Самир Сельманович - Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина
— Хорошо, я согласна, — с улыбкой ответила Су на мой вопрос. И добавила: — Но только если мне можно молиться Богу как Матери.
— Су… — начал я и осекся, проглотив мимолетное сожаление при мысли, что я напрасно вообще обратился к ней, — среди этих религиозных лидеров некоторые обессилены и сломлены, и наша задача на этот день — не пополнить их познания в богословии, а утешить их.
— Понимаю, пастор Самир. Так будет правильно. На этот раз. Дискуссию об одержимости христиан фаллической властью пока отложим, — со снисходительной улыбкой продолжала она. — А если я буду молиться Богу как Святому Духу?
— Чудесно, — с облегчением отозвался я.
В день собрания, после того как шесть «неудачников» поделились своими историями, присутствующие затихли, ошеломленные суровой правдой жизни в применении к религиозной и общественной работе. В большинстве своем мы, верующие, являясь к местам религиозного поклонения с целью получения религиозных «товаров и услуг», полагаем, что наша вера триумфально наступает по всем фронтам. Никто не хочет участвовать в битве, которая грозит завершиться поражением. Поэтому после разговора о неудачах, рассказов, в которых не было счастливых финалов, в наших сердцах возникла невыносимая пустота.
Как гласит Священное Писание, Бог творит в пустоте.
Затем пришла очередь Су молиться. Представив ее собравшимся, я отступил, вновь пожалев о своем выборе, стиснул зубы, почувствовал, как взмокли ладони. Как меня угораздило предложить поклоннице магии благословить собрание консервативных христиан? Может, я захотел лишиться работы?
Или внял призыву Иисуса — потерял свою жизнь, чтобы обрести ее?
Твердым голосом человека, который не сомневается в постоянном и повсеместном присутствии Божьем в нашей жизни, Су заговорила:
— Уважаемый Святой Дух, я не христианка. Но обо мне и моем сыне заботятся в этой церкви. Эти люди, идущие за тобой, трудятся изо всех сил, чтобы изменить к лучшему мир и любят таких, как мы. Но теперь они устали, они растеряны и обескуражены. Пожалуйста, помоги им увидеть, как на самом деле важен их труд. Каким стал бы наш мир, если бы в нем не было таких людей, как они? Помоги им и впредь заботиться о том, чтобы люди, подобные мне, нашли лучший путь.
Случаются религиозные переживания, способные вызвать «перезагрузку» наших сердец с обновленной верой в Бога, человечество и мир, загруженной в систему нашей души. Это был один из таких моментов. Все притихли, слова Су распространились в воздухе, подобно сладкому языческому аромату. Если некоторые замерли, оскорбленные появлением Су на нашей церковной кафедре, большинство будто согрелось в ее сострадании к нам. Мы надеялись: если мы будем сидеть тихо, возможно, услышим от нее еще что–нибудь, увидим, как она вступится за нас перед Богом.
Жизнь победила.
Когда все разошлись, я присел на скамью в пустой церкви, чтобы внести в блокнот краткую запись: «Нам страшно найти нашего Бога в иных. Почему мы боимся этого чудесного события?»
Невыносимая определенность
В разные периоды своей жизни я принадлежал к лагерям мусульман, атеистов и христиан. И в каждом из них я находился в состоянии достаточной определенности. Я верил, что мы — кем бы ни были эти «мы», к которым я себя причислял, — правы. А если мы правы, думал я, значит, остальные заблуждаются. Существовали «свои» и «чужие», и меня утешало сознание принадлежности к «своим».
Даже сейчас, когда мне уже за сорок, я знаю, что мне не выжить без определенности какого–нибудь рода. Чтобы жить, мне нужен надежный фундамент, почва, на которой я смогу поддерживать в себе жизнь, место, чтобы раскинуть шатер, территория, где можно завести друзей.
Но последние несколько лет определенность моего религиозного мировоззрения «свой–чужой» внушает мне сомнения. Этой определенности свойственно разделять мой мир, изолировать меня от «чужих», которые, как считали мои собратья по религии и я сам, не способны наставить меня, благословить меня, поправить меня в вопросах Божьих.
Теперь я ищу более подходящий способ стоять на позициях моей излюбленной религии, иначе беречь сокровища моей веры. Теперь я ищу другую, лучшую определенность.
Чтобы расчистить внутри место, я решил впустить в свою жизнь некоторую неопределенность — хотел бы я сказать, что этот опыт оказался чудесным! Ничего подобного. Это было все равно, что ступить на хлипкий подвесной мост, оставив позади твердую почву, без какой–либо уверенности в том, что я найду впереди, за густым туманом. Сомнения в моих определенностях оказались тоскливым, мучительным опытом.
Неопределенность причиняет боль.
Однако именно эта неопределенность спасала мне жизнь. Сомнение увлекало меня вперед. Когда я позволил новым вопросам служить сосудами моей веры, жизнь побеждала. И становилась шире. Я прорастал в глубину, где мог найти свежие, сильные новые течения.
Суфийский поэт XIII века Мевлана Джалаладдин Руми, великий знаток древних писаний, богословия и закона, признается:
Те, кто не ощущает,
Что это Любовь притягивает их,
Подобно реке;
Те, кто не пьет зарю,
Словно чашу воды ключевой;
Кто не вкушает закат,
Словно вечернюю трапезу;
Те, кто не желает меняться —
Пусть они спят.
Эта Любовь превыше поучений теологов,
Этих старых уловок и лицемерия.
Если ты надеешься таким способом
Усовершенствовать разум, —
Продолжай спать.
Я свой рассудок забросил,
Я в клочки разорвал всю одежду
И вышвырнул ее прочь.
Если ты догола не разделся,
Завернись в изящное
Одеяние слов —
И спи[3].
Руми сомневается в словах, особенно в словах, касающихся Бога, и вместо этого доверяется жизненному опыту.
Но не потому, что слова лгут, а потому что в сравнении с самой жизнью слова, стремящиеся объяснить жизнь, — снотворное. Наш опыт жизни не может быть выражен простым языком. Наши формулировки поверхностны. Жизнь перетекает через их края.
Если экстатические речи Руми о потере веры в слова, которые силятся определять или отвергать Бога, нашли в вас хотя бы мимолетный отзвук, продолжайте читать, и мы проделаем этот трудный путь вместе. Но если вас тянет остаться на твердой почве, лучше всего поддаться порыву и избавиться от этой книги. Блаженство твердой почвы достается с трудом, и, как мне теперь известно, его слишком легко недооценить.
Для меня определенность моей изолирующей системы убеждений стала невыносима. Долгое время я пытался отрицать ее. Я твердил себе, что обязан свято придерживаться своей веры. Но в конце концов мне пришлось честно признать, что происходит со мной, и лицом к лицу встретиться с моей боязнью неопределенности.
Бог, достойный поклонения
Я взял себе за правило совершать вылазки за пределы христианства. Я предпринимал их, во–первых, для того, чтобы выяснить, есть ли мой Бог за пределами моей религии, вплетен ли Он в канву всей жизни, и, во–вторых, чтобы взглянуть на мою религию со стороны и понять, каким образом моя религия, подобно любой другой, исключает «иных». В этом процессе я принял на вооружение простой вопрос, который помогает мне ориентироваться в пути: достоин ли поклонения Бог, который оказывает предпочтение одному за счет другого?
Именно этот очевидный вопрос парализует традиционный иудаизм, христианство и ислам. С ним мы боролись на протяжении всей истории. Но сегодня иные быстро вторгаются в наше политическое, экономическое, концептуальное, семейное и эмоциональное пространство. Никогда прежде мы не ощущали такой взаимосвязи.
И как никогда прежде, присутствие иных во всей красе, хрупкости, достоинстве и потребностях требует наших ответов. Если Бог создал все человечество, но наделил дарующими жизнь знаниями — обычно называемыми «откровениями» — лишь некую часть человечества, может ли Бог хоть в сколько–нибудь значимом смысле считаться Единым Богом, а не просто неким божеством? Разве такое божество не было бы исторически и географически локальным, и, следовательно, либо незаинтересованным и бессильным, либо по иной причине не способным наделить все человечество знаниями, спасающими жизнь? Утверждение, будто Бог решил явиться всему человечеству посредством всего одной конкретной религии, не убеждает и не удовлетворяет, когда речь идет о Боге[4]. Как только я сделал для себя это открытие, каверзные вопросы начали возникать с поразительной силой и настойчивостью.
Я начал рассуждать, что либо каждое человеческое существо имеет подлинную возможность познать Единого Бога, либо Бог не может в хоть сколько–нибудь значимом смысле быть Богом всего человечества. Иными словами, если познание Бога — способ жизни и если Бог разделил мир посредством откровения, тогда участь тех, кто не получил дарующего жизнь откровения Божьего — служить не чем иным, как «контрольной группой» в эксперименте космических масштабов, обильным человеческим жертвоприношением. Строго говоря, Яхве, Авва (то есть «папа», как с любовью называл Бога Иисус) или Аллах ничем не отличаются от Молоха, древнего бога разрушения, во славу которого, как сказано в Библии, требовалось приносить человеческие жертвы.
