Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
— Слепцы и глупцы! — даже теперь в Его голосе не слышалось ненависти. — Слепцы и глупцы!.. — повторил Он, качая головой, и с горечью продолжил:
— Сколько раз Я посылал вам Моих пророков, но вы убивали их и забивали камнями! Скоро переполнится мера ваших злодеяний. О, город! — воскликнул он, но без гнева, а скорее с горестным отчаянием. — Город, убивающий пророков и тех, кто были посланы тебе! — Учитель простер вверх руки и обратил взгляд на лежащие внизу мазанки Офела, на дворцы, разбросанные по склону Сиона. — О, город! — восклицал Он голосом, каким мать плачет по погибшему сыну. — Столько раз Я хотел собрать твоих детей, как наседка собирает цыплят под свое крыло, но они не захотели. О, город! Тебя ждет гибель! Ты опустеешь и будешь подобен дому, в котором гуляет ветер. А Меня не узнают, пока им не скажут: «Благословен грядущий во имя Всевышнего…»
По Его щекам катились крупные слезы. Люди вокруг молчали. Они были потрясены Его взрывом и словами, значения которых они не понимали. А Учитель с каждым днем выглядит все более печальным. Лицо у Него похудело и побледнело, словно этой весной солнце не пожелало тронуть его загаром. Он кивнул ученикам, чтобы они следовали за Ним, и двинулся в сторону Золотых ворот. Я отправился следом. Близился вечер, и зубчатая тень стены, как плащом, накрыла ущелье до самой гробницы Авессалома. Зато пологий склон Масличной горы все еще горел розоватым блеском. В неподвижном воздухе было тихо. Миновав ворота, мы начали спускаться в глубь ущелья. Учитель шел впереди, сгорбленный и молчаливый, как будто Он продолжал оплакивать город, которому предсказал гибель. Ученики, тесно сбившись, плелись за Ним следом, напоминая стаю испуганных птиц. Они тихонько переговаривались. Их недавняя самоуверенность бесследно исчезла. Шествие замыкали я и Иуда. Ученик из Кариота вновь превратился в невзрачного, кипящего плохо скрываемой яростью человечка. Когда мы взошли на мост, под которым шумел еще не обмелевший поток, Иуда произнес тихой скороговоркой:
— Вот видишь, равви, видишь? Он опять отступился. Он не хочет. Стоило только Ему захотеть, как все пошли за Ним. Значит, Он может. Но не хочет. Почему Он не хочет?
— Не знаю, — пробормотал я.
— Почему Он тогда не захватил власть? — спрашивал Иуда лихорадочным шепотом. — Он мог это сделать, мог… Но Он предал… Он предал наше дело…
— Какое дело? — спросил я, не особенно вникая в то, о чем я, собственно, спрашиваю.
Иуда поднял на меня покрасневшие глаза. На нем тоже сказались эти последние дни: он отощал, подурнел, почернел, и как будто даже стал меньше ростом и еще уродливее. Теперь он почему–то напоминал мне большого паука, в лапы которого давно не попадалась муха.
— Какое дело… — начал было он и прервался. Во взгляде, которым он одарил меня исподлобья, читалась ненависть. — Тебе, равви, никогда этого не понять, — уклончиво пробормотал он.
Иуда замолчал, и я тоже не поддержал разговора. Да и о чем мне было с ним говорить? Каждый из нас искал в Учителе что–то свое, но Он не ответил ни на одно из возложенных на Него ожиданий. И не потому, что Он оказался кем–то незначительным, скорее наоборот: Он оказался слишком не по росту людям с их всего лишь человеческими чаяниями. Когда еще к Нему сотнями стекались больные, ища исцеления, Он смотрел на них так, как будто с удивлением спрашивал: «И это все, чего вы хотите? То, что Я принес вам, неизмеримо более ценно…» Но в таком случае, что же, собственно, Он принес? Разве солнце стало светить иначе, с тех пор как Он ходит по земле и рассказывает о Своем Царстве?
Тем временем мы вынырнули из тени и начали подниматься по залитому солнцем склону. Наши тени вытягивались перед нами, преломляясь на ступеньках, выбитых в бурой глинистой почве. Серые оливковые деревья, низкие и приземистые, искрились на солнце. Учитель шел по–прежнему медленно, тяжело волоча ноги, словно был в совершенном изнеможении. Я заметил, что время от времени Он поднимал руку, чтобы вытереть пот со лба. Быть может, не пот, а слезы?
Вдруг Он остановился и указал рукой на небольшую лужайку, тянувшуюся вдоль низкой стены из плоских камней. Учитель сел первым, вокруг Него расположились и мы. Долго молчали. Под нами лежал город, тесный, скученный, пятнистый, как тигровая шкура от того, что солнце просвечивало сквозь колоннаду под Тиропеоном. Отсюда было хорошо видно, как по двору Храма снуют люди. Солнце опускалось все ниже, и его лучи плоско скользили по крышам. Пилоны Храма, еще удлиненные своей собственной тенью, четко вырисовывались на фоне пламенеющего неба подобно колоссальной ступенчатой пирамиде, повернутой к нам лицом, от чего сам Храм казался еще более великолепным и огромным. Прямо перед нами находились погруженные в глубокую тень двойные Красные ворота. Они вели прямиком на двор женщин, напоминающий глубокий колодец, внутри которого, подобно камню сквозь толщу воды, поблескивали золотые врата, ведущие прямо к жертвенному алтарю. Это удивительное строение, возвышающееся над обширной площадью, приковывало взгляд. Никогда не устаешь смотреть на него. Это гордость и любовь нашего народа. Солнце просвечивало сзади сквозь высокие колонны и, отражаясь от золоченой крыши, окрашивало пурпуром столб дыма, поднимавшегося от жертвенного алтаря. Храм был окружен ореолом из золота, пурпура и лазури и словно парил в воздухе, подобно небесному видению.
До чего же он все–таки прекрасен! Хотя я всю свою жизнь провел у стен этого Храма, я с неизменным восхищением любуюсь его силуэтом, величественным и воздушным одновременно. Ирод был злодеем без чести и совести, но то, что он построил этот Храм, несомненно, искупает часть его преступлений. Пока стоит Храм, нередко думается мне, не так страшна даже самая горькая доля…
Видно, не я один переживал подобные чувства.
— Ты только посмотри, Равви, — воскликнул кто–то из учеников, кажется, Иоанн, — до чего же он прекрасен!
Он отозвался таким же печальным и горестным голосом, как тогда в притворе:
— От него не останется камня на камне…
Я испытал такое чувство, будто подул ледяной ветер и пробрал меня до самого нутра. Меня охватил ужас.
— О чем Ты говоришь, равви? — спросило несколько дрожащих голосов. — Этого не будет! Этого не может быть!
— Не останется камня на камне, — с нажимом повторил Учитель. Я видел Его сбоку: жилки у Него на висках сильно пульсировали, в глазах стояли слезы, а в изгибе губ застыла бесконечная скорбь. — А вы, — продолжал Он, горестно помолчав, — как только увидите, что город окружает войско, — бегите! Бегите из Иерусалима в другие города, в поля, в горы. Ни за чем не возвращайтесь! Бегите! Потому что придут дни отмщения, страшные дни, которые предвещали пророки. И будут гибнуть люди от голода и меча, а развалины города вытопчут язычники. И так будет до конца, до исполнения времен…
— А потом? — нетерпеливо спросил я.
Не глядя на меня, Он ответил:
— Тогда появятся знамения на звездах и на солнце, а людей охватит уныние, которого они никогда не испытывали прежде. Страх поселится среди вас, страх ожидания, и многие от этого страха погибнут. Но перед этим все пойдут против вас, и будут вас преследовать, осуждать на смерть, бросать в тюрьмы и убивать; и будут судить вас, как разбойников. Брат предаст брата, а отец сына. Остынет любовь во многих сердцах. Вы тогда припомните, что Я вам говорил. Но когда суждено вам будет предстать перед судьями, не обдумывайте заранее, что будете говорить. Дух Святой подскажет и научит вас. Вас будут ненавидеть за то, что вы хотели быть верными Мне. Но вы должны устоять! Вы должны устоять! Вас будут обманывать. Придут люди и будут вам говорить, что они мессии, и сотворят великие знаменья и будут прельщать вас… Не верьте им! Не слушайте их! Ждите Моего пришествия. Ибо Я приду. Я не оставлю вас, друзей Моих, в одиночестве и страхе. Я приду ради избранных Моих и сокращу страшные дни…
Испуганные и подавленные, мы молчали. Может быть, то, что Он говорит, никогда не сбудется. Пророки неоднократно предсказывали вещи, которые так и не происходили. Однако Он говорил с такой уверенностью, будто ни единое Его слово не могло не исполниться. Кажется, Он видит то, о чем говорит, поэтому картины, которые Он рисует, столь впечатляющи и столь странно размыты одновременно…
— Сокращу… — Его голос зазвучал мягче, словно Он наконец заметил, в какое страшное состояние угнетенности Он поверг нас и теперь хотел утешить. — Не бойтесь, — продолжал Он также мягко. — Когда это начнется, вы смело и с доверием поднимите вверх головы. Я буду уже близко. Только вы должны бодрствовать, чтобы Я не застал вас спящими или пирующими. И много молитесь. Молитесь без устали.
— А теперь скажи нам, когда это случится? — попросил Филипп.
Учитель покачал головой.
— Конца дней не знает никто, кроме Отца. Вы должны быть бдительны. Сын Человеческий придет, как молния; Он, как вор, прокрадется в дом ночью перед тем, как пропоет петух. Молитесь и смотрите, чтобы не случилось в вами того же, что с людьми во времена Ноя, которые не заметили приближающегося потопа. Бодрствуйте, как должны бодрствовать дружки, ожидая возвращения новобрачных со свадебного пира. Бодрствуйте, но не бойтесь…
