Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи
От античной культуры они унаследовали определенные нормы речевого и полемического этикета, довольно решительно отличающиеся от современных. Умение пронести по всем кочкам своего оппонента специально преподавались в античных школа риторики[162]. В ход разрешалось пускать самые обидные сравнения и эпитеты, вполне нормальным считалось переходить от критики взглядов к критике самого оппонента — вплоть до критики особенностей его фигуры: «Как же быть правой мысли у тех, у кого и ноги кривы?» (св. Василий Великий)[163]. «А с противоположной стороны какие-нибудь жабы, моськи, мухи издыхающие жужжат православным…» (преп. Викентий Лиринский)[164]. «Выкидыши безумия, я говорю о ничтожных человечешках, недостойных и поздороваться с ними»[165].
Вновь говорю: это было в порядке вещей в античной риторике — как языческой, так и христианской. Не «нетерпимость» христиан тому виной, а стиль, характерный для всей литературы той эпохи. Весьма уважаемый жанр античной литературы назывался псогос — «хула»; «жанр этот требовал от автора исключительно очернительства»[166]. То, что сегодня этот стиль кажется недопустимым, — это одно из прорастаний той евангельской «закваски», что постепенно квасит тесто человеческой культуры и истории. И в этом вопросе лучше быть «модернистом», лучше ориентировался не на образцы античной и патристической эпохи, а на нормы современного этикета.
Так что уж если я полемичен — то это как раз связано с моим погружением в мир Отцов. Вновь и вновь я говорю: послушайте, из тринадцати апостолов Христа 12 были убиты[167]. Значит, в их проповеди было что-то, что задевало, царапало, шокировало и скандализировало[168] народы Римской империи — и эллинов, и иудеев. А нас сегодня пробуют уверить, будто Христос завещал нам «политкорректность»!
Жесткая дискуссионность традиционна для христианства. В Евангелии от Матфея (Мф. 22,34) говорится, что Христос «привел саддукеев в молчание». Но это мягко сказано (точнее говоря — смягченно переведено). Буквальный смысл греческого слова, стоящего в оригинале — «надел намордник» (???????????от????? — намордник)[169].
— Почему после революции православный народ так быстро отказался от своих святынь, так легко отвернулся от Бога? Понятно, что сохранились убежденные верующие, понятно, что их истребляли самыми варварскими способами. Но в целом — почему страна так быстро потеряла духовную традицию, почему отворот от религии был столь стремителен?
— Дело в том, что есть люди, по-разному одаренные. Именно религиозно одаренные. Есть люди, по-разному отзывчивые к евангельскому слову…
— Да, Фазиль Искандер говорил, что вера — это как музыкальный слух: кому-то дано, кому-то нет. Дело не в уме, не в личных качествах человека — просто кто-то может различать оттенки нот, а кто-то нет. Это верно?
— Это очень близко к истине. Единственное уточнение — совсем неспособных не существует. Конечно, есть градация этих талантов, а есть еще и то, как человек с этим талантом обращается. Смог ли он сохранить и взрастить крупицу, которую получил изначально — или же растранжирил огромные сокровища.
Извечная трагедия и проблема церковной жизни состоит в том, что формы и цели религиозной жизни формируются людьми богатырского духовного роста — святыми. Их душа жаждет большего подвига, большей молитвы, большей душевной чистоты. А затем, видя их, другие люди начинают им подражать. Тем более, когда государство является христианским, за образец жизни берутся жития святых. А потом оказывается, что эта одежда не в пору очень многим людям. Людям, которые не имеют такой религиозной одаренности, а порой даже и просто религиозно бездарны. Знаете, как однажды Бунин сказал о Льве Толстом: «Просто у Толстого нет органа, которым верят». Такие люди не имеют личного религиозного призвания, но в христианском государстве они вынуждены имитировать духовность. А потому в них потихонечку начинает расти чувство отторжения: «Зачем?! Я не понимаю, к чему это. Давайте обойдемся без этого!». И со временем может возникнуть протест, взрыв.
Впрочем, и «стремительного отворота» тоже не было. Всесоюзная перепись населения 1938 года была последней переписью, на которой задавался вопрос об отношении к религии. И оказалось, что примерно половина городского населения и две трети сельского населения не постеснялись заявить о своей религиозности. А ведь в анкете, где ты называешь свою фамилию, имя, отчество, сказать о своей вере, да еще в такие времена — это очень серьезный жест.
Быстро сломалась не вера; сломались способы трансляции веры. Люди, воспитанные в старой школе, остались в вере. Но они не умели передавать эту свою веру своим детям, не умели противостоять пропаганде. И в этом — изъян предыдущей русской жизни. Люди воспринимали веру или как нечто само собой разумеющееся, или как то, за сохранение чего отвечает государство. Или батюшка. И соответственно, люди не были готовы к самоорганизации. И буквально к физической защите своих святынь, и к тому, чтобы знать свою веру настолько хорошо, чтобы передать ее своим детям вопреки давлению официальных органов.
— К слову о физической защите святынь — какова ваша позиция в вопросе о разгромленной выставке?
— Я еще года четыре назад в «Огоньке» на эту тему сказал: меня печалит отсутствие православного терроризма. Терроризм — это плохо, это зло. Но терроризм — это выплеск черной энергии. Пусть черной — но все-таки энергии. А если тебя бьют в самые болевые места, но ты никак не реагируешь — то одно из двух: или ты свят — или ты мертв. Поскольку у меня нет оснований считать свой народ в его нынешнем состоянии святым, то отсутствие реакции на бесконечный поток оскорблений и провокаций — это, скорее, очень печальный признак угасания жизни вообще. С точки зрения человека, желающего, чтобы история России продолжалась — я скорее радуюсь, что еще есть не-женщины в русских селеньях, есть мужики, которые могут пойти и в конкретной точке конкретными действиями осадить хулиганов.
А еще я радуюсь тому, что мне не встретился известинский автор Сергей Лесков. Мне было бы тяжело удержаться от более чем резких слов или даже от оплеухи. В рождественском номере «Известий» за 2003 год этот хам ничтоже сумняся повторил гнуснейший талмудический антихристианский выпад, выдав его за мнение «современных ученых» — «Исходя из нравов той эпохи, можно предположить, что Иисус был зачат в результате сексуального насилия со стороны римского центуриона». Тут уж не только Дон Кихот, но и Санчо Панса преподал бы ему несколько уроков того — как нельзя говорить о женщине, а тем более о Святой Деве.
— Что бы Вы сказали о фактах уничтожения в Афганистане памятников истории и культуры, в частности — расстрел из пушек статуй Будды?
— Мы с возмущением реагируем на такие вещи. В Афганистане давно нет ни одного буддиста. И каменные идолы не более чем памятник древней истории. Наше возмущение — это не просто негодование культурного сообщества. Оно идет из нашей памяти. Мы не забыли, что творили мусульманские фанатики на Балканах. Они рубили иконы и фрески шашками, выцарапывали глаза на святых образах, называя их идолами. Видя боль других людей, мы вспоминаем о нашей.
— Если народ не свят — можно ли считать, что он мертв?
— При условии, если он позволяет плевать на свои национальные, религиозные, культурные, исторические святыни. Есть известная формула священной войны, сказанная еще Цицероном: «За алтари и очаги». Если очаги тушатся и разоряются, а святыни оскверняются, и при этом реакции никакой нет — значит, люди готовы быть рабами.
— В данном случае — рабами чего? Или кого?
— Рабами захватчиков. Кто же еще разрушает очаги и алтари?
— Кто сейчас может считаться захватчиками?
— Сейчас противостояние идет не по паспортам. Сейчас это противостояние мировоззрений — нигилистического поколения пепси-колы и людей, которые не хотят считать себя этим поколением.
— Как вообще Вы относитесь к людям некрещеным, неправославным?
— Нет общего отношения. Что за человек? Почему он такой? Иногда я могу испытывать к такому человеку чувство моей собственной вины — когда я слышу, что этот человек пробовал войти в церковь, но вспоминает, какими словами его встретили, куда послали… Это наша вина, что мы не нашли с ним общего языка.
Очень разные бывают мотивы неверья. Есть такой атеизм, к которому я отношусь с уважением и состраданием. Это атеизм Сартра или Камю, атеизм неудачного поиска. Человек хотел бы видеть Небо живым и зрячим, но не смог. Его неверие — заноза, которую он сам ощущает в своей душе «Ты чувствуешь сквозняк оттого, что это место свободно» (Борис Гребенщиков).
Но бывает, что неверие есть порождение некоего откровенного самоуверенного хамства — и в таких случаях я вспоминаю слова Иосифа Бродского: «есть мистика, есть вера, есть Господь, есть разница меж них и есть единство. Одним вредит, других спасает плоть. Неверье — слепота, но чаще — свинство».
