Дмитрий Мережковский - Тайна Запада. Атлантида – Европа
XXVII
Сцена «пришествия» – последняя в Елевзинской трагедии. Кажется, после нее бóльшая часть зрителей уходит из храма, и остаются в нем только посвященные третьей степени, «лицезрители», epoptoi: первая степень – «очищение», katharsis; вторая – «посвящение», myesis, третья – «лицезрение», epopteia (G. Anrich, 25). В опустевшем храме, «лицезрители» совершали обряд «Сошествия в ад», katabasis eis Haidou (P. Foucart, 1893, p. 66): вслед за Деметрой, «деметрии» – заживо умершие, – «умереть, значит быть посвященным в Великие Таинства» (Ad. Jacoby, Die antike Mysterienreligionen und das Christentum, 17), – нисходили в Ад, так же, как некогда Орфей, а потом Пифагор, Виргилий, Данте; и пройдя через «круги» или «пещеры» Ада, изображенные тут же, в Телестерионе, или в нижнем, подземном святилище, вступали в «Обители блаженных», где, может быть, и совершалось причащение «кикеоном», kykeôn – смесью молока, меда, муки, сыра, корицы, винограда и смокв, – кормление новорожденных в вечную жизнь, молоком матери, – «обетованной, молоком и медом текущей земли» (Porpher, Vita Pythag., 34–35).
XXVIII
Что «испытывали», по слову Аристотеля, елевзинские лицезрители, при «сошествии в ад», видно из намеков Плутарха: «слово и дело сходствуют в таинствах»; «умирать», «кончаться», teleutân и «посвящаться», teleusthai. Долгие сначала блуждания (может быть, в лабиринт подземных пещер) – бесконечные во мраке ходы; перед самым концом, страх, трепет, дрожание, холодный пот, ужас... И вдруг – Свет... ясные луга с хорами и плясками... видение богов... Там человек, увенчанный, живет со святыми и видит на земле толпы непосвященных, валяющихся и давящих друг друга во тьме, в грязи, в медленных страданиях от страха смерти и неверия в блаженство загробное» (Plutarch., de immortalite animae. – P. Foucart, ed. 1893, p. 56).
Эти ясные луга – Низейские, те самые, где Кора собирала цветы, в Атлантиде Золотого века, в земном раю.
XXIX
В южно-италийских городах IV–V века до Р. X., когда процветали здесь пифагорейские, связанные с Елевзисом, тайные общества, а также на о. Крите, в Елевферне (Крит – родина всех древнейших, может быть, Средне-Атлантических таинств), найдены так называемые «Орфические скрижальцы», lamellae orphicae, тонкие, свернутые в трубочку, золотые листики в шестигранных цилиндриках, подвешенных на золотой цепочке, как талисманы, к шее покойников, или положенных им под руку.
Листики исписаны такими же, как в египетской Книге Мертвых, заклятьями для благополучного, по загробным мытарствам, прохождения души. В надписях, вверенных тайне гроба, никем из живых не читаемых, легко могли сохраниться нашептывания на ухо елевзинским лицезрителям, при «сошествии в ад», «неизреченные» слова, aporreta, a значит, и до нас могли они дойти в таинственном шелесте этих золотых листьев с Древа Жизни, упавших в могильную ночь.
Там, в обители Ада, обретешь ты по левую руку
источник и рядом белый кипарис; бойся к нему подходить.
Там же и другой источник – студеной воды, текущей из Озера Памяти.
Стражам, его стерегущим, скажи: «я – сын Земли и неба многозвездного;
знайте: я, как и вы, рода небесного.
»Жажду, умираю от жажды»! Дайте же мне студеной воды из Озера Памяти.
И дадут тебе испить из Божественного Источника, и с полубогами будешь царствовать.
Это надпись на петилийской, у Сибариса найденной скрижальце. «Даруй тебе Озирис студеной воды», – повторяется часто и в других южно-италийских гробничных надписях того же времени, IV–V века.
«Жажду, умираю от жажды», – этому как будто отвечает: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром». – «Кто жаждет, иди ко Мне и пей». – «Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек» (Откр. 29, 17. – Ио. 7, 37; 4, 14).
Вот о какой воде шелестят нам золотые листья над Озером Памяти.
XXX
Когда покинет душа твоя свет солнца, гряди одесную, как подобает мудрому.
Радуйся, невыносимое вынесший, сделавшийся богом человека, в молоко матки упавший козленок!
Радуйся, радуйся! Гряди одесную к святым лугам и рощам Персефоны!
сказано в надписи на елевфернской скрижальце. Что за грусть в этом «радуйся»! Точно и здесь, в светлом Элизии, темная дымка заволакивает все. Да и в той петилийской надписи, как жуток «белый кипарис», точно поседевший – от какого ужаса?
«Чистый от чистых, гряду я к тебе, Царица подземная, и к тебе Евклис, Евбулей, и к вам, все боги подземные.
Ибо некогда и я хвалился тем, что рожден от вашего рода блаженного,
но Парка и прочие боги бессмертные смирили меня звездно-блистающим громом.
Излетел я из страшного круга, многострадального, и быстрой стопою вступил в желанный венец…
Счастлив, о, счастлив ты, сделавшийся богом из смертного, в молоко матки упавший козленок»! —
сказано в другой петилийской надписи (P. Foucart, 67).
Вспомним Аттиса, «Пастыря белых звезд», белых коз – душ человеческих, у Млечного Пути, Галаксии: души, вслед за Пастухом своим, нисходят на землю – рождаются – падают в земные тела, а выходя из них, умирая, возвращаются туда, откуда пришли – падают обратно в Млечный Путь – в молоко матери – Небесной-Подземной, Урании-Хтонии: «путь вверх и вниз – один и тот же путь». Вот что значит «в молоко матки упавший козленок», и елевзинское причастие кикеоном – молоком с медом, пищею новорожденных – воскресших в вечную жизнь (Dietrich, 35. – Reinach, 35. – Carcopino, 313).
Первые христиане, как мы узнаем от бл. Иеронима и Тертуллиана, сохранили то же причастие: «Трижды погружаемся в воду купели и, выйдя из нее, вкушаем смесь молока с медом, lactis et mellis concordiam pregustamus» (St. Hieronym., Altercatio Lucif. et orthodox. —Tertuil. de corona militis, III).
Это и значит: сколько бы горчицей ни мазали грудь языческой матери, помнят христианские младенцы молока ее сладчайший мед.
XXXI
«Свечение», photismos, так называлось то, что происходило в Елевзинских таинствах, после «сошествия в ад» (Fracassini, 56). Здесь уже начинается вторая Дионисова часть мистерии, но, так как нельзя понять первой без второй, скажем о ней кое-что заранее.
После «сошествия в ад», все огни в святилище гасят, и оно погружается в мрак. Множество вышедших из него давеча, после трагедии, стоит извне и пристально, молча, затаив дыханье, смотрит на громаду его, угольно-черную в звездном небе, где, в наступившей тьме осенней ночи, белее течет Молоко Матери – Млечный Путь. В замершей толпе такая тишина, что слышно стрекотанье кузнечиков в поле, кваканье лягушек на Ритийском болоте-озере (Rheitoï), и где-то очень далеко однозвучно-жалобный крик ночной птицы, как плач Деметры над Корой. Вдруг, точно искорки по угольно-черной, истлевшей бумаге, начинают бегать в святилище огни, красные от факелов, белые от лампад и светильников; все больше, больше, ярче, ярче, – и в бесчисленных огнях, сияет весь храм, как солнце в ночи: «Елевзинские ночи светлее солнца сияют» (Foucart, 57). Кажется, вся великая равнина Елевзиса, от Саронийского залива до темных Дафнийских ущелий, озарена, как зарей, розовым заревом. Свет ярчайший изливается из круглого фонарика – «ока», opaion, – в крыше анактора, Святого святых, куда не входит никто, кроме иерофанта, и где хранятся святыни, hiera – «грубые древесные пни, без всякого образа, sine effigie rudi ligno et informi», облеченные в великолепные, с драгоценными каменьями, ткани. Их-то и показывает – «являет» – иерофант лицезрителям издали, сквозь открытые двери анактора, в минуту Елевзинского «свечения» (Claudian., de raptu Proserpin., v. 8. – P. Foucart, ed. 1914, p. 400, 410, 411. – Tertullian., Apolog. 16 et Acv. nat., I, 12).
В ту же минуту открываются внизу двери телестериона, и толпа входит в него, все такая же благовейно-безмолвная. Иерофант из незапамятно-древнего рода Евмолпидов, Благогласных (по-египетски makrooun, «обладающий чародейственною силою голоса»), в златопурпурной, длинно-влачащейся ризе, величавый старик, взойдя на помост, высоко подымает и показывает молча безмолвной толпе «сию великую, дивную и совершеннейшую тайну лицезрения, epoptikon mysterion», – «Свет Великий», phôs mega – «срезанный Колос», tetherismenon stachyn (Philosophoum., V, 1. – Foucart, 433. – Plutarch., de profet, in virt., 10).
Радуйся, Жених,
Свет Новый, радуйся!
Chaire nymphie,
Chaire neon phos!
восклицает толпа в священном ужасе, падая ниц (Clement Alex., Paidag. I, VI, 1, 27, 29; 30. – Protrept., XI, 114. – Firmic. Matern., de errore profan. relig., 19. – Fracassini, 56).
XXXII
Срезанный колос для египтян – Озирис. «Ставят они и доныне, во время жатвы, первый сноп в поле и бьют себя в грудь, взывая с плачем к Изиде», – сообщает Диодор (Diodor., I, 14). Плач над срезанным Колосом – плач над умершим Сыном Земли Матери. «Я – Озирис, я – Непра (бог пшеницы), пожатый серпом», – сказано в надписи на одном саркофаге Среднего Царства (A. Morel. Mysfères Egyptiens, 1911, p. 5), и в Книге Мертвых: «Плоть твою люди вкушают, дышат духом твоим, Озирис».
Вот тайна Елевзинского Колоса – бог умирающий, чтобы воскресить мертвых. «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ио. 12, 22).
