Том Райт - Главная тайна Библии
Поэтому вспомним о точке отсчета. Тварный мир, искупление которого Бог начал с воскресения Иисуса, — это мир, где небо и земля созданы не для того, чтобы существовать независимо, но чтобы соединиться. В этом единении творение, о котором Бог вначале сказал «хорошо весьма», не будет отброшено, но станет более прекрасным. Новый Завет никоим образом не позволяет нам думать, что после появления нового неба и новой земли Бог скажет: «Да, первое творение оказалось не таким уж хорошим, не правда ли? Разве это не здорово, что мы наконец–то избавились от всего этого пространства, времени и материи?» Скорее, Новый Завет показывает мир, в котором нынешнее творение с этими его тремя свойствами стало совершеннее, оно вписывается в великий замысел Бога, но Бог от него отрекается.
И здесь уместно подумать о пространстве, времени и материи, которые будут обновлены, но не оставлены. Что это значит для жизни церкви?
Если рассматривать обновление и восстановление пространства, то, среди прочего, нельзя не упомянуть возросший недавно интерес к кельтской традиции «тонких мест» — тех мест, где завеса, отделяющая небеса от земли, почти прозрачна. И это только лишь один из аспектов «богословия места», которое на Западе впервые оказалось под угрозой со времен Просвещения.[249] Нам необходимо как можно скорее, пока еще не поздно, вернуться к этому богословию. Если воспользоваться доступным сравнением, то это подобно ситуации, когда строители вырубают все старые деревья, чтобы расчистить место для торгового центра и места парковки, а местные жители в этот момент начинают понимать, как много тени эти деревья давали летом, как много плодов они приносили осенью и как прекрасно они выглядели весной. Конечно, как сказал Иисус, Бог призывает всех людей поклоняться ему в духе и истине не только на той или иной священной горе.[250] Но это не подрывает основ здравой богословской мысли, что Бог восстанавливает весь мир, который предназначен стать местом поклонения и молитвы. И потому христианские храмы и другие места, где, по словам Элиота, «молитва имеет силу», — это не бегство от мира, но завоеванная позиция, это часть пространства, данного Богом, которая уже посвящена Его славе в ожидании того дня, когда весь мир преисполнится хвалы.
И только безумием дуализма можно объяснить ситуацию, когда люди без особых размышлений заявляют (и многие делают это сегодня якобы в интересах «миссии», хотя на самом деле преследуют интересы дуализма — если не сиюминутной выгоды), что старые храмы и подобные места не имеют отношения к миссии, порученной нам Богом, и сегодня и в будущем. Возможно, некоторые храмы исполнили свое предназначение и теперь их можно снести или использовать в других целях. Однако в наши дни многие заново открывают, что действительно существуют места, освященные молитвой и поклонением наших предков, где молитва звучит естественнее, где познание Бога и ощущение Его присутствия даются легче, хотя зачастую невозможно объяснить почему. Нам стоит всерьез подумать о здравом богословии места и пространства, опираясь на обещание Бога обновить все творение, прежде чем мы откажемся от понятий географии и территории. Да, территориальные претензии могут нести в себе идолопоклонство и злоупотребления — как это бывает в случаях, когда церковь, уже давно вышедшая за рамки ортодоксального христиан ства, пытается использовать свою каноническую власть, дабы отстаивать «территориальные права», или когда люди из сентиментальных соображений слишком привязаны к какому–то строению, которое уже давно перестало служить нуждам местной общины. Правильный ответ на злоупотребления — это не дуализм, но здравое использование.
Обновление и восстановление времени касается по меньшей мере трех вещей.
(1) В VI веке произошло событие, имеющее глубокий символический смысл, когда Дионисий Малый создал схему отсчета времени для всего мира на основе (предполагаемой) даты рождения Христа. И несмотря на отдельные неудачные попытки эту схему отменить (например, после Французской революции), она более или менее используется по всему миру, что можно было заметить несколько лет назад, в момент наступления 2000 года, но в основном люди об этом не думают.[251] Это напоминает звук мощного колокола над спящим городом: каждый раз, когда человек ставит где–либо дату, он утверждает господство Иисуса, неважно, слышит это кто–либо или нет.
(2) Есть и более специфичный аспект: время церкви, ее долгая история и сформировавшееся за это время «предание». Это следует принимать во внимание, когда мы думаем о церкви в связи с эсхатологией и миссией. Разумеется, и здесь нам следует опасаться идолопоклонства — поклонения вещам, которые были не слишком важны в прошлом, а сегодня потеряли свой смысл. Нам нужно помнить, что церковь утверждала и совершала немало неразумного и недоброго, как и мудрого и доброго. Но история церкви говорит о том, что, несмотря на такие безумства, неудачи и явные грехи, Божье будущее уже вошло в то, что для наших предков было «нынешним временем», и это делает нас наследниками «прошлого», в котором были не только ошибки и устаревшие к настоящему времени культурные стереотипы, но и зарождались элементы нового творения, что уже (если учитывать нашу точку зрения) вплелось в ткань истории — это элементы, можно сказать, Божьего будущего, которые уже стали частью нашего прошлого.
И, разумеется, крайне важно понять, что в «предании» церкви отражает новое творение и что являет собой пример неверного отношения у нему. Но отправлять за борт традицию только потому, что это «предание», равносильно капитуляции перед эпохой постмодернизма или уступкой ультра–протестантизму, который подрубает под корень дерево, чтобы все дерево с его плодами можно было видеть и чтобы его часть не скрывалась в грязной почве.
(3) Евангелия (особенно от Иоанна) и стиль жизни первых христиан, отраженный в посланиях апостола Павла, показывают, что в церкви очень быстро первый день недели, день воскресения Христа, стал в рамках нынешнего мира с его временем знаком того, что жизнь грядущего века уже наступила. Воскресный день, с самого начала ставший днем воспоминания о воскресении Иисуса (если задуматься, это — феномен), отражает отнюдь не только викторианские ценности, но это еженедельно возобновляющееся радостное напоминание о том, что все время принадлежит Богу и подчиняется господству Иисуса Христа, который все обновляет.[252]
Разумеется, поклонение должно совершаться «все семь дней, а не один из семи». Многим христианам сегодня по самым разным причинам трудно посещать длительные воскресные службы в церкви. Однако следует помнить, что первые христиане жили в мире, где воскресенье было первым днем рабочей недели, подобным нашему понедельнику, и они настолько ценили этот символ, что были готовы встать в самую рань, чтобы снова праздновать Пасху в предвосхищении последнего, восьмого, дня творения, начала новой недели, того дня, когда Бог обновит все.
Самое сложное из трех свойств нашего мира — это, конечно, сама материя: то, из чего (как о том постоянно — и справедливо — напоминала протестантская традиция) делают идолов. Но и здесь, если мы не хотим поддаваться платонизму, отрицающему благость творения, нам крайне важно помнить о телесном воплощении и воскресении Иисуса, а также о Божьем обетовании, согласно которому все творение станет новым, освободившись от смерти и тления (а потому, вероятнее всего, как это отобразил К.С. Льюис, описавший удивительный новый мир в «Расторжении брака», оно станет более прочным, более реальным, чем нынешнее). Именно в рамках таких представлений обретают свой подлинный смысл христианские таинства крещения и евхаристии.
Разумеется, таинства могут выродиться, превратиться в обычное суеверие и идолопоклонство. Но мы не должны забывать о том, что случилось с народом Израиля, когда люди подобным образом обращались с ковчегом Завета, сделав из него что–то вроде волшебного талисмана, о котором вспоминают только в случае военных неудач (1 Цар 4–5). Ковчег был захвачен врагами, евреи проиграли сражение. Однако когда филистимляне поставили ковчег в храм своего бога Дагона, идол упал перед ковчегом. Злоупотребление таинствами не говорит о том, что их невозможно использовать должным образом.
Многие поколения христиан пытались найти слова, чтобы точно объяснить, что же происходит при крещении и во время евхаристии. Не стоит удивляться тому, что в целом их попытки оказались неудачными, потому что таинства устроены так, что сами являются языком, с которого невозможно сделать перевод, и хотя происходящее можно описывать с разных точек зрения, все эти описания в конечном счете неадекватны. (Тут уместно вспомнить слова одной балерины, которую спросили, что «означает» такой–то танец: «Если бы я могла это сказать, мне не нужно было бы танцевать».) Но когда таинства (и другие близкие вещи, такие как свечи, воздевание рук и поклоны, омовение ног, крестное знамение и т.д.) отвергают, превращают в банальность или в нечто второстепенное потому, что они могут обрасти предрассудками или выродиться в идолопоклонство или что некоторые люди могут, выполняя их, думать, что Бог обязан их вознаградить. Все это напоминает отказ от сексуальных отношений в браке на том основании, что те же действия в иных обстоятельствах могут быть безнравственными. Иногда я посещаю церкви, где прихожане полностью отказались от всех «профессиональных» форм богослужения прошлого — от особой одежды хористов, процессии, органистов и т.д., — и удивляюсь, увидев, что они приняли иные формы, которые также требуют профессионализма: компетентные специалисты должны следить за звуковой системой, освещением, проекцией изображений, работой компьютерной программы PowerPoint и т.д. Во всем этом нет ничего дурного. Все можно и должно делать ради славы Божьей. Но когда за этим стоит убеждение, что старые формы богослужения в чем–то менее «духовны», чем служба с применением современных технологий, — мы видим в нем лишь предрассудок.
