Станислав Сенькин - Семь утерянных драхм
В вагоне сегодня никого не было — это могло быть и хорошо, и плохо — в том случае, если этот Странник окажется опасным типом. Хотя я уже привык к моему попутчику, кто бы он ни был — Странник или обычный бомж — и не чувствовал никакой исходящей от него опасности.
В бывшем вагоне было темно и более чем просторно для двоих бездомных. Никто из привокзальных бичей сегодня не позарился на это пристанище, несмотря на то, что шел дождь. Здесь в правом углу, где в крыше вагона зияли дыры, можно было даже разжечь небольшой костерок, чтобы немного отогреться.
Я достал из кармана спички, когда вдруг услышал первые слова странника:
— Невеселая у нас судьба!
От низкого грудного голоса незнакомца я вздрогнул. Осторожно положив спички на пол, я удивленно повернулся к Страннику:
— Что вы сказали?
— Проклясть легко — простить трудно. — В его голосе не было каких-либо особых мистических интонаций, и я начал расслабляться.
— Чего? — Я невольно улыбнулся, живо вспомнив сцену молитвы в Иверской часовне и то, как я честил этих лицемерных верующих. Неужели Странник думает по-иному?
— Рабом греха быть легко — свободным трудно. — Странник сжал свои ладони. — Прости всех благополучных.
Недавний гнев с новой силой вспыхнул в сердце. — А почему я должен кого-то еще и прощать?! Ты посмотри, в какой грязи я живу!
— Именно потому, что ты ничего никому не должен, это и трудно.
— Что трудно?
— Прощать, — уточнил Странник. — Он поправил свой капюшон, как и прежде, не открывая лица. — Нормальные люди живут, полагая, что их мир устойчив, а жизнь предсказуема, но это не так — иногда одного сильного слова достаточно, чтобы поколебать основы их бытия. Они думают, что ты — лишь грязный нищий и всецело зависишь от них…
Я усмехнулся. — А что — это не так?
— Не так. В твоей, в нашей власти проклясть весь этот благополучный мир, чтобы он погрузился в конечную тьму. Ты можешь сказать свое сильное слово, а можешь промолчать. Но я все-таки прошу тебя простить людей. Проклиная их, ты проклинаешь собственную душу, ты многократно увеличиваешь зло в мире.
— А меня простит ли Господь? — этот вопрос был внезапен даже для меня самого. Он вырвался из глубин души словно птица из клетки.
— Простит, — утвердительно кивнул Странник. — Если ты найдешь в себе силы простить, то Господь тем более. — Затем он неожиданно встал и повернулся ко мне спиной. — Ты извини — мне пора. — Странник ловко выпрыгнул из вагона и пошагал под дождем.
Я, удивляясь, подбежал к выходу и посмотрел на улицу. Незнакомец стремительно удалялся в сторону города. Тогда я громко крикнул ему вдогонку:
— Как тебя хоть зовут, добрый человек?!
Что-то невнятное донеслось из дождевой мглы — я не разобрал. «Проклясть легко — простить трудно. Что ж, может быть». Я отошел в самый глухой угол вагона и сразу же лег спать, накрывшись тряпьём. Я довольно долго не мог уснуть и слушал, как дождь барабанит по крыше старого вагона…
…Через какое-то время предсказания Странника сбылись: в моей жизни произошли изменения в лучшую сторону — следователь все-таки дал моему заявлению ход. Бандиты, отнявшие у меня квартиру, были пойманы еще на нескольких эпизодах и осуждены. Мне, к великому счастью и удивлению, возвратили мою квартиру… Теперь есть куда спрятаться. Это ведь настоящее чудо для тех, кто понимает. Я часто думаю, зачем судьба испытывала меня? И не могу дать однозначного ответа. Но раз всё это со мной произошло, значит, это для чего-нибудь было нужно.
Моя жизнь постепенно вошла в нормальную колею. Я начал снова писать картины и зарабатывать хоть какие-то деньги, которых мне вполне хватало на жизнь. Год бомжевания запомнился мне очень ярко и повлиял на мое мировоззрение — во мне больше не было той спеси, свойственной «глубокой творческой личности», принадлежащей к «золотому фонду нации».
Разговор со Странником изменил меня, хотя я никогда после не пытался понять, что же со мной, собственно, тогда произошло. Но в память о нашей встрече я и написал картину «Проклятие странника». Её можно видеть в одной столичной галерее, она находится там уже довольно давно, потому как нет желающих ее купить.
И еще… После того, как я побывал в темном царстве трех вокзалов, я научился искренне жалеть бездомных и нищих. Я стараюсь, прежде всего, дарить им свою улыбку, а если и жертвую деньги, то не в коробку, а в руку и обязательно слегка пожимаю её в знак дружеского участия. Такая милостыня всегда находит отклик в сердце нищего, осмелюсь сказать, что это и есть настоящая милостыня.
И если у меня есть время, я всегда разговариваю с бездомными, утешаю их как могу, потому как, по слову Писания, «сам искушен быв может и искушаемым помощи» (Евр.2:18).
Я начал ходить в церковь и часто посещаю Иверскую часовню. Среди верующих я встретил очень много искренних и понимающих друзей, готовых помочь в трудную минуту. Хотя не сказать, что мне всё нравится. Передо мной всегда стоит образ ушедшего под землю монастыря. Конечно, для восстановления храмов и возрождения православия нужны деньги. Но, с другой стороны, нет другой на земле материи, более ожесточающей сердца людей, чем они. И мне не дает покоя одна мысль: а не может ли хитрый и лукавый диавол враждовать против церкви Христовой золотом, почетом и благополучием, чтобы сердца православных заплыли телесным жиром и покрылись коркой равнодушия? Ведь, несмотря на свою злобу, лукавый вынес урок, что открытое злобное нападение лишь усиливает Церковь…
Иногда мне снится один и тот же сон: я стою с группой молящихся в храме Христа Спасителя на патриаршей службе, а на улице — ужасная гроза. Вокруг меня молятся благочестивые прихожане и первые люди государства. И тут в храм хочет пробраться Странник, но перед его носом, ничего не объясняя, охранники закрывают двери, чтобы молящихся не оскорбил его внешний вид…
Тогда Странник подымает посох и произносит свое сильное слово. Храм, вместе со всем великолепием и молящимися, уходит под землю…
Я просыпаюсь в поту и начинаю читать про себя слова псалмопевца Давида: «Блажен разумеваяй на нища и убога, в день лют избавит его Господь» (Пс.40:2). Постепенно я успокаиваюсь и понимаю, что это был всего лишь сон.
Успокоившись, я благодарю Бога, что когда-то внял слову незнакомца и простил людей, в первую очередь благополучных. А потом я молюсь, чтобы Господь и нас всех простил, как благополучных, так и не очень. Ведь если я нашел в себе силы простить, то Господь тем более простит.
Драхма вторая. У Бога все овцы
Время бежало быстрее, чем каких-то десять лет назад. Люди стали быстрее думать, быстрее прощать, но и оскорблять легче. Казалось, ни у кого не было времени подумать о душе. Единственно, о чем помнили каждую минуту, так это о деньгах.
Все сказанное, впрочем, касается и меня самого. Подчинившись духу времени, я стал зарабатывать много больше, чем я мог потратить. Я ненавидел стяжательство, но стяжал благодать сего мира греховного. Становясь богаче, я становился черствее сердцем. Поначалу все казалось мне прекрасным. Видать, Господь благословил меня, как Авраама, духовно и телесно, и мне нужно было лишь благодарить Его за таковую милость и не забывать про бедных. Какое-то время я искренне пытался делиться своими доходами с неимущими, но с каждым днем делал это все неохотней. «Почему я должен делиться? — думал я. — Священник живет от алтаря, как заведено с древнейших времен. Чего мне стыдиться? Я не ворую, никого не обманываю, не ворочаю миллионами. Пусть новые русские делятся, чтобы Бог простил их…» Мне казалось, что в этих моих думах была правда.
Однажды я обозлился на нищих с паперти за то, что они приставали к прихожанам, а не сидели смирно со своими коробчонками, потупив взоры. Меня охватил гнев на этих грязных оборванных бездельников, и я прогнал их вон с церковного двора.
Тем же вечером читал положенную главу Евангелия и многократно перечитываемые строки, слова Спасителя, вдруг показались мне грозным обличением, они ранили меня прямо в душу:
«Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! ибо так поступали с лжепророками отцы их.» (Лк.6:24–26)
С того дня в мою душу проник холодный страх. Страх, который мучил меня вечерами после службы, утром до службы и особенно во время предстояния у престола, когда мне нужно было приобщаться Святых Таин. Я чувствовал себя Иудой — человеком, для которого Христос стал не источником жизни вечной, а способом заработка. Я даже не исповедовал подобные сомнения, потому как стыдился себя. Для московского священника высокие доходы — это нормально, и никто, кроме противников церкви, не видит в этом ничего плохого. Высокие доходы московского клира происходили ведь отнюдь не от старушечьих пенсий, а от богатых пожертвований и от общего высокого, по сравнению с другими российскими городами, уровня жизни. Если бы я стал слишком отличаться от своих собратьев, меня бы просто не поняли и перестали бы мне доверять. И я молчал, ежедневно, еженощно борясь со своими помыслами, и мучился от холодного страха…
