Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей
Кто этого не испытал, считает тебя обезумевшим, видя отличие твое от других, как человека, лишившегося силы: сердце, раненное внутри, не ощущается снаружи» [377]. И еще:
«Я не в силах послушаться — замолчать любовь: любовь хочу я провозглашать, покуда не испущу дыханье…
Восклицает язык и сердце: Любовь! Любовь! Любовь!
Кто молчит о твоей сладости, у того сердце не выдержит — разорвется в [378].
Так провозглашает последователь Франциска, мистик и поэт Якопоне да Тоди, — что любовь молчать не может.
Из этих криков восторга, избытка, изумления, из этих слез любви, из этого прерывистого, робкого шопота потрясенной души зарождается иногда, как слабый отзвук, песня, потрясающая и наши души — мистическая лирика. Таковы песни Якопоне, гимны «божественной любви» Симеона Нового Богослова, излияния Кабира и Маникки Вашагар [379], гимн Seuse Кресту и его песенные обращения к Вечной Премудрости, горящие диалоги с Богом Мехтильды Магдебургской, торжествующий гимн Франциска о «брате солнце» и о всей природе, которая возбуждает его к прославлению Бога, и этот возглас из глубоко потрясенной души Терезы:
«О, Красота, которая превосходишь всякую иную красоту! Ты поражаешь без раны и без боли. Ты устраняешь всякую тварную любовь» [380].
В этой внутренней мелодии души («lа musica callada») зародилась и полная подъема песня Juan’a de la Cruz: «О, ночь, что вела меня! о, ночь, что сладостнее рассвета: о, ночь, что объединила возлюбленного с возлюбленной — с возлюбленной, превращенной в возлюбленного своего!» [381].
«Вся душа моя, все силы мои отданы на служение Ему. Я уже больше не стерегу стада, и нет у меня другого занятия, ибо вся работа моя только — в любви» [382].
Впрочем, на этих вершинах песня должна опять замереть, это — область неизреченного — alFalta fantasia qui manco possa, говоря словами Данте; душа смолкает благоговейно, и в ней царит безраздельно, в безмолвном величии, единая, невыразимая, бесконечная и всепокоряющая Любовь [383].
Мистическая поэзия
Во все времена человек искал и ищет Реальность: то, что подлинно есть. Это искание, это томление очень остро ощущается и в наше время, хотя, может быть, не всегда оно осознано. С большой силой переживается в наши дни — и это теперь, пожалуй, более распространено, чем прежде — ужас перед ничтожеством, перед беспрестанной, безвозвратной утратой всего, что мы имеем. И мы становимся поэтому иногда чутки к голосам, говорящим о Другом — о Несказанном, о том, что пребывает «Говорящим и Несказанным» — какой парадокс! В этой парадоксальности — великая сила притяжения мистических писаний; в этом как раз — огромная захватывающая сила и мистических творений, главным образом мистической поэзии Иоанна Святого Креста (Juan de la Cruz), монаха–кармелита, мистика и поэта 16-го века (1542–1591), одного из величайших поэтов и мистиков Испании. Можно даже, не колеблясь, сказать, что это один из величайших мистических писателей и поэтов всех времен.
Сначала впечатление как будто странное. Эстетически эти стихи захватывают вас; более того — они захватывают вас и религиозно, глубоко религиозно. В них чувствуется музыка томления:
La musica callada Безмолвная музыка,
La soledad sonora Полное звуков уединение,
La cena que recrea у enamora! Трапеза, которая обновляет и исполняет любви!
(Cantico espiritual).
Музыка — вернее драма томления и искания и все превозмогающая радость прикосновения к тому, что единственно верно и подлинно и преизбыточествует, и исполнено истинной красоты и может поэтому удовлетворить тоску души: к Божественному.
Образы «Песни Песней», но с еще более подчеркнутой струей тоски и томления, которая не только пронизывает всю драму искания Возлюбленного, но и все картины природы, дышущие какой–то потусторонней, мистической устремленностью.
Какой–то иной мир, более богатый и цветущий, чем знакомый нам, более полновесный, и полнозвучный, и вместе с тем, более загадочный, встает перед нами, исполненный неясных шептаний и зовов и напоминаний о преизбыточествующей Божественной Полноте.
Y todos cuantos, vagan, И все, кто только встречаются мне
De ti me van mil gracias refiriendo Говорят мне о бесчисленных потоках
Y todos mas me llagan, Твоей благодати
Y dejame muriendo И все они только еще больше меня
ранят,
Un no se que que quedan balbucendo. И то, что они неясно лепечут, заставляет
меня умирать от томления.
Все, что есть в мире прекрасного, захватывающего, умиляющего и умиряющего душу, есть отображение Возлюбленного, есть напоминание о Нем:
«Мой Возлюбленный, это — горы», читаем дальше в том же «Cantico espiritual».
«Уединенные, поросшие лесами долины,
Таинственные, странные острова,
Звучание рек,
И шопот охваченных любовью ветерков.
Это — тихая ночь
Перед самым восходом зари,
Безмолвная музыка,
Звучное уединение,
Трапеза, что обновляет и исполняет любовью».
Так обращается Возлюбленный ко всей твари:
A las aves ligeras, Обращаюсь к вам, легкокрылые
Leones, ciervos, gamos saltadores, птицы,
Montes, valles, riberas, Львы, олени, скачущие серны,
Aguas, aires, ardores Горы, долины и реки,
Y miedos de las noches veladores. Воды, ветры и порывы зноя,
Рог las amenas liras Заклинаю вас сладостным звуком
Y canto de sirenas os conjuro, лир
Que cesen vuestras iras. И пением сирен —
Y no toqueis al muro, Да утихнет вся ваша ярость,
Porque la esposa duerma mas seguro. He прикасайтесь к стене, Чтобы сон Супруги не был нарушен !
Супруга обращается к своему Возлюбленному с такими словами: «Давай услаждаться, о Возлюбленный, и пойдем созерцать Твою красоту — туда к горе и к холму, где вытекает чистый источник, уйдем поглубже в чащу леса…» Это — образ Невыразимого, встречи души с ее Царем и Владыкой.
И далее :
El aspirar del aire, Трепет ветерка,
El canto de la dulce filomena, Пение сладостного соловья,
El soto у su donaire Роща и ее очарование,
En la noche serena В ясную ночь суть пламя,
Son llama que consume у noda репа. Которое сжигает и не причиняет боли.
Но все это, так сказать, вырвано из своего контекста. Дело не в красотах природы, не в красоте вообще, а в том Последнем, Основном и Величайшем, что превосходит всякую красоту, ибо Оно само есть источник всякой красоты и всякой жизни.
Я повторяю : трепет Невыразимого пробегает через мистическую поэзию Juan de la Cruz. В этом ее – смысл и ее религиозное оправдание; она как бы уязвляет душу, дает почувствовать — хотя бы смутно, хотя бы издали — то, что невыразимо словами.
2Для Juan de la Cruz характерен образ «темной ночи души » (la noche oscura del alma) : должны замолкнуть все чувства, все страсти, все стремления к душевным и даже духовным услаждениям — душа должна предстать как бы обнажен ной от всего тарного, в темноте и смирении пред лицом Божим.
En una noche oscura В темную ночь
Con ansia de amores inflamada Пылая жаром любви
— Oh dichosa ventura ! — — О счастье, о удача ! —
Sali sin ser notada, Я вышла из дому, незамеченной,
Estando уа mi casa sosegada. Когда мой дом был объят уже покоем.
(В темноте, но уверенно,
По потайной лестнице, переодетой — О счастье, о удача ! —
В темноте и тайно (я вышла),
Когда мой дом объят был уже покоем).
Ночь души! Душа чувствует себя такой малой, такой ничтожной, такой ничего не стоющей, лишенной всего, даже своего вьющего достояния — ощущения божественной близости. Она оставлена, или мнит себя оставленной; отмирают в ней ее эгоистическая самоустремленность, все ее своекорыстие, даже своекорыстные устремления к духовным радостям. Она иссохла как земля безводная, и смиряется в молчании и темноте неведения, под высокую руку Того, кто ее смиряет, она ждет и терпит, и смиряется и уповает. Это все, что ей остается: уповать в смирении неведения и оставленности. В своем комментарии к стихам своим о Темной Ночи так пишет Juan de la Cruz: «В этих двух первых строфах изображается плод двоякого очищения духовного: чувственного и духовного состава человека…»
«В первой строфе душа повествует о том способе и том пути какими она, поскольку это касается ее привязанностей, вышла из себя и из всех вещей, умирая для них и для себя самой, через истинное самоумерщвление, чтобы начать жить жизнь любви, сладостную и утешительную, в Боге. И говорит душа, что это выхождение ее из себя и из всех вещей было Темная Ночь, которая обозначает здесь очистительное созерцание, производящее в душе… отрицание себя самой и всех вещей» [384].
Здесь прекращается всякая эстетика, всякая радостная игра образов. «Первое из этих очищений или Первая Ночь является горькой и страшной для наших чувств… Но Вторая Ночь без всякого сравнения ее превосходит: ибо она ужасающа и устрашающа для самого духа нашего» [385]. Здесь испытывается верность человека, здесь выковывается его преданность воле Божией, здесь воспитывается и подготовляется он к более совершенной и чистой любви. Ибо душа, чувствующая и мнящая себя оставленной, на самом деле не оставлена: Он ведет ее в темноте, среди ночи.
