатайствует за него воздыханьями неизреченными: «Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе».
