Алексей Сидоров - Творения древних отцов–подвижников
156
Употребляется понятие τύπος. Аналогичное словоупотребление в схожем контексте характерно и для преп. Макария. В одной из «Духовных бесед» он, например, говорит: «Сам Господь, Который есть Путь и Бог, пришел не ради Самого Себя, но ради тебя, чтобы стать для тебя Образцом всякого блага (<'να σοι τύπος γενηται παντός άγα^οΰ). Смотри, в каковом уничижении пришел Он, приняв зрак pada (Флп. 2, 7); [будучи] Богом и Сыном Божиим, Царем и Сыном Царским, Он дарует целительные средства увечным, внешне являясь (εξω^εν… φαινόμενος) словно один из них» (Die 50 geistlichen Homilien des Makarios. S. 218).
157
Уже начиная с Нового Завета (см. Деян. 8, 32–35), это место Ветхого Завета воспринималось как ясное и недвусмысленное пророчество о Христе. В святоотеческой письменности оно устойчиво сохраняло такое значение. Например, св. Мелитон Сардийский приводит его как одно из пророчеств, указывающих «на таинство Пасхи, которое есть Христос» (ε<ς τό τού πάσχα μυστήριον, ο εστιν Χριστός). В комментарии О. Перлера отмечается, что у раннехристианских авторов (Климента Александрийского, свв. Иустина, Иринея, Киприана Карфагенского и др.) Исх. 53, 7–8 является излюбленным среди прочих ветхозаветных пророчеств о Христе (см.: Ме&ои -Уяг^ез. Sur la Paque et fragments / Ed. par O. Perler // Sources chretiennes. № 123. Paris, 1966. P. 94, 169–170). Достаточно тонкое толкование Ис. 53, 7 дается блж. Феодори–том Кирским: согласно ему, данное место намекает и на подверженность страданиям человечества (τό πα^ητόν τ^ς άν^ρωπότητος) Господа, и на бесстрастность божества Его (τό άπατες τ^ς Э–εότητος). Ибо Его страдание (τό πά^ος) названо не только «закланием» (σφαγήν), но и «стрижением» (χουράν): человечество Христа «подверглось закланию», а с божества Его как бы «состригалась шерсть человечества». Причем это божество являлось неотделимым (ου χωρ<ζομενη) от человеческой природы даже во время страдания, хотя и не подвергалось «претерпеванию» (см.: 7%eo-^oref ^e Cyr. Commentaire sur Isaie. T. III. P. 154).
158
Фраза του πάγους του Θεοΰ μου внешне имеет «теопас–хистский» оттенок. Она почти полностью совпадает с одним изречением св. Игнатия Богоносоца, который, обращаясь к римским христианам, говорит: «Позвольте мне быть подражателем страдания Бога моего» (μιμητών είναι του πόθους του Θεοΰ μου) Vwgace ^HwfiocAe. Po/ycarpe ^e Smyrwe. Lettres. P. 114). Подобного рода внешне «теопасхистские» выражения, встречающиеся довольно часто в святоотеческой письменности, совсем не имели смысла «реального теопасхизма», ибо слова «Бога моего» указывают не на Божественную природу Христа, а на богочеловеческую Личность Его, то есть на Ипостась Бога Слова, реально усвоившую всю полноту человечества, с его «страстностью» и смертностью. Для православного веросознания изначала было само собою разумеющимся, что претерпел и умер не Бог как таковой, но Б02, сжаеммм ^елоеекож. Для последующего византийского богословия проблема состояла лишь в том, чтобы найти корректные словесные формулировки, могущие выразить тайну страдающего Богочеловека. И именно относительно этих формулировок возникла полемика между богословами александрийского и антиохийского направлений. Богословы «антиохийской школы» (в первую очередь Феодор Мопсуестийский и блж. Феодорит Кирский) избегали всякого «словесного теопасхизма», стремясь предельно четко разграничить Божественную и человеческую природы во Христе (крайнее развитие эта тенденция обрела в лице Нестория). Наоборот, христианские мыслители александрийского направления (свв. Афанасий Александрийский, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Кирилл Александрийский) не боялись использовать «теопасхистские» выражения, естественно, вкладывая в них совершенно православный смысл. Например, св. Григорий Богослов говорил о «Боге, подверженном страданию» (θεός πατητός), понимая под ним Бога Слова, ставшего человеком и претерпевшего смерть ради спасения людей, но в Своем божестве оставшегося «бесстрастным». Св. Кирилл Александрийский также высказывался о том, что претерпело страдания тело Христа, но, поскольку оно было телом Бога Слова, то это Слово «усвоило» или «сделало своим» (οίχείοΰταί, ιδιοποιείται) человеческие страдания Христа. Особую остроту проблема «теопасхизма» приобрела во второй половине V — первой половине VI вв., когда православные богословы («скифские монахи», Леонтий Иерусалимский и др.) в полемике с моно–физитами нашли более или менее окончательный ответ на эту проблему. Св. Аммон, используя указанное выражение, явно примыкает к александрийскому течению православной мысли. Подробно о проблеме «теопасхизма» см.: CAene j. Unus de Trinitate passus est // Recherches de Science Religieuse. 1965. T. 53. P. 545–588; Se//ers Д. V. Two Ancient Christologies. London, 1940. P. 74–75, 248; Meyen^or^y. Christ in Eastern Christian Thought. Washington, 1969. P. 50–67.
159
Для египетских подвижников первых поколений было характерно строгое воздержание в пище. Примерами этого пестрят памятники ранней монашеской литературы. Такой строгий пост являлся средством борьбы со страстями, о чем, например, ясно говорит авва Иоанн Колов: «Если царь захочет взять неприятельский город, то прежде всего задерживает воду и съестные припасы; и таким образом неприятель, погибая от голода, покоряется ему. Так бывает и с плотскими страстями: если человек будет жить в посте и голоде, то враги, будучи обессилены, оставят душу его» (Древний Патерик, изложенный по главам. М., 1899. С. 48–49). Св. Аммон, давая инокам указанную заповедь (*% φαγεΓν μίχρόν ελάχιστόν τι), скорее всего, имеет в виду опасность тщеславия и гордыни, которые, как «незаконные чада» сугубого воздержания, могут зародиться в душе монаха. На такого рода опасность указывал своим учением и св. Пахомий Великий. Например, житийные материалы свидетельствуют о следующем случае: «Один инок проводил много ночей в непрерывном молитвенном бодрствовании, услаждаясь надеждой заслужить особенное уважение от людей. Пахомий убеждал его изменить образ жизни, говорил, чтобы он ходил на трапезу, когда призываются туда братия, и вкушал с ними пищу, только не до полного насыщения; чтобы совершал такое количество молитв, какое назначено всем инокам; чтобы по выходе из келлии был ко всем любезен и не казался мрачным. Конечно, не следует покидать своих подвигов, так как и это было бы угождением сатане; но надобно все делать ради Бога, не давая диаволу места в сердце своем. Когда этот инок продолжал действовать по–прежнему, опасаясь как бы не показаться братиям слабым и жалким, Пахомий опять настойчиво советовал ему ослабить свои подвиги. Много раз он напоминал тщеславному иноку свои прежние наставления и наконец сказал ему, что он дойдет до состояния безумия, если будет упорствовать в своем пристрастии к внешним подвигам ради уважения от других, а не ради умерщвления страстей. Но монах делал по–своему, и предсказание Пахомия исполнилось. Тщеславный монах, более и более надмеваясь гордостью по причине своего наружного благочестия, дошел до безумия, до самозабвения» (Лалладмм, ap–лжмансрмт. Указ. соч. С. 124–125).
160
Речь идет о наиглавнейшей монашеской добродетели — смирении. Смысл его, опираясь на Пс. 130, 1–2 и Лк. 14, 11, хорошо объясняет в своем «Правиле» св. Венедикт: «Если мы, братия мои, желаем достичь вершины совершенного смирения и быстро дойти до того небесного величия, к которому восходят [святые] через смирение в здешней жизни, нам следует своими возводящими горе деяниями (acfi^Ms wosfns ascew^ewfi^Ms) водрузить лествицу, явившуюся во сне Иакову, по которой восходили и нисходили Ангелы (Быт. 28, 11–22). Это восхождение и нисхождение [Ангелов] не иначе должно пониматься нами, как в том смысле, что гордыней [человек] низводится долу, а смирением возвышается (e^a/fafiowe ^escew^ere ef AMmiAfafe ascew^ere). Лествица эта есть жизнь в мире сем, воздвигаемая Господом к небу, если сердце наше смиренно» (Samf Bewoif. La regle des moines / Ed. par Ph. Schmitz. Namurci, 1948. P. 45). Согласно св. Венедикту, именно на смирении, словно на незыблемом фундаменте, воздвигается чепловек как «дом Божий» (см.: PAiAppe M. — D. Analyse theologique de la Regle de saint Benoit. Paris, 1961. P. 19).
161
В тексте псалма св. Аммон заменяет α< ψύα< («ляд–вия») на ή ψυχ^. Кстати, такое разночтение фиксируется в критическом издании Септуагинты (см.: Sep‑tuaginta id est Vetus Testamentum Graece iuxta LXX interpretes / Edidit A. Rahlfs. Vol. II. Stuttgart, 1935. S. 39). Используя слова псалма, св. Аммон описывает «плач о грехах» — тема, постоянно встречающаяся в святоотеческой аскетике. Без такого «плача», согласно святым отцам, невозможно стяжание благодати и обретение духовной радости. Преп. Антоний, например, учил: «необходимо всегда помнить, что Дух Святый вселяется в инока только после продолжительных трудов покаяния и тогда только неотступно обитает в нем. Инок, возбудивший в себе искреннее раскаяние и непрестанный плач о своих грехах, чувствует потребность исправления и нравственного усовершенствования. Он начинает упражняться в добродетелях и, очищая себя от грехов, приближаться к Богу. Но он всегда должен помнить о своей собственной немощи и просить помощи благодатной, следуя во всем указаниям Духа Святого» (Лоба^еескмм С. Указ. соч. С. 247). Для обозначения подобного состояния св. Аммон использует два понятия: πένθος («сокрушение, сетование, скорбь, печаль, горе») и κατήφεια («потупле–ние глаз, стыд, печаль»), из которых особое распространение в аскетической письменности получило первое. Например, преп. Макарий использует его для характеристики вообще земного бытия человека. Ссылаясь на Пс. 2, 11, он замечает: «Время сие есть время сокрушения и слез (ό καιρός ούτος πένθους εστ< κα< δακρύων), а век тот (εκείνος ό α<ών — грядущий век) есть век веселия и радости» (PseM^o‑Macaire. Oeuvres spirituelles. P. 160). Никита Стифат так определяет значение «сокрушения» в духовной жизни: «Как скверна, происходящая от наслаждения, имеет своей предпосылкой сатанинскую любовь (τόν σατανικόν έρωτα προηγησάμενον) для осуществления порочности (ε<ς αποπλ^ρωσίν τ^ς φαυλότητος), так и очищение, происходящее от мучительной печали (^ άπό τ^ς ενωδύνου λύπης κά^αρσίς), имеет [предпосылкой] теплоту сердечную для осуществления сокрушения и слез. И это [происходит] по Домостроительству благости Божией относительно нас, дабы мы, отражая и очищая трудами мук изнурение наслаждений (κόποίς οδύνης κόπον ^δον^ς) и потоками слез постыдный поток плоти, смогли изгладить в уме отпечатления (τούς τύπους) дурных [деяний], а в душе — бесформенные образы (τάς άμορφους εικόνας) и представить свою душу [Богу] сияющей красотой, которая превосходит красоту естественную» (ΦΙΛΟΚΑΛΙΑ ΤΩΝ ΙΕΡΩΝ ΝΗΠΤΙΚΩΝ. ΤΟΜΟΣ Γ'. ΑΘΗΝΑΙ, 1977. Σ. 288). Впрочем, и понятие κατ^φεία довольно часто встречается в терминологии отцов–подвижников. Так, преп. Макарий, говоря о признаках (σημεΓα), по которым можно определить «внимающих Слову Божиему», называет «потупление глаз» наряду со «стенанием» (στεναγμός), «вниманием» (προσοχή), м«молчанием» (σιωπή) и прочими внешними проявлениями подлинного благочестия (см. МяЫпоз/ ^ужеоп. Reden und Briefe. Bd. I. S. 3).
