Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)
На крыльце кто-то был живой. И этот кто-то рыдал. Слабая луна осветила и крыльцо, и рыдальца. Этот был тот самый юноша, который сказал, что пьяницы царства Божия не наследуют.
Я постоял рядом, тронул за плечо:
— Иди в избу, простынешь.
— Нет, — отпрянул он, — нет! — Высушил рукавом слезы на щеках. — Я плачу и рыдаю не напоказ. Я вижу мир, — он повел рукой как диакон, — который виноват перед Богом.
— Поплакал, и хватит.
— Алеша, — представился он, суя мне дрожащую мокрую руку. — Я был монахом. Я спасался. Мог спастись, реально, но старец послал в мир. А тут!
И еще одно явление было на крыльце. Опять Людмила.
— Не подумайте чего, покурить пришла. Так вот, была я у него референтом, но не будем ханжить — не только! Мне и подковерные игры известны, и надковерные. Но он был реальностью, куда денешься. Даже не знаю, отец ли он моих девочек. А вообще мужики — это все брюко— и брюхоносители.
— Ах, все не так! — воскликнул Алеша. — Вы же его любили!
— С чего бы я стала его любить? — спросила меня Людмила. — Да и кто он? И где он? Это тебя, малахольный, Юлька любит, а ты не ценишь. Смотри, упустишь!
— Людмила, — сердито сказал я, — мне некогда вникать в вашу жизнь, я в ней случаен. Кого ты любила, кто отец, где дети, мне это знать не надо. Но откуда все эти артельщики? Это что — спецпоселение какое?
— Это мне тебя надо спросить, — отвечала Людмила, выскребая из пачки сигарету.
— Алеша, пошли досыпать, — пригласил я. Но оглянулся, Алеши уже не было. Ладно, что мне до всех до них. По дороге к лежбищу снова споткнулся о поэта. И будто нажал на пружинку, он резко сел и продекламировал:
Надев коварства гримы, сполняя папин труд,
Из Рима пилигримы на Русь Святую прут.
Цветет в долине вереск, весна пирует власть,
Американска ересь у нас не прижилась.
— Каково? — гордо вопросил он. — Из себя цитирую. Конечно, не великий сменщик Пушкина Тютчев, но! Учусь у него. «В русских жилах небо протекло». Это написано по-русски. Доходит?
— Доходит. Спи.
— Есть! — отвечал он и в самом деле принял горизонтальное положение. Но, засыпая, пробормотал: — Тогда не прижилась, но сейчас перешла в новые формы. И это нарушает всякие нормы. Кармы — в корму для ко́рма Карме! — И храпанул.
«Проснись, Ильич, взгляни на наше счастье»
А утром… что — утром? Аркаша ходил по избе как дневальный и пинками будил население. Конечно, хорошо бы сейчас тут одному остаться, но нельзя же было их выгнать. Они видели спасение только во мне. Просыпались, сползали с общественных полатей, смотрели ожидающе.
— Нам же не для пьянки, — гудел оборонщик, — Мы проснулись, нет же войск ООН под окнами. Не вошли же еще в Россию войска, лишенные эмоций. Так что, по этому случаю, а? Начальник, а? Нас вывезли, мы горбатились и стали не нужны? Мозги-то мы не пропили! Должны же нам заплатить! Вася, как ты себя чувствуешь?
— Было бы лучше, не отказался б, — отвечал взъерошенный Вася. — Но, может, дать организму встряску, денек не пить? Эх, пиджак-то измял. Аркаш, тел уснувших не буди, в них похмелье шевелится.
На Аркашины пинки не обижались. Поэт и глаз не открыл, только произнес:
— Гармоничная личность — для дураков утопичность. — Но после второго пинка встряхнулся и сообщил: — С утра живу под мухою, похмельем благоу́хаю. Нет, не так. Я жизнь свою с утра не хаю, я чую, как благоуха́ю. Не прерывайте творческий процесс, уж прекращен диктат КПСС? Но мне ответьте на вопрос: кем оскорблен великоросс? Разбудишь, когда принесешь. Ведь жизнь во мне не умерла, умею пить я из горла. — И поэт отвернулся к стене.
— Проснись, Ильич, взгляни на наше счастье, — сказал Аркаша лысому.
— Серпом по молоту стуча, мы прославляем Ильича, — добавил скульптор. — Слышь, Ильич, хочешь политическое удовольствие получить?
— А почему бы и нет, — зевнул Ильич.
— Незалежни, незаможни, самостийни хохлы, когда дуже добре не могут вталдычить собеседнику простую истину, то кричат: «Я тоби руським язиком кажу!» Ось то закавыка.
Ильич снова, еще крепче, зевнул и шумно поскреб лысину. Обратился ко мне:
— Ну, как там Мавзолей? Все пока еще, или, несмотря ни на что, уже? Мавзолей — это же пергамский престол сатаны. Если все еще не снесли, зачем было будить? Аль нальете? Это бы вот было архиактуально, архисовременно и архисвоевременно. В Монголии, — он зевнул уже слабее, — водка называется «архи». Там у трапа самолета прилетевших встречают этой архи и очень хвалят Ленина, сказавшего: «Архи нужно, архи полезно, архи необходимо». После этого остальное не помнишь. Не надо нам было туда трактора вдвигать, не земледельцы они, скотоводы. А арабы плотину Асуана помнят, мы им пойму Нила залили.
— Начальник, ну вот скажи, — возгласил Вася, — это нормально? Вернулись с кладбища — все работы, компьютеры, телефоны, все исчезло! Мистика! Тут запьешь.
В избе колыхались сложные запахи похмелья. Хотелось на воздух. Тем более все равно придется пойти за жидкостью для их реанимации. Другого счастья наутро после крепкого застолья не бывает.
— Ты иди, — виновато говорили они, — мы тут приберемся.
Дорожка моя была протоптана. Странно, но чувствовал себя очень даже нормально. Раннее солнце нежилось на облаках над горизонтом, но чувствовалось, что до конца оно из постели не поднимется. Так, потянется пару раз, да и опять на покой. Зима, можно и отдохнуть.
— Ну, и как живете? — вроде даже сочувственно спросила продавщица.
— Да по-разному.
— Ладно, что хоть не по-всякому. Но все равно для всех вы хорошим не будете. Они вас уже и так ославили. Знаете, как о вас заговорят: вот, приехал пьяница командовать пьяницами.
— Спасибо за пророчество, — благодарил я. — А пока надо мне их опохмелить.
— Это благородно, — одобрила она. — Хотя из-за них нам никуда и не выехать, но тоже люди.
— Как — никуда не выехать?
— А куда нам выезжать? — ответила она вопросом на вопрос.
В ставшем родным доме меня приветствовали как вернувшегося с поля боя. Было приблизительно убрано. Аркаша дурашливо приложил руку к пустой голове:
— В глухом краю вглухую пью. Открываем перцовку, начинаем массовку. — Он свинтил пробку, стал плескать во вчерашние стаканы. Народ воспрянул. Аркаша комментировал: — Запах услышав родной и знакомый, зашевелился моряк. Пей, профессура!
Первая серия опохмелки прошла мгновенно. Часть народа выпила и упала досыпать. Звяканье посуды пробудило поэта, он протянул руку за стаканом:
Не будем, братцы, гнаться за процентом,
Не для кончины жизнь была дана,
Но вскоре здесь членкорров и доцентов
Прощальные напишут имена.
Выпил, снял очки, протер их и опять захрапел.
На кухне, к моему изумлению, распоряжалась юная особа. В вышитом передничке.
— Кастрюльку принесла, — сообщила она и назвалась Юлей. — Капустки, свеколку, морковку, борщ надо сварить. Нельзя же без горячего. Так ведь? А то тут такой Президент-отель, что с голоду загнешься.
— Я женат, — сообщил я.
— Даже так? Но это ж где-то. — Она щебетала, а сама ловко распоряжалась посудой и овощами. — Лук я сама почищу, вам плакать пока не с чего. Так ведь, да? Мы были как плюс и минус, как половинки, разве не так? Все будет хорошо, да? У нас будут красивые дети, не так ли? Аля-улю, лови момент! Дозреет вскоре мой клиент. В вашем возрасте надо думать об оставить след на земле, а? Еще не вечер, а?
Не успел я спросить, что за момент мне предлагается ловить, как меня вновь дергали за рукав и говорили:
— Выдай еще валют. В счет будущей зряплаты. Надо же продолжить. На халяву и известка творог, так что хоть бы бормотухи. Надо правильный опохмел соблюсти. Хоть посидим. Ты не думай, мы тебя под монастырь не подведем.
— Это как раз было бы хорошо, — отвечал я. — Был бы игуменом, вы б уже на поклончиках стояли.
— Ну, ты садист, — отвечали мне. — Мы не только стоять, мы сидим еле, а ты — поклончики.
— А ежели гром грянет, а? — вопросил я грозно.
— Ты и вчера громом угрожал, — отвечали мне, обнаруживая свою, лучшую, чем у меня, память. — Мы отвечали, что перекрестимся и встанем. Но сейчас-то не томи.
Новый день. Разговоры о разном
День, начатый правильной опохмелкой, продолжился учеными разговорами. Вася разговорился:
— Во всем вижу влияние цифр. Вот размах: от бесконечно малых величин до бесконечно больших. Такая амплитуда, такой маятник. С ума сойти: как это — бесконечно большие? От этого ужаса введено понятие «икс». Икс в энной степени — это что? Или: «мнимая величина». Мнимая! И живем?
— Тут не только цифры, — заговорил худой Лева, — есть и тела. Прикинь — звезда размером с галактику, да? Или в эту сторону: нейтрон недоступен визуальному зрению, а для какой-то частицы он — великан, да? И у блохи́ есть свои бло́хи.
