Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни
Нередко, как истинный духовный поэт, старец Варсонофий обращал внимание своих учеников на красоту сотворенного Богом мира природы. «Красота была нарушена грехом первых людей, – говорил он. – Воспоминание об этой первой красоте питает великие произведения искусства, несущие в себе скорбь по утраченной гармонии. Нигде эта скорбь, растворенная, впрочем, утешением, не выражается так сильно, как в наших церковных песнопениях и молитвах».
Как-то вечером, стоя перед окном келлии, батюшка сказал присутствовавшему здесь о. Никону, указывая на луну, светившую сквозь ветки деревьев:
– Смотрите, какая картина! Это осталось нам в утешение… Недаром сказал пророк Давид: «Возвеселил мя еси в творении Твоем»… «Возвеселил мя», – говорит он, хотя это только намек на ту дивную, недомыслимую красоту, которая была создана первоначально. Мы не знаем, какая тогда была луна, какое солнце, какой свет… Все это изменилось по падении. Изменились и видимый и невидимый мир.
О. Варсонофий обладал удивительной полнотой любви к Богу и к Его творению, ко всему, что Он сотворил. Старец нежно любил людей, вернее, может быть, человеческие бессмертные души, и все то, чем Господь окружил падшее Свое создание на земле. Старец страдал за всех и за всё. И Господь дал ему чудесную возможность «таскать души из ада» – как в младенчестве было ему предсказано, – возвращать к истинной жизни грешные души, то есть вносить в мир все больше и больше гармонии.
В. П. Быков, автор книги «Тихие приюты для страдающей души» (1913 года издания), посещал Оптину был и у старца Варсонофия. «О. Варсонофий, – писал он, – был человек высокой богословской начитанности. По внешнему виду он очень напоминал одного из Евангелистов… Лицо его носило отражение великой думы, высокой воли, недюжинного ума, глубокого чувства и безгранично сильной веры. Но, что особенно поражало и приближало к нему, – это его глаза. В них таился какой-то глубокий, проникновенный свет. Стоило только раз попасть под взгляд о. Варсонофия, чтобы почувствовать на себе всю чистоту и боговдохновенность этого человека».
Душа старца устремлялась к небу но его здоровье, и всегда слабое, к началу 1910 года сильно пошатнулось. Он часто терпел недомогания, а 10 июля слег после всенощного бдения в сильном жару. Утром пришел оптинский врач иеромонах Пантелеймон. Больному стало совсем плохо, у него появилось такое чувство, что он умрет. Пришли настоятель монастыря архимандрит Ксенофонт и с ним отцы Феодосии и Нектарий. «Отец Феодосии, – вспоминал старец, – говорил, что замечал у меня уже недели три опухоль на лице, и поэтому сразу предложил мне схиму… Я сказал: "Да будет воля Божия, ибо страшно отказываться от схимы. Схима дает прощение всех грехов". Отец Феодосии сказал: "Кто может ручаться, что вы останетесь живы эту ночь?" – Старец Иосиф дал свое благословение. Вечером этого дня, 11 июля 1910 года, о. Варсонофий был пострижен в схиму и, когда все было окончено, сказал: «Теперь должна начаться другая жизнь». Дня через два или три он поднялся с одра болезни. «Схима – это край: или смерть, или выздоровление, – говорил он, – я чувствую, схима меня подняла. Мне надлежало умереть, но дана отсрочка». Это пострижение о. Варсонофия было тайным. Схимническое имя его осталось неизвестным.
В начале ноября 1910 года в Оптиной Пустыни была получена телеграмма со станции Астапово, что близ Москвы, по Рязанско-Уральской железной дороге. Лев Толстой, заболевший в пути после посещения Оптиной и Шамордина, вынужденный сойти с поезда, призывал к себе старца Иосифа. Толстой, как известно, был 22 февраля 1901 года отлучен Св. Синодом от Церкви за хулы на нее и за свое лжеучение. 28 октября 1910 года Толстой бежал из Ясной Поляны… В Оптиной, на запрос настоятеля, была получена и телеграмма из Синода, где разрешалось вместо болящего старца Иосифа (который, впрочем, намеревался, несмотря на болезнь, ехать) командировать игумена Варсонофия. С ним поехал о. Пантелеймон, врач. О. Варсонофий не верил, что Толстой покается, но его телеграмма – как бы предсмертный крик отчаяния – вселяла некоторую надежду… Нужна была беседа с ним, исповедь… По правилам Православной Церкви, Толстой должен был бы предать анафеме свое богохульное лжеучение. И вот старец в Астапове, но родственники Толстого даже не пустили его в дом.
С тяжелым чувством вернулся о. Варсонофий в Оптину Погибла душа… «О. Варсонофию, – вспоминал современник, – всегда было трудно рассказывать об этом, он очень волновался». И. А. Бунин в своей книге «Освобождение Толстого» задает себе вопрос: «Что было бы, если бы Александра Львовна допустила его к отцу?» – и отвечает: «Можно предположить примирение с Церковью». Но вот И. М. Концевич в книге «Истоки душевной катастрофы Толстого» замечает: «Не промыслительно ли не состоялась встреча, так как истинного покаяния и не последовало бы?»
9 мая 1911 года скончался старец Иосиф. О. Варсонофий совершил первую панихиду. Затем панихиды шли беспрерывно. Служили скитский и монастырские иеромонахи. О. Варсонофий сослужил архимандриту Ксенофонту при совершении заупокойной Литургии и чина погребения. Хотя и был старец последние годы болен и почти не покидал своей келлии, но о. Варсонофий почувствовал утрату одной из сильных опор в духовной жизни обители. На его плечи легла как бы двойная тяжесть, и он, несмотря на свои слабеющие телесные силы, нес ее весьма достойно. Он духовно окормлял монахов, мирян-богомольцев, отвечал на многочисленные письма. Вот пишет ему кто-то: «Батюшка! задыхаюсь! Со всех сторон теснят скорби, нечем дышать». Другой: «Впадаю в уныние, что-то темное обступает меня». На это он отвечает: «Иные думают найти покой среди мира – и не находят. Отчего? Оттого, что не там ищут. Покой, и свет, и силы надо искать в Боге, через молитву Иисусову».
В беседе с чадами батюшка говорил так: «В тяжелое время мы живем. Монашество не отличается прежней строгостью, слабы мы и немощны, а приходится иногда ободрять других. Вот и я нахожусь в таком же состоянии, слабый и немощный, сам требую помощи и утешения, а приходится по долгу моего сана утешать обращающихся ко мне. В Оптину приезжают из мира, который уже не стонет, как прежде, а ревет; приезжают, ища утешения и успокоения… по вере своей получают искомое и уезжают умиротворенными».
«Помните, как мы собирались в моей маленькой моленной, которая едва могла всех поместить, – вспоминал он. – Кто располагался на диванчике, кто на стульях, а кто и на скамеечке. И беседовали мы иногда по два или три часа при мерцающем свете лампады перед ликом Спасителя, кротко взиравшего на нас, и с полнотой вырисовывалась белоснежная фигура Ангела. Хорошо нам было! Отдыхали и вы и я душою».
В келлии о. Варсонофия был Казанский образ Божией Матери, который написала для него одна шамординская иконописица-монахиня. Исполняя его заказ, она дивилась, как быстро, легко и хорошо ей пишется!.. Перед этим образом подолгу стоял старец на коленях, припадая к полу седой головой: Матерь Божия утешала его, посылая мир его душе.
Между тем мир в Оптиной Пустыни был несколько поколеблен. В 1911 году несколько человек из братии – иеромонах Моисей (письмоводитель о. Иосифа), иеромонах Ираклий, иеродиакон Георгий и монах Михей подняли бунт против архимандрита Ксенофонта, настоятеля монастыря, начали дерзко высказываться о нем, подбивать братию к непослушанию, словом – внесли в обитель мирской «революционный» дух. Набралась небольшая кучка недовольных «притеснениями» начальства, хотя и незначительная против всего количества братии (которой тогда в монастыре было более трехсот душ), но производившая большой шум. Архимандрит Ксенофонт призвал в монастырь на помощь себе скитоначальника о. Варсонофия, зная его твердость и решительность, и не ошибся. Им вместе удалось навести в обители порядок и удалить из нее смутьянов, но дело на том не кончилось. Пошли от изгнанных жалобы в Синод. К ним присоединились разные недоброжелатели Оптиной (иные и всей Церкви). Много клеветы было нанесено на отцов Ксенофонта и Варсонофия.
Побывала в Скиту, в «гостях» у старца Варсонофия, петербургская аристократка графиня И. Игнатьева, которая держала великосветский салон, где постоянными посетителями были и Великие Князья, и синодальные епископы. Салон был с сильным либеральным оттенком. По поводу разных клевет, обсуждавшихся в ее салоне, она решила побывать у о. Варсонофия, предупредив его, что будет у него не как у старца, а лишь как у скитоначальника. Приехала, пила чай с о. Варсонофием в приемной его, приглядывалась и присматривалась ко всему, а старец демонстративно молчал. Не говорил ни слова, кроме самых необходимых. Разливать чай он пригласил к этому случаю свою духовную дочь, старушку жившую давно в гостинице при Оптиной (это была супруга варшавского генерал-губернатора Максимовича). Старушка отчасти и развлекала гостью. Вернувшись в Петербург, графиня известила синодальные власти, что в келлии старца Варсонофия роскошь (цветы и картины!) и что гостей у него принимает и разливает чай дама. Сильно не понравилась ей висевшая в молельне картина, изображающая Ангела, утешающего скорбную душу. Сказала даже, что сам старец слишком изысканно (!) одет… Как бы то ни было, но Синод решил произвести в Оптиной ревизию и послал для этого епископа Кишиневского Серафима.
