Коллектив авторов - Монашество и монастыри в России XI‑XX века: Исторические очерки
Впрочем, все в городах, а паче в Москве — уничтожить, как несообразные уединению. Протчие же обратить в училищи, госпитали Для бедных и престарелых офицеров и рядовых и больницы для не- Дугующих, облегча устав церковный, но с наблюдением чистоты и благопристойности. Я бы охотно взялся установить такой монастырь для примеру в Екатеринославской губернии или Тавриде. Здесь же удобнее всех Новый Иерусалим»[629].
Слава Богу, государыне Екатерине II хватало государственного Ума и религиозного такта оставлять без последствий подобные крайние суждения. Кстати, как свидетельствует ответное письмо графа А. А. Безбородко князю Г. А. Потемкину, «Ее Величество особливо удивилась записке о монахах, быв прежде в мнении, что Вы (Г. А. Потемкин) исключительно к их пользе представляете. Она будет писать к Вашей Светлости, чтоб для образца устроить монастырь Воскресенский, да один в ваших губерниях, а потом желает, чтоб со временем и вообще по сей материи сделать положение»[630]. Если автор процитированной выше Записки мог считаться при дворе «настроенным исключительно к пользе монахов», то можно себе представить, как относились к Православной Церкви и монашеству другие государственные деятели того времени.
УПАДОК И ВОЗРОЖДЕНИЕ
Если вспомнить, что отношения Церкви и общества, с одной стороны, монашества и Церкви (как института, как иерархии) - с другой, с самого начала характеризовались весьма значительной временами напряженностью, как мы уже говорили, то становится очевидным, что и те лобовые драматические сопоставления, которыми изобилует литература о русской церковной жизни XVIII в., не всегда правомерны и плодотворны. Даже краткий обзор правового положения русского монашества в конце XVII — на рубеже XVIII столетий показывает, что «антимонашеские» реформы Петра и Екатерины не возникли на пустом месте, но были подготовлены всем предшествующим развитием и Церкви, и государства.
Как известно, до царствования Алексея Михайловича правовое положение иноков в Русской Церкви не было определено никаким общим законодательством. При этом нельзя сказать, что религиозный уровень народной жизни соответствовал тем идеальным представлениям о допетровской эпохе, которые сложились у некоторых историков прошлого под влиянием славянофильской идеологии. Достаточно упомянуть о царской грамоте от 25 октября 1650 г., которая указывает «всем православным христианам в Филиппов пост нынешнего 159 (т. е. 7159–1650) года на Москве и во всех городах поститься со всяким благоговением, как о том написано в правилах святых отцов и в уставах»[631]. Согласимся, что благочестивым христианам не надо приказывать поститься специальным высочайшим указом. Пройдет почти 70 лет, и указ от 17 февраля 1718 г. расскажет о том, как «Великому Государю ведомо учинилось, что многие разночинцы и посадские, и поселяне обыкли жить праздны, и не токмо что по воскресным дням, но и в великие Господские праздники ни- коли в церкви к службе не ходят и не исповедуются. Для того указал… прибить в городах и по селам и деревням печатные листы, дабы все вышеписанные люди в Господские праздники и воскресные дни ходили в церковь… и по вся годы (т. е. ежегодно) исповедовались…»[632]. Разница между Алексеем Михайловичем и его сыном — лишь в радикализме принимаемых мер. «И кто будет исповедоваться и не исповедоваться, тому всему иметь книги погодны и присылать их по епархиям в духовные приказы; и кто по тем книгам явится без исповеди, с таких править штрафы (с городских по рублю, второй — по два рубли, третий — по три). А буде священник о тех, кто у исповеди не был, не донесет… взять на нем штрафа (1 раз пять рублев, 2 — десять), а потом и вовсе лишить священства»[633]. 16 марта 1718 г., в досыл к указу об исповеди, называется еще более серьезная мера: если поп кого утаил… «извергать из сана, потом отсылать к гражданскому суду и в каторжную работу»[634].
Следующим документом, непосредственно относящимся к истории русского монашества, являются «Деяния» Собора 1667 г. Это была уже эпоха раскола, связанная с дальнейшим серьезным размыванием норм и приоритетов церковной и монастырской жизни. В одной из статей второй главы «Деяний» дается достаточно резкая характеристика общей духовной ситуации в русском обществе. «Раскольники и мятежники возмутили во всем государство и вмале было не весь народ крестили и от православной веры возвратили к безместным делам и еретическим мудрованиям»[635]. В тех же «Деяниях», в разделе «О монашеском чине», содержатся следующие правила. «Отнюдь не постригать младых людей — в немощи, ниже здравых — кия бегут от жен своих, без согласия жен и родителей; такожде и женского пола. А кто будут постригать… да извергнутся священства (т. е. будут лишены сана)»[636].
Другое характерное правило направлено на пресечение одного из самых распространенных недостатков русского монашества того времени — бродяжничество монашествующих от обители к обители. Статья 4 указанного раздела гласит: «Не принимать в монастырях от иного монастыря постриженника, ниже да блудят (бродят. — Ред. ПСЗ) старцы семо и овамо». О церковном и гражданском наказании монахов и монахинь, которые «скитаются вне монастырей, как овцы без пастыря» и тем «прельщают и соблазняют оба чина — иноческий и мирской», говорится также в статье 6. Статья 9 возбраняет монахам (и монахиням) «всяческий торговый промысел», которым, очевидно, также не пренебрегали тогдашние иноки. Аналогично запрещается им «вдаваться в мирские попечения и брать на себя поручительства». Особенно обрушиваются отцы Собора на «лицемеров и прелестников», что живут в городах и селах «во образе отшельника и затворника», носят на себе вериги и промышляют притворным юродством «тщеславия ради — да почитают их во святых ко прелести простым и невеждам» (статья II)[637].
Хуже того, Собору пришлось задаваться вопросом и о том, как наказывать — церковным или гражданским судом — тех многих, кои «обретаются на разбоях и татьбах и в денежных делах (имеются в виду фальшивомонетчики и валютчики) от священнического и монашеского чина». Четвертый вопрос главы 4 говорит «О лавках и торгах и всяких промыслах, которыми промышляют и чернецы, и черницы. Да и дворы за собою держат многие, и пущают из наймов (т. е. сдают в наем) не только русской породы людей, но иностранных иноверцев». По мнению Собора, «Патриаршеская Власть и Царская Держава имать (должны) таковая монашеская стяжания взяти и раздати нищим»[638].
Особо ставился вопрос о частых монашеских пострижениях и посвящениях беглых крепостных крестьян. Собор постановил: «С 17 июня 1667 года отдавать их (владельцам), обнажа (т. е. лишив) священства и иночества»[639].
Очевидно, ситуация, обрисованная в приведенных, немногих и отрывочных, образцах законодательства XVII в. крайне далека от идеальной картины, изображаемой в славянофильских идиллиях прошлого столетия.
Не удивительно, что «антимонашеское» законодательство Петровского времени соединяет в себе две очевидные тенденции. Одна из них — объективное и вполне благонамеренное стремление к исправлению тех немалочисленных недостатков в жизни монастырей, о которых свидетельствуют источники.
Так, в «Обещании» (архиерейской присяге), разосланной в епархии 22 января 1716 г., содержался отдельный пункт, явно перекликающийся с постановлением Собора 1667 г. «Монахов содержать по положенным им правилам и уставам, не дая скитаться из монастыря в монастырь и ниже в мирские домы, кроме собственного моего (то бишь архиерейского. — НЛ.) ведения и письменного соизволения, ради нужнейших потреб»[640].
Вместе с тем, мы встречаем в том же документе и проявление иной, не столь уже безобидной тенденции к нивелировке православного образа мышления и жизни под протестантский образец. Статья 6 того же «Обещания» специально предписывает «дабы неведомых и от церкви несвидетельствованных гробов за святыню не почитать, притворно беснующихся (т. е. юродивых — H. JI.) не точию наказывать, но и градскому суду отсылать; дабы святых икон не боготворили и им ложных чудес не вымышляли»[641]. Фактически речь идет о запрете на открытие новых мощей и чудотворных икон, что станет характерной особенностью церковной жизни в синодальный период.
В указе от 25 февраля 1718 г. снова идет речь о задержании «праздношатающихся монахов и нищих». «Неистовых (в смысле: не настоящих — Η Л.) монахов и нищих мужеска и женска полу, которые являются в Москву и ходят по гостям, и по рядам, и по улицам, и сидят по перекресткам, и просят милостыню, — имая их, приводить по–прежнему в Монастырский приказ. А буде которые люди станут таким нищим милостыню подавать, презрев сей его величества Государя именной приказ… и их приводить в Монастырский приказ и имать на них штрафу, первый по 5–ти, другой по 10–ти рублев. И для присмотру вышеупомянутых бродящих неистовых монахов и для по- давцов милостыни определить из Монастырского приказу, из московского гарнизона чинов пристойно»[642].
