Константин Зноско - Исторический очерк Церковной унии. Ее происхождение и характер
Иосиф Семашко родился в селе Павловке Липовецкого уезда Киевской губернии 25 декабря 1798 г., т.е. в тот день, в который двести лет назад папа Климент VIII утвердил буллой унию, провозглашенную на Брестском униатском Соборе 9 октября 1596 г. Дед Семашко, Тимофей Семашко, был униатским священником еще при польском владении и за приверженность к русским чуть не попал на виселицу. Отец и мать его были униатами, жили в нескольких шагах от православной церкви и хотя сами не посещали ее, но по праздникам и воскресным дням посылали туда своего сына, который после возвращения рассказывал родителям все, что он слышал в церкви, и какие там читались Апостолы и Евангелия. Первоначальное воспитание Семашко получил в доме своего отца, который, владея 50 десятинами земли, занимался чумачеством, т.е. возил в Крым хлеб, а из Крыма— соль, или с Дона, пока в 1811 г. не был рукоположен в униатские священники. Вспоминая свое детство, Семашко в своих записках рассказывает о сне, который однажды видел его отец. Снилось отцу, что он вел своего сына, т.е. его, Иосифа, за руку по чистому безграничному полю к какому-то уединенному зданию. Перед ними открыли дверь в первую и вторую залы. С открытием третьих дверей перед их глазами показались пышные палаты, одна другой великолепнее, наполненные людьми чем дальше, тем, по-видимому, более знаменитыми. Но в эти двери и далее пустили только его, малютку, перед отцом же его двери закрылись. Когда отец Иосифа, после окончания им гимназии, отправлял его в университет, то вспомнил этот, по его мнению, пророческий сон и на прощание сказал: «Помнишь, сын мой, пустое, безграничное поле — это жизнь, которую ты получил от меня; дверь в первый зал — это домашнее воспитание, второй зал — гимназическое учение; то и другое ты получил от меня; в третьи двери мне уже за тобой не последовать. Ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам». И предвещенное во сне сбылось. Будучи от природы любознательным, Иосиф Семашко еще в отроческие годы прочитал Библию три раза и знал ее содержание; найдя же в библиотеке своего отца некоторые исторические книги, прочитал их с таким вниманием, что изучил по ним римскую и английскую историю. Как малоросс, он любил пение, которое в Малороссии неразлучно связано со всякими семейными торжествами и со всякими домашними и полевыми работами. Особенно он любил церковное пение, находя в нем высокое духовное наслаждение. Десятилетним отроком он был определен в Немировскую гимназию и после ее окончания поступил для дальнейшего образования в главную семинарию при Виленском университете, в которой воспитывалось 34 католических и 16 униатских воспитанников. Живя в главной семинарии среди латинян, не мог он не поддаться влиянию товарищей и начальства, пропитанных насквозь польско-католическим духом. Но это увлечение скоро прошло, как только в его руки случайно попались сочинения, изданные в Австрии и направленные против злоупотреблений папской власти. Чтение их отрезвило его, и из семинарии он вышел не только без всяких предубеждений против Православной Церкви, но и с сильными предубеждениями против Римской. Между студентами семинарии тогда все русское не только презиралось, но и изгонялось. Взять в руки русскую книгу считалось великим преступлением и даже предательством. И вот однажды, как рассказывает в своих записках Семашко, товарищ его Антоний Зубко (впоследствии епископ) достал как-то номер старинного журнала «Улей», и они стали вдвоем просматривать его в классе до прихода учителя. Какой поднялся шум, когда увидели это студенты. «Разве такие нам нужны священники, кричали они, которые... сочувствуют России!» И они должны были немедленно спрятать журнал. Этот тлетворный, антирусский дух, пропитавший духовную атмосферу семинарии, Семашко не коснулся. Он только побудил его глубже вникнуть в те ненормальные и крайне несправедливые отношения, какие установили поляки по отношению к русскому народу. Обладая недюжинными способностями и отличаясь к тому же образцовым усердием к изучению наук, Семашко в 1820 г. окончил курс высшей семинарии первым магистром и получил назначение в Луцк в качестве кафедрального проповедника и профессора богословия в тамошней семинарии. Желая посвятить себя служению Церкви и своему народу, он, отказавшись от семейной жизни, принял сан безженного иподиакона, а вскоре и диакона, и был назначен местным епископом Иаковом Мартусевичем заседателем Луцкой консистории, где хорошо познакомился с консисторскими делами. На 23 году жизни он был рукоположен в сан священника и после смерти официала Гачевского стал заведовать всеми консисторскими делами. Так как консистория вела переписку с гражданскими властями только по-русски, Семашко принялся за изучение русского литературного языка и вскоре основательно его усвоил. В 1822 г., на 24 году жизни, иерей Семашко назначен был асессором (заседателем) второго департамента (униатского) Римско-католической коллегии в Петербурге. Изучая униатские дела, он был поражен теми злоупотреблениями, которые царили в департаменте в обиду Униатской Церкви и в пользу католицизма. Делами департамента заведовал в то время прокурор коллегии Крыжановский, фанатический католик, который, действуя безапелляционно, направлял все поступающие туда дела во вред унии и в угоду католицизму, и если что и делал для унии, то только в пользу базилиан, получая за это от них большие деньги. Особенно подействовало на него дело о насильственном присоединении к Римско-Католической Церкви 20 тыс. униатов. Со вступлением Семашко в департамент произволу прокурора положен был конец. Современники Семашко рассказывают, что когда он являлся в общее собрание коллегии (униатов и латинян), то приводил в смущение находящихся там представителей латинства, так как был тверд и непреклонен в защите униатов, требуя для них справедливости, и побивал своих оппонентов знанием законов.
Пребывая в Петербурге, Семашко имел случай познакомиться со многими православными образованными людьми, читать разные богословские и исторические сочинения и в конце концов убедился, что православие сохранило в себе чистоту и неприкосновенность учения Апостольской Церкви без всяких добавлений и нововведений и что Униатская Церковь стоит на ложном пути и много утеряла из своей первобытной чистоты после отделения от Восточной Церкви. Знакомство же по делам Униатской Церкви с тактикой латинян привело его к тому убеждению, что борьба Униатской Церкви с такой властью, как Рим с иезуитами, напрасна, ибо Рим никогда не сдерживает своих обещаний и обязательств, и поэтому от него нельзя ожидать справедливости, — и он искал выход из этого положения. Посещая часто Православные церкви, он наслаждался чудным богослужением и пением и сравнивал все это со страшным запустением в Униатской Церкви. В России он видел по деревням хорошие каменные церкви, крытые жестью, с возвышавшимися колокольнями, и сравнивал их с разваливающимися Униатскими церквами, о которых никто не заботился, да и разрушение их многим было желательно. И вот, задавал он себе вопрос: зачем униатам, гонимым теми, кто завел унию, которая стоила столько крови, держаться гонителей, желающих ее уничтожения? Где та Русь, которая, пребывая в единении с Апостольской Церковью, отличалась истинно христианским благочестием? Где ее храмы, в которых она спасалась? Ответ был один. Они или разрушены в унии без следа, и на их месте построены великолепные костелы, в которых проклинается вера униатских предков, или стоят еще, убогие, ожидая той же участи, ибо обладатели их находятся на перепутье с тяжелыми думами — быть или не быть? Сравнивая великолепие православного богослужения и глубокий смысл его обрядности, он с грустью замечал, что униатская обрядность дошла в своем приближении к латинству до нелепостей; сам же народ, ища исхода из этого нелепого положения, все более и более запутывается в иезуитских сетях. Голос совести подсказывал о. Иосифу, что такое приниженное положение западно-русских униатов продолжаться долее не может, и он искал для них выхода. Тот же голос подсказывал ему, что для униатов не представляется иного выхода, как только возвратиться к вере своих предков и опять войти в ограду той Церкви, из которой они выступили или по своей темноте, или под влиянием насилия. Такие мысли приходили Иосифу Семашко, когда он заседал в Римско-Католической коллегии, наблюдая, как она издевалась над униатами и приводила их в преддверие Римской Церкви. Видя народ свой послушным лжи и рабски покоряющимся дикому произволу своих врагов, возгорелся он святой ревностью освободить его от этого рабства. Чтобы такое святое дело провести в жизнь, нужна была большая осторожность, так как у него не было еще надлежащей опоры, и поэтому хранил он пока свои замыслы глубоко в своем сердце, объявляя их только близким друзьям своим. Но вот блеснул для него луч надежды, что уже наступил рассвет для его открытой работы. На русский престол вступил император Николай Павлович (1825—1855), который сразу дал почувствовать католикам и латинскому духовенству, что он близко принимает к сердцу униженное положение униатов и что время произвола и тайной пропаганды для латинян миновало. В 1826 г. император издает распоряжение, запрещающее католикам строить каплицы (часовни) в местах православного населения, и тем устанавливает преграду одному из способов распространения среди православных католичества, ибо такие каплицы всегда устраивались с целью пропаганды. А в 1827 г. император Николай издал именной указ, который имел весьма важное значение для Униатской Церкви. Этим указом повелевалось: а) в базилианские монастыри принимать только униатов, и притом хорошо знающих славянский язык и чин греко-восточного богослужения; б) немедленно доводить до сведения императора о всяком лице, вновь поступившем в базилианский орден; в) основать, где нужно, училища для приготовления униатского юношества к духовному званию. В то время как обнародование этого указа на католиков произвело удручающее впечатление, так как его первыми двумя статьями католикам закрывалась возможность вступать в базилианский орден, — униатов обрадовало. В особенности этот указ ободрил Иосифа Семашко. Он понял, что русское правительство становится на сторону угнетаемой Униатской Церкви и желает спасти ее от окончательной латинизации, и посему решил, что уже наступило время, когда он открыто может высказать свои предположения относительно дальнейшей судьбы Униатской Церкви. Вскоре для этого представился ему удобный случай. В ноябре того же 1827 г. ему пришлось посетить директора департамента духовных дел Карташевского по делу о совращении униатов Волынской губернии в католичество. Семашко яркими красками изобразил Карташевскому страдания униатов от латинских насилий и просил спасти их от поглощения латинством или, по крайней мере, облегчить их участь. После задушевной беседы с Семашко Карташевский высказал пожелание, чтобы Семашко составил о положении Униатской Церкви докладную записку. Возвратившись домой, Семашко немедленно принялся за работу, и через три дня записка была представлена Кар-ташевскому. В записке этой Семашко, высказывая благодарение за Высочайший указ, ограничивший влияние католиков на униатское монашество* изложил всю историю унии и все коварные поступки Рима и иезуитов, которыми они уничтожают Униатскую Церковь, а вместе с тем указал и на средства, какими можно спасти от латинизации 1500 униатских приходов. Вот какие меры предложил Семашко: 1) вместо униатского департамента основать самостоятельную, независимую от Католической Греко-Униатскую коллегию; 2) вместо 4-х униатских епархий оставить две — Белорусскую и Брестскую, или Литовскую; 3) Полоцкому епископу дать викария, с тем чтобы он председательствовал в местной консистории; 4) уничтожить кафедральные капитулы и ввести соборное духовенство; 5) вместо римских дистинкторий ввести наперсные кресты; 6) улучшить содержание и увеличить права консисторий; 7) сыновьям духовенства представлять, при увольнении из духовного звания, право поступать в военную и гражданскую службу; 8) увеличить содержание семинарий, учредить при монастырях низшие училища, прекратить отправление униатских воспитанников на римско-католическую семинарию при Виленском университете и переименовать Полоцкую семинарию в академию.
