Давуд Зулумханов - Уроки священного писания. Теория абстрагирования
Теперь на первом плане – спасение души. А для спасения нематериальной души власти прежних богов недостаточно. Вопросы сохранения жизни и продолжения рода отходят на второй план. Прежние божества, управлявшие силами природы, временем, судьбой и потусторонним миром теней, теряют силу. Появляется новый единый Бог, владеющий душами людскими… И он появился с Востока.
Сегодня мы свидетели и участники перехода на следующий уровень абстрагирования. Какое божество он принесет? И каков будет человек нового времени? И кто научит его быть новым человеком?
ОбуЧение
Постоянно пополняющаяся библиотека знаков нужна человеку, чтобы с ее помощью общаться с другим человеком.
В самом деле, если человек один, то знаки ему не нужны. У него есть готовые образы (абстракции), которыми он может оперировать без перевода в знаковую форму. Одиночке не нужен язык. Язык нужен группе людей. Но как он появился?
Можно предположить, что первый человек решил сообщить об увиденном и различенном другому человеку. Можно себе представить, что он создал различимый знак, обозначающий некий образ. Но как его передать? Ведь тот, другой человек, не понимает еще соответствия этого знака данному образу. Его еще надо научить пониманию смысла знаков. А как это сделать? Научить. Посредством чего мы учим? Посредством слов, наверное. Но вот что писал по этому поводу Августин Блаженный:
«Мы учимся не посредством слов, внешним образом звучащих, а от внутренним образом учащей истины.
Значение слов не простирается далее этого. Они, если приписать им даже самое большее, только убеждают нас исследовать предметы, но не доставляют познания о них […].
Мнение весьма верное и говорится весьма правильно, что когда произносятся слова, мы или знаем, что они значат, или не знаем: если знаем, то мы скорее припоминаем, чем учимся; если же не знаем, то и не припоминаем, а побуждаемся, пожалуй, к исканию этого значения […].
Когда же речь идет о предмете, который мы созерцаем умом, то есть рассудком и разумом, то хотя мы говорим о том, что созерцаем, как присущее, во внутреннем свете истины – свете, коим просвещается и услаждается так называемый внутренний человек; однако и в этом случае слушающий нас, если он и сам видит этот предмет, сокровенным и простым оком познает, о чем я говорю ему, посредством собственного созерцания, а не посредством моих слов. Таким образом, и его, созерцающего истину, я не учу, когда говорю истину: ибо он учится не от моих слов, а самими вещами, ясными для него по внутреннему откровению Божию; следовательно, будучи спрошен об этом, может отвечать и сам. А что может быть нелепее мнения, будто своею речью я научу того, который, прежде чем я стану говорить, может сказать то же самое, если его спросят? […]
Так, если бы я спросил тебя о том самом, о чем мы рассуждаем теперь с тобою, именно – неужели при помощи слов нельзя научиться ничему, будучи не в состоянии на первых порах обнять этого предмета в целом, ты нашел бы это нелепым. – Тогда, чтобы силы твои оказались способными слушать внутренне оного учителя, я должен был бы спрашивать тебя и сказал бы: откуда ты научился тому, что признаешь в моих словах истинным, в чем уверен и о чем утверждаешь, что знаешь то?
Допустим, ты ответил бы, что этому научил тебя я. Тогда я прибавил бы: ну, а если бы я сказал тебе, что видел летающего человека, слова мои убедят ли тебя так, как если бы ты услышал, что умные люди лучше глупых? Ты, конечно, отверг бы это и отвечал, что первому не веришь, а если бы и поверил, то не знаешь этого; последнее же знаешь несомненнейшим образом. – Уже из одного этого ты должен, конечно, понять, что моими словами ты не мог научиться ни первому, чего ты, когда я утверждал, не знал, ни последнему, что знал очень хорошо; потому что и после того, как я спросил тебя порознь о том и другом, ты поклялся бы, что первое тебе неизвестно, а последнее ты знаешь.
После этого ты признаешь и все то, что ты отрицал в целом, так как частности, из которых оно слагается, и на твой взгляд будут несомненными и ясными, именно: слушающий нас или не знает, истинно ли то, что мы говорим; или знает, что оно ложно; или, наконец, знает, что оно истинно. В первом из этих трех случаев он или верит, или раздумывает, или сомневается относительно наших слов; во втором – противится им или отвергает их; в третьем – подтверждает их: следовательно, не учится ни в том, ни в другом, ни в третьем случае. Поскольку и тот, кто и после наших слов не знает предмета, и тот, кто знает, что услышал от нас ложное, и, наконец, тот, кто, будучи спрошен, сам мог бы ответить то же самое, что сказано нами, – все они, очевидно, при помощи моих слов не научились ничему».
Эта пространная цитата из Блаженного Августина приведена, чтобы показать: слова, сами по себе, – не учат.
Учеба – это обретение знаний. Но каким образом происходит этот процесс? Посредством слов учить нельзя, ибо если обучаемому слово неизвестно, то оно для него ничего не значит и потому не учит, а если известно, то опять не учит, потому что уже известно…
Прежде всего, необходимо, чтобы у человека возник абстрактный образ того, что он наблюдает. Для этого он должен суметь выделить нечто из целого. Это и есть наблюдение.
В результате наблюдения человек выделяет из целого отдельное нечто. Потом человек получает его абстрактный образ. Потом дает ему имя, знак. Это все – описание. В этом смысле Адам был первым и единственным чистым ученым и учителем, а Каин – первым учеником. Впоследствии все люди одновременно будут являться и учеными (самостоятельно создающие знание), и учителями (сохраняющими и передающими знания), и учениками (усваивающие знания, полученные от других). Правда, каждый в разной степени: кто-то – больше ученик, кто-то – больше ученый. По той же логике последний Человек будет единственным чистым учеником, который никогда не станет учителем.
Выделенное с помощью наблюдения нечто предстает перед человеком как конкретное, как ответ: вот оно! И если человек один и никого больше нет, то вопросов не возникнет никогда. Он будет пользоваться этим абстрактным образом для себя, и не будет никакой необходимости перевода его в знаковую форму. Для того чтобы начался процесс раздачи имен (обозначений), нужно, чтобы появилось общество. Нужно, чтобы было несколько человек. И нужно, чтобы у этих нескольких человек уже были свои абстрактные образы.
Первый урок
«И хотя один спрашивает, другой учит, однако смысл доходит до обоих из единого источника мудрости»
АлкуинИ вот занятие в первой школе. Первый ученый должен стать и первым учителем. Ученый уже дал имена некоторым абстрактным образам и как учитель теперь должен научить им учеников. Причем сами эти образы у учеников уже могут быть, но они еще не знают, как они называются. Как же будет идти обучение?
– Очень просто. Учитель будет показывать ученикам что-то и говорить, как это называется. Показывая на дерево говорить «дерево», показывая на камень – «камень» и т. д.
– Не так все просто. Как он узнает, что ученик увидел именно дерево, а не что-нибудь другое?
– Как? Я же говорю: он покажет. Он подойдет к дереву, ткнет в него пальцем…
– В дерево? В целое дерево сразу? Он ткнет пальцем в ствол, в ветку или в листик?
– Будем считать, что части дерева ученик еще не различает. Не дошел еще до такого уровня абстрагирования. По вашей же методике для него пока существует только дерево целиком, без частей.
– Очень хорошо. Но как вы узнали, что он различает именно дерево? Может, он видит целиком только рощу, а отдельное дерево еще не различает?
– Но отдельное дерево – это так понятно!
– Более понятно, чем отдельный ствол или листик? И что значит понятно? Не будем забывать, что мы в первобытной школе.
– Учитель, наверное, должен как-то убедиться в том, что ученик видит именно дерево.
– Правильно. Но как он в этом убедится?
– Он должен… Спросить? Но, подождите, как спросить? Для этого опять нужны слова, которых ученики еще не знают. Как же возник первый вопрос?
– Наверное, это было само слово-знак, которому надо научить, но произнесенное с восходящей интонацией, с интонацией угрозы.
Опасность, угроза жизни всеми воспринимается одинаково и знак, предупреждающий об угрозе, наверное, и был первом знаком-словом.
Первая дикая школа на самом деле держалась на диком страхе. Учитель должен был вырвать дерево с корнями и с криком «дерево» гонять им ученика, пока он не различит его. В следующий раз достаточно с угрозой произнести слово «дерево», как ученик мгновенно вспомнит, о чем идет речь. Вот вам первобытные «вопрос» и «ответ». Правда, со временем нравы смягчались, и от угрозы осталась только восходящая вопросительная интонация.
