Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
— Ему действительно грозит опасность, — признал я. — У Него много врагов среди священнослужителей, фарисеев и простонародья…
Я испытывал соблазн сказать: «Вы правы, не нужно Его сюда звать». Я не имею ничего против Лазаря и не желаю ему зла. Но как же страстно мне хотелось, чтобы он выздоровел сам, без помощи Учителя. Подобные мысли капля по капле просачивались в мое сердце: одна капля, потом другая… Достаточно было только допустить их — они бы хлынули потоком. «Здоровье и жизнь Руфи не интересовали Его. А если бы умер Лазарь…» Я ощутил злорадство. — Ведь Лазарь — Его друг, и если бы он умер, то Учитель, возможно бы, понял, что чувствует человек, которому неоткуда ждать помощи… В меня словно вселился кто–то: он выкрикивал, приказывал, метался, не давая мне выговорить ни слова… Тогда Он не заметил моего отчаяния — стучало у меня в голове — заметит ли Он теперь отчаяние этих женщин? Мне Он не помог. А Себе? Себе–то Он наверняка поможет. Это и было бы свидетельством того, каков Он на самом деле… Время шло, а я так и не знал, что мне ответить Марфе и Марии.
— Если Ему угрожает опасность, тогда пусть лучше Лазарь умрет, — вдруг заявила Мария. Ее слова резанули меня своей жестокостью. Я обеспокоенно взглянул на сестер.
— Ты, Мария, видно, недостаточно любишь брата, — заметил я.
— Нет! Нет! — поспешила вмешаться Марфа. Ее маленькое личико исказило беспокойство, веки задрожали, а в уголках глаз появились слезы. — Нет, равви, не думай о ней так. Она очень любит Лазаря. Но она помнит и о том, что Он говорил…
— Не защищай меня, Марфа, — прервала сестру Мария. — Равви сказал правду: я люблю вас недостаточно сильно, не так, как вы меня любите. Но я так страшно боюсь за Него… — Ее глубокий мелодичный голос, который перед этим показался мне безжалостным, вдруг сорвался и замер на одной ноте: так летящий вниз камень может неожиданно замереть, запутавшись в густых ветвях. — Если бы Лазарь умер, это было бы великое несчастье. Я бы тогда плакала до конца моих дней. Я бы никогда себе не простила, что так заплатила за его доброту… Но… Но если с Ним что–нибудь случится… — она прижала кулак к губам, — то тогда все люди… и камни… должны… — Она широко раскрыла глаза, словно увидела что–то страшное. — Нет! Нет! Нет! — крикнула она. — Этого нельзя допустить!
Я снова погладил бороду: этот жест помогал мне думать. Если бы Руфь была жива, и если бы я был уверен, что Он сумеет исцелить ее, то я бы не сомневался ни секунды. Неожиданно в моей памяти всплыли Его слова, Его горестный предостерегающий крик: «Блудницы опередят вас на пути в Царство…» Я посмотрел на Марию так, словно увидел ее впервые. В ее взгляде горела слепая верность и беззаветная преданность. Такое выражение лица и такую степень напряженности я видел только на лице Симона. Но у Симона лицо тупое и бессмысленное, а у Марии, напротив, несказанно прекрасное. На нем не видно и следа прежних грехов: как будто она их никогда не совершала, как будто она их не стыдилась. На этом лице новое чувство стерло следы прежних поцелуев. Я перевел взгляд на Марфу. Бедная Марфа! Ее я понимал лучше. Она не могла бы сделать выбор так решительно, как ее сестра. У нее новая любовь не стирала всего того, что было перед этим. И это было мне понятно. Хотя я тоже так многого жду от Учителя… Жду? Мое перо само вывело это слово. Чего я могу от Него ждать? Руфь умерла. Его Царство — это разве что Царство мечты и сна… Он не Мессия… А я и Марфа — обычные люди. Мы знаем цену боли, цену человеческим привязанностям. Мы боимся того, что может случиться.
— Что же я могу вам посоветовать? — буркнул я. — Я думаю, что вы должны спасать брата, — пересилил я себя и продолжал, словно ворочая камни. — Если Учитель придет в Иерусалим, то Ему может тут грозить опасность. Но если Он появится только у вас в Вифании, то об этом никто не узнает. Предупредите Его только, — проговорил я, стиснув зубы, — чтобы Он не появлялся в городе.
— Какой же ты мудрый, равви! — воскликнула Марфа. Она улыбнулась, хотя по щекам ее текли слезы. Мария не вымолвила больше ни слова. Она сидела низко опустив голову, с видом человека, который сказал все, что имел сказать.
— Наверно, вам некого послать за Ним? — сообразил я. Во мне проснулась потребность действовать вопреки себе, своим мыслям, своему горю. — Хотите, я пошлю в Ефраим моего Агира? Это толковый парень, Он найдет Его и проводит к вам.
Они поклонились мне с почтением и благодарностью.
Прошла, однако, целая неделя, пока Агир вернулся Он пришел утомленный с дороги, в грязной и мокрой симле, с облепленными грязью ногами. Агир — мой верный слуга, и я использую его только для поручений, в которых требуется человек доверенный. Еще его отец служил в доме моего отца. У меня нет от него тайн, к тому же мне известна его находчивость. Я не сомневался, что он найдет Учителя, даже если бы Тот скрывался в самой убогой деревушке.
— Ты нашел Его? — спросил я. Я так ценил Агира, что даже позволял ему сидеть в моем присутствии.
— Нашел, равви, — ответил он. — Я нашел Его, и Он уже в пути. Если ты хочешь Его увидеть, то отправляйся в Вифанию прямо сейчас. К вечеру Он туда доберется…
— Однако ты долго Его искал…
— Не так уж долго, равви. Правда, Его не было около Ефраима: Он ушел за Иордан. Но когда я, наконец, отыскал Его там, то Он не сразу согласился идти.
— Не хотел идти?
— Странный Он Человек. Когда я сообщил о болезни Лазаря, Он только усмехнулся, а потом сказал своим ученикам: «Болезнь эта не грозит смертью, но через нее прославится Сын Человеческий». И больше ни слова о том, чтобы идти в Вифанию. Я не знал, что и думать. В самом деле, равви, удивительный Человек. Кажется, что Он все знает, но Он поступает так, будто не знает ничего. Я уже было собрался идти обратно, но через пару дней Он сам подозвал меня к Себе и попросил еще раз рассказать о болезни Лазаря. А потом повернулся к своим: «Пошли в Иудею». Услышав это, Его ученики начали кричать, чтобы Он не ходил туда, потому что там Ему грозит смерть. Однако Он сказал: «Пока день, человек видит ясно свою дорогу и не спотыкается, но когда приходит ночь, то он может упасть. Идемте. Наш друг Лазарь уснул. Надо его разбудить». — «Если он спит, — рассудили ученики, — это значит, что он выздоравливает. Сон — лучшее лекарство…» Тогда Он покачал головой: «Лазарь уснул сном смерти. Он мертв…»
— Откуда Он об этом узнал? — удивленно воскликнул я. Три дня назад до меня дошла весть о смерти брата Марфы и Марии. Бедняга так и не дождался Учителя. Он тихо угас на рассвете, как задутый светильник.
— Не знаю, — пожал плечами Агир, — не знаю…
Значит, Он знал, что Лазарь умирает, но, несмотря на это, все же не поторопился прийти раньше. Очевидно, я весьма справедливо предполагал, что Он неохотно оказывает помощь друзьям. Это открытие должно было бы меня утешить: Он поступил с ними точно так же, как и со мной. Однако я чувствовал будто некое разочарование и даже смутное ощущение вины. Словно я был виноват в том, что Лазарь умер, не дождавшись помощи Учителя…
— И тогда Он тронулся в путь? — расспрашивал я Агира.
— Да, — ответил тот. — Ученики больше не возражали. Один из них даже воскликнул: «Раз Равви идет на смерть, мы погибнем вместе с Ним!»
Я презрительно усмехнулся. Кто же это из них изображал из себя такого удальца? Симон или Фома? Именно эти двое отличаются склонностью к подобного рода бахвальству. Если бы они в самом деле представляли себе, какая опасность угрожает им и их Учителю, то они не показали бы носа в Иерусалиме до конца своих дней. Геройство в большинстве случаев — вещь безрассудная. Впрочем, я сожалею о том, что не способен в иные моменты быть безрассудным… Сейчас я осознал, что хочу Его увидеть. Я хочу знать, что Он скажет, когда Его спросят: «Почему же Ты не пришел раньше, раз уж Ты вообще отважился прийти?»
— Агир, позови ко мне Дафана и Гефера, — произнес я, — пусть принесут посох, симлу и сандалии. Они пойдут в Вифанию вместе со мной.
В доме Лазаря царил траур. Уже не было плакальщиц и смолкли дудки, но в комнатах еще не выветрился запах выгоревших благовоний. Вокруг стола сидели собравшиеся на похороны соседи и родные. Марфа со слугами разносила кушанья и прислуживала гостям. Глаза у нее были заплаканы, губы стиснуты. Между тем на столе всего было вдоволь. Марфа все предусмотрела и обо всем позаботилась. Она заглушила свое горе работой и двигалась еще проворней, чем прежде. Мария сидела в безлюдном уголке сада на скамейке. Завидев меня, она вскочила и подбежала ко мне. Прядь ярко–рыжих волос соскользнула ей на лицо, подобно медной змее. Она спросила быстро: «Равви, Он придет?» Она тяжело дышала, и в ее зеленоватых расширенных глазах горело нетерпение. «Он будет здесь с минуты на минуту», — ответил я. Мария опустила голову и в изнеможении вздохнула, как бегун, добежавший до финиша. Запоздало кивнув мне головой в знак благодарности, она вернулась на свое место. У Марфы было лицо человека, который пережил поражение, но сумел его принять. На лице Марии не было написано поражения: напротив, казалось, что она продолжает бороться…
