Святитель Илия (Минятий) - Слова в Великий пост
Слово в третью неделю поста. О совести и Божием правосудии
«Иже бо аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со ангелы святыми» (Мк.8:38)
О суд, о душа! Так я со стенанием и слезами восклицал, когда говорил о втором пришествии Христовом. И как мне не волноваться, как не ужасаться, когда только вспомню, что настанет час, когда я из гроба услышу трубный звук, глас Божий, призывающий меня на суд? Что я воскресну облеченный в прежнюю плоть, что у меня в руках будет книга, моя совесть, в которой будет написано подробно все, что я сделал, подумал, сказал в течение всей моей жизни?.. Что за все это я должен буду дать отчет без самооправданий и отговорок; что моими свидетелями будут небо и земля, судьей — Бог, весь — правосудие, без всякого снисхождения, весь — гнев, без всякой милости; что после суда состоится определение или о вечной жизни в раю, или о вечной муке в аду?
О суд, о душа! Не ждите, христиане, услышать сегодня от меня слова о втором пришествии Христовом с описанием всех сопутствующих обстоятельств, не ждите, чтобы я изобразил вам скончание века, торжественность судилища, трепет судимых и велелепие Судии. Обо всем этом вы очень часто слышите из церковных священных книг. Сегодня я взошел на этот священный амвон, чтобы возбудить в вас то чувство, какое испытал и я, думая о судном часе, — чтобы вы представили себе, что этот час настал и что мы стоим перед тем страшным судищем. Обратите внимание только на то, кто здесь подсудимый? Простой человек. А судья? Бог. Подумайте и о двух предметах — человеческой совести и Божественном правосудии. Итак, я желаю вам показать сначала, что человеческая совесть делает обвинение и постановление, а затем, что правосудие Божие совершает суд и воздаяние. Это Христос хотел сказать в сегодняшнем Евангелии: «Иже бо аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со ангелы святыми». В этой жизни никто не может быть обвинителем и судьей или судьей и отмстителем. А это будет на грядущем суде: совесть человеческая и правда Божия. Вот это именно и привело меня в волнение и трепет. О суд, о душа!
1
Одна из самых достоверных истин нашей православной веры гласит о том, что наступит второе пришествие Христово, когда Он придет судить живых и мертвых, об этом очень выразительно говорят пророки в Ветхом и евангелисты в Новом Завете, с великим трепетом — святые отцы Церкви в своих сочинениях. В сей жизни мир полон несправедливости: часто злые достигают счастья и славы, а добрые живут в несчастье и подвергаются лишениям. Но Бог праведен. Поэтому в будущей жизни произойдет праведный суд и воздаяние: злые подвергнутся должному наказанию, а добрые получат должную награду. «Сотворшии благая» восстанут «в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда» (Ин. 5:29). В этой жизни Бог наказывает не всех злых и награждает не всех добрых для того, чтобы мы знали, что Он намерен совершить это на будущем суде, в той жизни. Весь мир есть одно заблуждение. Сколько хороших людей в глазах мира кажутся злыми из–за одной только своей свободной и незлобной простоты! И сколько плохих людей в глазах мира кажутся добрыми из–за своего лукавого лицемерия! Далее, что делают человеческое насилие и козни! Сколько властвует тиранов, сколько страдает невинных! И хотя Бог, чтобы явить хоть луч Своей правды, наказывал многих преступников, как фараона и Антиоха, и освобождал многих невинных, как Иосифа и Сусанну, однако большая часть грешников в этой жизни наслаждаются честью и славой, а невинные умирают в бесчестии и позоре. Но Бог правосуден. Поэтому когда–нибудь на всемирном суде Он должен обнаружить, где истинное зло и где истинная добродетель, дабы воссияла истина вещей. Так об этом пространно размышляют из восточных учителей Златоуст, а из западных — Августин. Чтобы проявилось правосудие, должен наступить будущий суд и все мы стать перед страшным судищем и подвергнуться суду каждый за свои добрые и худые дела. Об этом ясно говорит Павел: «Всем бо явитися нам подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла» (2 Кор. 5:10). О суд, о душа!
В этот великий день все страшно, как я объяснил вам подробнее еще в прошлый раз. Но из всего этого самыми страшными кажутся мне два обстоятельства. Во–первых, человеческая совесть, которая делает обвинение и постановление, а затем Божие правосудие, совершающее суд и отмщение. О суд! О душа!
Начнем с первого. Нет ничего безобразнее греха. Даже сам человек, дерзнувший совершить грех, не может спокойно смотреть на него: он совершает грех, но старается, по возможности, скрыть его. Когда по своей воле он идет сказать о нем духовнику, то или искусно видоизменяет, или же покрывает его отговорками. А все это потому, что хотя он и сделал грех, но не может видеть его. Наша совесть, действительно, есть зеркало, которого человек волей–неволей должен стыдиться. Женщина при рождении чувствует боль, но потом — радость. Совершенно наоборот душа, когда грешит, испытывает удовольствие, а впоследствии — боль, и эта боль есть не что иное, как укоры совести. Пусть снаружи никто ничего не говорит, изнутри осуждает совесть. И это обвинение совести есть самое тяжкое наказание для души. Византийский император Констанс, как говорит в своей летописи Георгий Кедрин, из ревности, свойственной власти, которая не выносит товарищества даже своей тени, вынудил своего младшего брата Феодосия оставить престол, уйти в монахи и посвятиться в дьяконы. Феодосии был рукоположен, но этого оказалось недостаточно. Спустя несколько дней по приказанию императора его умертвили. Новый Каин, святотатственный братоубийца, думал жить без страха и опасности, царствуя один без брата. Но в ту же самую ночь, среди глубокого мрака, когда тиран готовился закрыть глаза ко сну, вдруг перед ним предстал невинно убитый брат его Феодосии, облеченный в священную диаконскую одежду; в руке он держал чашу теплой, еще дымившейся своей крови и страшным голосом сказал: «Пей, брат; я твой брат Феодосии, убитый тобой, а это — моя кровь, которой ты жаждал. Испей ее, утоли свою хищную жажду. Пей, брат!» От такого видения и таких слов несчастный император затрепетал, пришел в ужас и оцепенел. Он встал с постели, оставил сон, перешел в другую часть дворца. Переждав, отдохнув немного, он снова ложится спать, и снова то же видение, та же чаша и голос: «Пей, брат!» Так сегодня, так и завтра, это повторялось каждый день. Каждый раз, как он, собираясь ко сну, закрывал глаза, тотчас приходил брат и приводил его сердце в трепет словами: «Пей, брат!» Император выезжал в поля, сады, на охоту в надежде избавить свою огорченную душу от страшного видения, но и там призрак преследовал, пугал его, и там предлагал ему смертоносную чашу: «Пей, брат!» Наконец это стало императору не по силам, и он решил оставить Константинополь и морем уехать в Сицилию в надежде, что с переменой места, может быть, переменится и судьба. Но тщетно. Всюду он находит ту же муку, ибо причину этой муки носит в своей совести. Всюду его сопровождает эта мрачная тень со словами: «Пей, брат!» Доколе же все это? Дотоле, пока он, по праведному Божию попущению, прожив в такой муке еще недолго, был убит в бане, и здесь–то он испил всю горькую чашу. Бедный Констанс, несчастный царь! Тебя столько лет приводил в трепет не вооруженный человек, даже не живой, а какой–то мертвец, нематериальный образ мертвеца, пустая тень, призрак! Да, но это — совершенный им грех, один вид которого так страшен. Он мог это сделать, но не мог видеть. Это совесть осуждает его, а укоры ее есть невыносимая мука. «Пей, брат!»
Кроме того, в этой жизни совесть есть тайный обвинитель, ибо и сам грех укрывается. Ее укоров никто другой, кроме виновника, не слышит. Но в день суда совесть станет явным обвинителем, ибо и сам грех станет явным. Ее укоры услышит и виновный, услышат и все ангелы, люди и демоны. Тогда мы открытыми очами будем видеть не сновидения, не приведения, но действительно того человека, который убит нами собственноручно или по нашему навету; в руках он будет держать полную чашу своей крови и скажет: «Пей, брат! Зверь кровожадный, ты умертвил меня или дарами подкупил судью, или ложью обманул правосудие, так что моя смерть осталась неотмщенной, мои сироты — без пропитания, овдовевшая жена моя и родственники — опечаленными. Тщетно они оплакивали меня доселе, но вот теперь перед Божественной справедливостью, перед Богом Судией я подношу тебе мою кровь: испей, брат!» Тогда увидим, как бедный, обиженный нами, будет кричать нам: «Ненасытный богач, владыка неправедный, корыстолюбивый купец, я целую жизнь выплачивал мой долг, но векселя своего назад не получил; я работал, как невольник, и все мои труды, все плоды, весь доход пошел на выплату долга, а он все же еще живет, мое имя еще значится в твоих долговых книгах, рост на рост, долг на долг поглотили все мое имущество. Мои дети питаются подаянием, жена работает по чужим домам, мой дом угас. Я остался наг. Моей крови жаждешь? Так пей ее теперь, выпей, брат!» Тогда мы узрим, как Сам Иисус Христос, действительно со святой чашей пречистых Своих Тайн в руках, будет обличать нас, архиереев и священников: «Святотатственный клирик, сколько раз ты осмеливался служить, — не подумав предварительно поисповедаться; брать нечистыми руками Мое Святое Святых; причащаться Моих Тайн оскверненными устами; ты оставлял церковь и уходил на рынок, забывал о жертвеннике и заботился о своем доме, торговал Моей благодатью, ты попрал Мою кровь — пей ее, пей, брат!» Тогда мы увидим младенцев, которых жестокосердые матери убили еще во чреве; они будут плакать горькими слезами: «Детоубийцы–матери, вы причинили нам сугубую смерть или из расчета, чтобы не кормить нас, или же, чтобы скрыть свое бесчестье: вы лишили нас света жизни и света Божественной славы. Прокляты уста, которые дали вам этот роковой совет! Проклята рука, подавшая вам это смертоносное зелье! Проклята ваша решимость, убившая нас еще до рождения! Взгляните на чистую и невинную кровь, которой вы осквернили землю! Матери, пейте ее!» Боже мой, сколько чего передумал наш ум, никогда в течение всей жизни не остававшийся в покое; сколько переговорил наш беспокойный язык; сколько сделала наша воля, так склонная на все злое! Тогда все, в чем согрешили, — устами, даже до пустого слова включительно; умом, даже до мельчайших мыслей, — все, что было, со всеми подробностями объявится перед нашими очами и перед очами всего мира. «Перед нами предстанут, — свидетельствует Василий Великий, — вдруг все наши дела и явятся все создания нашей мысли, с собственными чертами, как что было сказано и сделано». О, что за видение! Тогда обнаружится то, что было показным и казалось добродетелью; что было ненавистью и казалось ревностью; что было кознью и казалось дружбой; что было осуждением и казалось исправлением. Была ли здесь обнаружена подложная подпись? Тогда обнаружится, какое перо писало ее. Исчез из церкви священный сосуд? Тогда откроется, какая рука украла его. Был ли злой умысел, донос? Тогда объявится язык, учинивший его. Обманута ли невинная девушка, скрывается ли виновник, осужден ли невинный? Тогда будет узнан действительный отец ребенка и откроется тот обольститель, которого мы чтили как святого, тот блудник, которого вы считали образцом скромности. Тогда будут узнаны волк и овца, сребролюбец и предатель, Иуда и истинный апостол; лукавый Исав и добрый Иаков. О, какой стыд! «Мы вдруг увидим все наши дела как будто в действительности, с их свойственными чертами, как каждое было сказано и сделано». Горе мне, с меня струится холодный пот, я весь волнуюсь от стыда, когда иду открыть свой грех духовнику, который будет хранить его в тайне, хоть я и уверен, что он не откроет его, не накажет меня и простит. Как я объявлю свой грех перед очами всех ангелов? Они будут смущаться мной! Перед всеми святыми? Они будут отвращаться от меня! Перед всеми демонами? Они будут смеяться надо мной! О, какой стыд, какое смущение! Но ужасаться еще обличений своей совести–что за мука! Эти грехи, которые вижу, буду говорить я сам, великие и страшные грехи, все мои. Я не могу скрыть их в этот день, открывающий даже все тайное тьмы, ибо это день откровения. Бог дал мне в сей жизни легчайший способ получить прощение; стоило только сказать мне: «согреших, а духовнику–отпущаютпся тебе греси твои», и я был бы прощен. Но не сделал этого. Мне об этом открыто говорили проповедники, тайно–духовники, но я не сделал. Я знал об этом, но не сделал. Прожил столько лет, имел время сделать, но не сделал. И есть ли у меня какое–нибудь оправдание? Но как будто мне было недостаточно моих собственных грехов; нужно было прибавить еще чужие. Этот не хотел ни лжесвидетельствовать, ни убивать — я побудил его. Та бедная девушка или честная женщина, по возможности, хранили себя — я силой или обманом увлек их в грех. Юноша не знал еще никакого зла — мои слова и беседы, отравив его слух, развратили его нравы. Я был священником — и в соблазне превзошел мирян. Был женат — и на глазах у жены содержал блудницу. Я был отцом — и явился для детей своих учителем всего дурного. Я был примером погибели — и еще вращался среди людей. Разве недостаточно было мне самому подвергнуться наказанию и не увлекать других в муку своим советом, примером и соблазном? Теперь чем могу оправдаться? Я каюсь, но совершенно бесполезно, ибо время покаяния прошло. Настало время воздаяния. Итак, что мне делать? Я обвиняю и осуждаю самого себя. Боже, нет надобности во внешнем суде — меня осуждает моя совесть. Я охотно спрятался бы в ад, чтобы не видеть своих грехов. Примите же меня, о муки, — рай уже не для меня. Я говорю это и трепещу. Так, христиане, обвиняет и осуждает обвинитель и судья — собственная совесть. «Нет, — говорит Златоуст, — нет судьи столь бдительного, как наша совесть». Но остановись, грешная душа, остановись, куда ты идешь? В тебе совершила обвинение и осуждение твоя совесть; обожди — еще Божественное правосудие должно совершить суд и воздаяние. О суд, о душа!
