Станислав Сенькин - Афонские рассказы
Афон принял отца Ансельма приветливо: на море в ту пору был штиль, ясное солнце светило, освещая полуостров, который с незапамятных времен заселили православные монахи.
Отец Ансельм должен был обойти все святогорские монастыри за две недели, а потом вернуться назад. Когда он дошел до Иверского монастыря, то увидел в часовне ту же икону, репродукцию которой нашел месяцем раньше. Эта икона называлась Вратарницей Афона, или Иверской иконой Божьей Матери.
Паломники один за другим подходили прикладываться к иконе. За ними пристроился и отец Ансельм. Он решил попросить у Божьей Матери вразумления, как ему стоит поступить. Сердце говорило ему, что Афон – его настоящая духовная родина. Но как мог он бросить свое братство, народ и земную родину, основываясь лишь на внутреннем голосе и невнятных ощущениях?
Но, разрушая сомнения, в его сердце росло желание чуда, возрастала жажда внутреннего перерождения и обновления.
Через две недели отец Ансельм принял православную веру через миропомазание. Постриг сохранился за ним. Старцы Великой лавры приняли во внимание столь мужественный поступок доминиканца и сразу же дали ему омологий [33] на одну келью, где отец Ансельм и поселился.
Вот и закончился еще один день жизни Афона. Отец Ансельм поблагодарил Бога и лег отдыхать. Воспоминания, которые наводнили его душу сегодня, были частью его прошлого, за которое ему не было стыдно. Не стыдился монах и настоящего, потому что взгляд его был устремлен только в будущее – туда, «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3.11).
Самое святое место
Мы шли с отцом Анфимом по тропинке, которая пролегала недалеко от скита святой Анны. Октябрьский воздух освежал, небо было чистым, солнце уже клонилось к западу. Отец Анфим был сегодня задумчив и немногословен. Мы собирались к вечеру добраться до Панагии, переночевать там и с утра двинуться на вершину Афона.
Я ходил на вершину уже четыре раза, и на этот раз пришлось долго упрашивать игумена отпустить меня в паломничество.
– Развеяться хочешь? – Игумен насупил брови. – Монах должен собирать свой ум, а не развеивать. Лучше бы вместо прогулки в келье читал Иисусову молитву – пользы было бы куда больше.
Но когда игумен услышал, что мне предложил отправиться на гору старец Анфим, подвижник высокой жизни, которого игумен очень любил и почитал, он сразу же согласился меня отпустить. Назначив точное время, к которому я должен был вернуться в монастырь, игумен благословил меня в паломничество. Окрыленный, я доехал на пароме «Аксион Эстин» до Дафни. Еще стоя на палубе, я увидел невзрачную фигурку монаха в старой рясе, он разговаривал с каким-то святогорцем. Старец Анфим любил поговорить, но иногда он вдруг становился молчалив, и тогда из него клещами слова нельзя было вытянуть. Сегодня ж он, казалось, был в хорошем расположении духа.
Паром причалил к арсане, и я выбрался на берег в людской гуще паломников и святогорцев. Прежде чем подойти к отцу Анфиму, который узнал меня и издали поприветствовал коротким кивком, я зашел в магазин, где купил консервы и сухари, а также пару бутылок воды. Набив свою торбу, я подошел к отцу Анфиму, который объяснял какому-то монаху, что самое лучшее на Афоне вино – из виноградников Великой лавры. Его собеседник, похоже, имел другую точку зрения, на которой, правда, особо не настаивал: «Я люблю лаврское вино, геронта, хотя знаю кельи, где делают вино еще лучше. Но спорить не буду». Когда я подошел к ним, смиренномудрый монах, улыбаясь, поднял вверх обе руки. Мы поздоровались и принялись говорить об общих знакомых, ожидая «Агиа Анну».
Наконец подошел паром «Агиа Анна», и мы с отцом Анфимом поднялись на борт. До пристани скита было ехать около сорока минут. На пароме мы с отцом Анфимом не разговаривали. Старец погрузился в молитву, а я осматривал зеленый берег Афона и крепости монастырей. Симонопетра, Григориат, Дионисиат… Люди заходили и выходили; глаза иных паломников были полны удивления и восторга, тогда как некоторые пассажиры-рабочие обсуждали какие-то житейские дела и пили пиво. Над паромом кружили чайки – их не отпугивал грохот дизеля. Небо было чистое, и настроение у всех было хорошим.
Я еще не знал, зачем отец Анфим позвал меня в это паломничество. Последний наш с ним спор был по поводу святости мест. Я считал, что святость места зависит прежде всего от священных реликвий, святых мощей, праведности насельников, наличия старцев, истории монастыря, обители или храма и от других подобных вещей. Нельзя сказать, что отец Анфим был против моих доводов. Однако чувствовалось, чего он может сказать по этому поводу то, что я еще не знаю. Поэтому после того нашего разговора старец и пригласил меня подняться с ним на гору. Отец Анфим обещал мне показать место, которое его старец – великий подвижник Пахомий Кавсокаливийский, почивший тридцать лет назад в возрасте ста двенадцати лет, – считал для себя самым святым местом Афона. Отец Анфим почему-то почти не рассказывал о жизни этого светильника веры, хотя мне казалось, что это могло бы принести людям большую пользу. Но на этот раз отец Анфим сказал мне:
– Бери благословение игумена помочь нуждающемуся, то есть сопроводить меня на гору к храму Преображения, и я покажу тебе одно святое место. Таким его почитал приснопоминаемый отец Пахомий. Он наведывался туда почти каждый день, прибирался и зажигал лампадку. По мере возможности и я пытаюсь наводить там порядок. Если игумен благословит нас в дорогу, я расскажу тебе историю этого святого места.
Слава Всесвятой, игумен отпустил меня, и я с нетерпением ожидал услышать из уст отца Анфима душеполезную историю. Добравшись до берега, мы стали осторожно подниматься вверх. Путь был неблизкий. Даже до Панагии было идти и идти. Можно было, конечно, зайти к папе Янису и попросить у него послушника с двумя мулами, чтобы он довел нас до Панагии, но отец Анфим даже слышать об этом не хотел. Хотя подвижник шел с трудом, опираясь на свой массивный буковый посох, он хотел добраться до вершины без помощи мулов.
Пользуясь случаем, отец Анфим рассказал мне, как одному старцу явилась в видении Матерь Божья и запретила пользоваться мулами, сказав, что каждая пролитая капля пота при подъеме будет учтена ангелами. Но святогорцы с каждым годом становятся все слабее, и теперь уже почти каждая келья имеет по крайней мере одного мула. Насколько я знал, у старца Анфима не было своей кельи. Может быть, поэтому он так дерзновенно критиковал скитян? Словно угадав мои мысли, монах сказал:
– Если бы я жил в келье, я бы завел осла. Видит Бог, лучше бы келиоты использовали критских ослов. Они большие, спокойные и ненамного слабее мулов. Между тем эти животные, чадо, благословлены Самим Богом. У них даже есть священная отметина – большой белый крест на спине. А эти вредины-мулы на самом деле всего лишь скверное потомство ослов и лошадей. Что удивляешься? Можешь сам прочесть об этом в Библии.
Отец Анфим еще долго рассказывал о преимуществе ослов перед мулами. Но тут мы подошли к перекрестку: одна тропа вела к скиту Кераси, по другой мы должны были через два часа хорошим ходом достигнуть Панагии. Мы сделали небольшой привал, отойдя метров пятьдесят от тропы в лес.
– Смотри! – Отец Анфим указал мне на старую разрушающуюся келью, каких было много на Афоне. Мы подошли к ней поближе. В проеме стены мы увидели черепа – это была костница какого-то братства.
– Что это, геронта? Ты что-нибудь знаешь об этом месте?
Отец Анфим присел на старое бревно.
– Что-нибудь да знаю. В этой келье жило братство русского старца Трифона. Раньше здесь неподалеку бил источник, но полвека назад вода ушла, этим и объясняется запущенность сего места. Сейчас здесь лес, а в начале века здесь было много винограда. Виноградник принадлежал братству Трифона и отшельнику Филофею, у которого обретался в послушниках и мой, тогда еще молодой, приснопоминаемый старец Пахомий. Так вот! Виноградник принадлежал пополам отшельнику Филофею и братству Трифона. Между двумя кельями были примерные добрососедские отношения. Монахи помогали друг другу и вместе обрабатывали виноградник, давили гроздья и делали вино для себя и на продажу. И все у них было хорошо. А теперь пойдем, помолимся.
Я помог старцу встать, и мы стали углубляться в лес, спускаясь с небольшого склона. Я следил за тем, чтобы мы не поскользнулись на ковре из прелых листьев и не разодрали подрясники о колючки.
Весьма быстро мы дошли до небольшой часовенки. Такую часовню назвали бы у нас в Румынии каплицей. Она напоминала небольшой домик-скворечник, где с трудом поместились бы два человека.
Внутри часовенки было очень чисто. Отец Анфим, обратив внимание на то что я удивленно оглядываю убранство часовни, заметил:
– Я стараюсь убираться здесь не меньше раза в неделю. А если обретаюсь где-то поблизости, то прихожу сюда каждый день, выполняя завет моего старца Пахомия. Эту часовню он построил сам сразу после того, как его старец, великий схимонах Филофей, умер. Мой старец говаривал мне, что не было для него на всем Афоне места святее, чем это.
